… поток белого снега с мусором вперемежку…
1.
Для кого пятница не любимый день? – думается: таких мало. Двое сидевших в небольшом кабинете, с надписью на двери «Технолог ферментации», относились к большинству: им нравилась пятница. Не потому, что впереди два выходных – скорее из-за полной, одновременно приятной, отрешённости в голове к концу рабочей недели. Такое чувство испытываешь, пробежав на лыжах километров пятнадцать, затем, будучи довольным своим результатом, стоишь под душем и вспоминаешь слепящий до боли снег, запах встречного ветра, подставляя при этом под струи воды усталые мышцы. Это же состояние похоже на то, что бывает, когда не спишь всю ночь. Не потому, что не хочешь, а потому, что не можешь уснуть по причине, ни с чем и ни с кем не связанной. К этому времени с глазами происходят изменения: меняют свой естественный цвет на красный, слезятся, словно с час назад их хозяева из любопытства бродили по барханам пустынь Южной Африки, и в глаза, открытые и восхищённые видами миражей и яви, сыпануло мелким горячим песком во время пыльной позёмки.
Алексей Викторович, видный мужчина тридцати пяти лет, с поседевшими волосами, высокого роста, крепкий, с острым волевым взглядом на лице аристократа, откинувшись на спинку стула, радостно воскликнул:
- Всё, на сегодня хватит, Леночка! Время четыре - пора подвести итог неделе.
- С чего начнём на этот раз? – оторвалась от инструкции Елена Ротмировна, второй сидевший в кабинете человек. Ей было около тридцати. Среднего роста. Через роскошные каштановые волосы пробивалось редкое, но отчётливо видимое серебро. Овальное лицо с тёмно - карими глазами, похожими на небольшие морские раковины - рапаны, если смотреть на них со стороны входа в раковину, было похоже на лик богини Амфитриты и имело неимоверно притягательную силу.
- Я думаю, с Вас.
- За пять дней, полностью закончена технологическая инструкция на «сто кубовые»...
- Как это ты умудрилась?! – Это же недели на три работы!
- Кому на три, а мне и одной хватит. Вы забываете, сколько я работаю на комбинате.
- Ну, и сколько?
- Одиннадцать лет, с 1975 года.
- Как, разве ты из одного выпуска института с Галко Петром Павловичем?
- И не только с ним – помните, Кузнецова, начальника химической лаборатории ОТК, Егорова, старшего мастера корпуса 102, и не только: нас было одиннадцать человек, а осталась я одна.
- А остальные?
- Кто где: кто под Киевом, кто в Партизанске, кто в Степногорске, - одним словом, там, где дали твёрдую гарантию на получение квартиры, либо дали сразу, по приезду.
- Неужели из всего выпуска ни один не получил жильё?
- Ни один…
- Ладно, подведение итогов на сегодня в сторону. А как у тебя со сбором подписей в обходном листе?
- Нормально: все графы заполнены, осталось ждать.
- Не пойму я твоего состояния: и грусть, и затаённая радость, и злость, - всё в куче. Не может такого быть, а у тебя именно так.
- А как должно быть? Одиннадцать лет проработать на одном предприятии, и в результате к тридцати годам иметь койко-место в общежитии. Не много ли?! Когда получила направление сюда, девчонки говорили: ну, Ленка, года через два будешь в своей квартире, там же край Земли по сравнению с Ленинградом. А что вышло?
- Ну, а работа?..
- А что работа – работа нравится, главное, знаю всё и даже больше. Вот и обидно!
- Может быть, подождать ещё немного?
- Больше десяти лет ждала. Думала, вспомнят хоть об одном оставшемся молодом специалисте - не дождалась. Хватит, больше не могу, да и не хочу.
- Лен, а, если честно, может быть, дело в другом?
- Вы о замужестве? Причём тут это! Уезжаю не мужа искать: поздно. В моём возрасте ищут другого, а при нынешних условиях даже этого другого иметь невозможно. И, вообще, что говорить: расчёт получен, осталось работать четверть часа. Прощальный обед состоялся. Поезд где-то около Новосибирска, билеты на него взяты. Одним словом, всё хорошо….
- Не пойму я нашей кадровой политики…
- Её понимать не надо, и говорить о ней не надо – лучше прочувствовать так, как я прочувствовала.
- Когда поезд?
- Завтра, в семнадцать тридцать Москвы, поезд сто восемьдесят три.
- Приду проводить, если не возражаешь.
- Буду только рада.
Говорившие замолчали. Лена встала и подошла к окну. Напротив, через стекло, был хорошо виден корпус ферментации. Рядом – выхлопной коллектор с высокими трубами, из которых постоянно валил пар в смеси с культуральной жидкостью. Пахло знакомым: мерзопакостным – в корпусе проводили убивку очередного нестерильного слива. Она стояла, вдыхая отвратительный запах полюбившегося комбината и вспоминала то, что происходило позавчера…
2.
Проснулась в среду рано: надо было поймать комендантшу общежития. Умылась, оделась и пошла к её кабинету. Полины Васильевны на месте не оказалось. Из фойе, с первого этажа, доносился голос, который трудно спутать с чьим-либо. Голос, похожий одновременно на рычание обозлённой дворняжки и храпа усталой лошади, мог принадлежать только Полине Васильевне Многолетовой. Лена быстро спустилась по ступенькам полуразбитой лестницы. Перед ней, в маленьком закутке, отгороженном у одного из углов фойе невысокими перилами, стояла комендантша. За столом сидела вахтёрша – пожилая женщина, можно сказать, старушка. Стоявшая резким голосом выговаривала сидевшей, а та, виновато опустив седую голову, исподлобья смотрела в сторону лестницы и словно говорила: до чего же ты надоела!
- Доброе утро! – поздоровалась Лена, - Полина Васильевна, я к Вам. Извините, прерву вашу милую беседу: мне надо подписать обходной и паспорт отдать Вам на выписку.
- Кому добрый, кому нет, - пролепетала вахтёрша, а рядом стоящая управительница материальными благами, которые ещё при Хрущёве потеряли остаточную стоимость, но, видимо, приобрели историческую ценность, поздоровалась более оригинально.
- Что, первые крысы с тонущего корабля?
- Почему с тонущего? – удивилась Лена.
- А то не понимаешь! Сколько раз премию в прошлом году получала?
- Раз…
- Вот, то – то и оно, что раз! А в этом году – ни разу. Ну, вам, которые с высшим, премия конечно, не нужна – вы работаете потому, что работа нравится, а мне нужна. Мне двух детей кормить надо. Ублюдок приползёт после получки – ни денег, ни толку.
- Васильевна, да вроде твой не пьёт, - тихо вставила сидящая постовая.
- Ага, за уши льёт. На два брата две бутылки, килограмм колбасы из Коопторга – вот тебе полполучки нет. Раньше трёх рублей на всё хватало, а сейчас тридцати мало. И всё это из семьи. Кто пил, тот так и продолжает пить, только тихо, с умом – перестроился.
- Полина Васильевна, - произнесла Лена, - давайте ближе к моему делу.
- Вот я и говорю: на комбинате тоже перестроились, так перестроились, что дальше некуда. То ли слепые там, то ли враги народа. Как началась чехарда с назначения главного инженера, так до сих пор нет конца. Один начальник понятия не имеет, как вдаль глядеть, другой – только и делает, что в эту проклятую даль шарёшками, а мы – без премии. Ну, мудрецы! Вот ты, например, что плохо училась, плохо работала?
- Почему плохо? Хорошо. Диплом с отличием, смена всегда в передовых, но какое это имеет значение. Я по другому поводу пришла.
- Вот, видишь! – Значит и тут тоже самое.
- Послушайте, Полина Васильевна, если уж говорить об этом, то не Вам: Вы ровным счётом ничего не знаете: ни причин, ни условий, а берётесь обобщать, выводы делать. Как Вы можете…? И вообще, кто Вам дал право?!
- Вообще…, как вы можете…, право…, милая, я прожила пятьдесят четыре года, из них больше двадцати работала на комбинате. Да я каждого второго, а тем более начальника, знаю лучше, чем своего мужа. Ты что думаешь, если партком в своё время скрывал похождения Каргаполова, то мы не знаем как он по комбинату пьяным в стельку ползал, штаны некому было просушить? Знаем! И знаем почему. Если бы у секретаря парткома рыло не было в пуху, то не было бы и длинной симфонии с Каргаполовым.
- Ну, откуда Вы это берёте? Я не слышала. Знаю, что Каргаполов – хороший начальник цеха, всегда передового. Перевели для помощи в отстающий – он и там за полгода навёл порядок.
- Ты, девонька, верхушки знаешь, а у меня в каждом цехе подружки: я знаю то, что в глубине, чего не видно со стороны. Цех передовой…. Он из этого цеха всё высосал. До того нормы поднял, что ни вздохнуть, ни …, прости Господи. Механизации никакой, всё на нашей бабьей выносливости. А перевели его,… и даже не перевели, - ему дали возможность уволиться после очередного крупного залёта по пьянке, а потом, вдруг, раз, и, без перерыва в стаже, опять восстановили. Теперь уже начальником другого цеха. А в нём спирта ещё больше – хоть купайся. Пустили козла в огород. Вот тебе политика. Сгубили мужика: запился. А ведь, посади вовремя «на глаза», глядишь, и спасли бы человека.
- Да, Полина Васильевна, Вы как историк комбината, всё знаете, все глубины и омуты.
- Не сомневайтесь, мы всё знаем. Времени вот только нет рассказать. Да и можно ли? Вот ты мне объясни: у тебя диплом химико – фармацевтического института…
- С отличием.
- О, ещё и с отличием, практика …
- Одиннадцать лет.
- Вот, вот, а этот самодур, очкарик, тебя отпускает. Почему?!
- Полина Васильевна, мне ответить или Вы просто рассуждаете?
- Ох, этот «пом», такой гном, - вставила, сидевшая до этого тихо, пожилая вахтёрша.
- Ты бы не лезла, Андреевна, со своими замечаниями, - выдохнула начальница, - не твоего ума дело.
- Полина Васильевна, не нам решать этот вопрос. Зависимость всегда рождает раба, и только иногда революцию. Вы мне лучше скажите как с выпиской?
- А ты, что, тоже раб или жертва революции? Ну да, ладно, тебе выписаться к пятнице, что ли нужно?
- Да.
- Вот что: сдавай кровать, матрац, одеяло, вообще всё, что за тобой числится, потом мне документы. Остальное за мной.
- Подождите, подождите…, а на чём же я буду спать?
- Милая, ну кому какая разница, на чём и с кем ты будешь спать, - со смехом, довольная своей остротой, воскликнула комендантша.
- Васильевна, ты шо говоришь? С кем…- ни с кем она не будет спать пока я на дежурстве!
- Бабка! Помолчи ты, в конце-то концов! Переспишь где-нибудь. Что за десять лет мужичками не обзавелась?! Их как семечек в арбузе.
- Во–первых, не Ваше собачье дело обзавелась или не обзавелась я этим арбузом; во–вторых, ничего сдавать не собираюсь, если, надо – приходите и забирайте; в–третьих, вот Вам паспорт, обходной … при свидетеле. Через двое суток вернёте с выпиской. Кстати, уж кому–кому, а Вам не мешало бы знать, что мой возраст интересует мужчин за сорок, у которых есть жена, и они приходят воровать счастье, а не отдавать. Ясно Вам?! Советы давайте другим, помоложе. Будет так, как я хочу.
- Ишь какая: будет…, не хочу,… будет! Власть то на шо?! Прикажут – и сдашь как миленькая, - опять прошипела вездесущая бабка, - и спать будешь на полу – ничего с тобой не сделается: зад-то вон, какой отрастила.
Елена Ротмировна дрожащей рукой бросила на стол документы. Карие глаза расширились до невозможной величины, рот с пухлыми полудетскими губами приоткрылся, и она резко повернулась к комендантше.
- Что Ты, что Ты, Леночка, что Ты так смотришь, - испуганно заговорила - зашептала Полина Васильевна.
Открылась входная дверь, - вошёл военный. Он бросил взгляд на женщин. Лена медленно, потом быстро пошла навстречу вошедшему, и голова её почти упала на грудь вошедшего мужчины в серой шинели. Это был её хороший друг, один из немногих мужчин, понимавший и любивший Лену такой, какой она была, не пытаясь изменять. Лена плакала.
Иван Сергеевич, а звали военного именно так, вынул из кармана удостоверение и протянул вахтёрше. Она покачала головой, показывая рукой: проходите, мол, так. И мужчина, поддерживая плакавшую, направился по лестнице.
- Какая нервная! – приглушённо промолвила Многолетова, - слова не скажи.
- Думать надо какое слово говоришь-то, а ты, Васильевна, редко думаешь. И мне перепадает. А за шо?! Ну, да я привыкшая.
- Думать! Когда думать – то? Как начну говорить, так всё и лезет из глотки, как из арбуза семечки. Прости, Андреевна, если я когда тебе грубила. Не со зла. Прости!
- Бог простит.
- Ладно, пойду. Ну, и денёк начинается.
Полина Васильевна направилась к выходу.
- Васильевна, документы – то?!
- Ой, я про них и забыла. Дай ка!
Она расписалась в обходном листе.
- Отдашь ей, Андреевна.
- Отдам. Нечего было девку изводить.
- Не твоего ума дело!
Комендантша взяла паспорт и вышла из фойе на улицу.
Лена открыла замок двери. Комната была небольшой, с одним окном. Вдоль стен стояли две железные кровати. В проходе, у окна, стояли в стойке «смирно» две тумбочки. Слева, между стеной и кроватью, стоял стол. На нём отдыхал телевизор. Справа – холодильник, над ним полочка с книгами.
- Иван Сергеевич, я тебя не ждала.
- Сам не знал, что так получится: отправка предполагалась в пятницу, в двадцать три ноль ноль, а тут всё переиграли. Вот, пришёл прощаться.
- Как, совсем?!
- Это от тебя зависит: моё предложение остаётся в силе.
- Нет, Иван Сергеевич, я тебе уже сказала, нет. Что такое расти без отца, я знаю хорошо, и никому этого не пожелаю.
- Ну, что ж, тогда прости.
- За что?
- Что мог подумать о тебе не так как можно.
- Моя мама говорит: Бог простит. Как жаль, что не ты меня провожаешь, а я тебя! И жаль, что не на вокзале, а в колонном зале общежития. Как – то не людски, не по-русски.
- Леночка, адреса тебе оставить не могу: не знаю точно, где буду. Когда всё утрясётся – напишу. Только куда?
- Пиши на мамин адрес, - она написала на листе адрес и оставила лист на столе.
Иван Сергеевич взял лист, свернул и положил в карман.
- Раздеться можно? У меня часа три свободного времени.
- Зачем? Мы ничего уже с тобой не успеем: ни налюбиться, ни насладиться, да и настроение…
- И всё – таки?
- И всё – таки, я одеваюсь, и мы идём: я – на работу, ты туда, куда тебе не хочется.
Иван Сергеевич обвёл взглядом комнату, увидев всё то, что мы увидели при входе, - только к каждой вещи у него было своё дополнение. Например, кровать: помнила её сетка тяжесть тел двоих и не забудет – память железная. Тумбочка: вечно мешала вытянувшимся ногам. Часы: помнит как они, тикая, отсчитывали мгновения сбившегося с ритма сердца. Иван Сергеевич стоял навытяжку, словно отдавал честь приютившей его комнате, а мысли были за тридевять земель и в то же время здесь, рядом….
"Первая встреча с Леной.… И тогда она была простой в отношениях: говорила «да», когда хотела, говорила «нет», когда шептало настроение. Никогда никакого притворства, кокетства. Предельно сжатая в форму слова мысль и, в то же время, очень точная. Как понять её слова «куда не хочется»? Чисто по-женски в это «куда не хочется» можно посылать долго и нудно, а тут всё просто. Любил ли он её? – Кто знает, но то, что, встретив Лену, ему стало не интересно с женой – это точно."
- Иван Сергеевич, очнись! Пойдём: уже восемь – я опоздаю на работу. Иван Сергеевич! Ты меня слышишь?
- Да, да, слышу, – он, молча, козырнул не понятно кому и, махнув рукой, вышел за Леной в дверь.
Лестница с неохотой отталкивала ноги ступеньками, как бы говоря «Куда ты? Куда ты? Куда ты?».
Иван Сергеевич опять ушёл в себя – задумался. "Почему у Лены в словах и действиях просматривается холодный расчёт, логика? Откуда это: знает чему время и место, чему – нет, а, ведь, если говорить прямо, не избалована мужским вниманием. А уживается это, что удивительно, с женской теплотой: сколько она дарила мгновений, и каких мгновений!"
Они очутились на улице, не проходя фойе.
- Лена, а, как это мы вышли?
- С обратной стороны дома, с чёрного входа, со двора: не хочу ещё раз встречаться с теми двумя.
- Я здесь никогда раньше не ходил.
- Что ж, напоследок, это неплохо: останется в памяти.
- У меня есть чему остаться в памяти!
- А есть ли?
- Не подвергай сомнению мои слова – это слова военного!
- А что, военные верны своим словам? В народе говорят другое.
- Я верен и словам, и памяти тоже. Не пойму, что у нас за разговор. Вроде бы не прощальный.
- Прощальный, Иван Сергеевич, прощальный.
В десяти шагах показалась остановка автобуса.
- Так и простимся, сказав друг другу «до свидания»?
- Так и простимся, Ваня…, - она впервые назвала его, единственного близкого друга, по имени и, отвернувшись, пошла к остановившемуся автобусу, но не успела. Автобус закрыл двери и начал движение, - поравнявшись, опять остановился, двери открылись, и Лена, не раздумывая, вошла внутрь. Двери закрылись.
Постояв две, три минуты, военный чётким шагом перешёл улицу в неположенном месте и направился к остановке….
3.
Нехороший запах, сочившийся в щели окна, исчез. Запахло приятной свежестью за день выпавшего снега. Открылась дверь кабинета – вошла Нина Яковлевна Доброхотова. Небольшого роста, с простым русским лицом, напоминающая своим видом патриархальную берёзу средней полосы России. В недалёком прошлом возглавляла цеховой комитет профсоюзов, а теперь работала в смене. Она была в чистом белом халате, что не удивительно: участок, где было её рабочее место, требовал идеальной чистоты. Лена, стоявшая у окна, повернулась. Алексей Викторович привстал. Лицо его изнутри чему-то улыбнулось.
- Леночка, сходи, сходи ещё раз к директору. Может быть, и решится всё с тобой лучше некуда. А?!
- Нина Яковлевна, ну, что Вы беспокоитесь.
- А как же – привыкли мы к тебе…
- Не надо, Нина Яковлевна, смысла нет. Была я уже у директора, и у помощника директора по кадрам и быту не раз. Не хочу больше ни просить, ни объяснять: и то, и другое – унижение. Не хочу!
- А, если, вместе с начальником цеха,… хотя, что я говорю: с этим начальником в молчанку играть и только.
- Вот, именно, только в молчанку, что он и делал, когда ходил. Было и это.
- Ладно, Леночка, ты уж не обижайся на меня, на нас.
- Да, что Вы, Нина Яковлевна! На что обижаться? – Не на что!
- Прощай, Леночка! – Нина Яковлевна подошла и поцеловала – на глаза навернулись слёзы, - Будь счастлива!
- Спасибо, … - прошептала Лена и отвернулась.
Алексей Викторович приподнялся со стула, видимо, с намерением открыть дверь выходящей Нине Яковлевне, но та, ускорила шаг и почти выбежала из кабинета. Алексей Викторович опустился на стул. Елена Ротмировна стояла и смотрела в окно, ничего не видя: глубина зрения выхватила лишь внутреннюю раму. На раме виднелись выдранные места древесины, участки с облупившейся краской - результат воздействия витающих паров комбината. Взгляд медленно двигался с одной стороны рамы на другую по стеклу, которое было и прозрачным, и мутным одновременно. Перед глазами рисовалась картина последней встречи с Симашовым, после которой Лена написала заявление на увольнение….
4.
В очереди к помощнику директора по кадрам и быту сидело пять человек, Елена Ротмировна - шестая, последняя. В коридоре, у двери, где сидели на стульях ожидающие, стены были выкрашены краской с непонятным оттенком: не то белым, не то серым. Создавалась иллюзия пространства, расширяющая визуально узкий коридор. Сидевшие на приём с необъяснимой злостью посматривали друг на друга, не разговаривая. Дверь с табличкой «Симашов Э. Г.» время от времени открывалась, выпуская покрасневшего выходящего, запуская побледневшего заходящего. Прошло два часа. В очереди осталась она одна. Дверь открылась, выпустив клубы дыма и человека. Лена, выждав минуты две, вошла в кабинет.
- Добрый вечер! Неплохо бы перед началом беседы открыть форточку, - обратилась она к сидевшему за столом человеку с лысиной на передней части головы, «умной» лысиной, отвислыми губами и маленькими светло - голубыми глазами.
- Это опять Вы?! Надеетесь беседовать со мной? Напрасно: думаю, беседы не будет.
- У Вас оригинальная манера открывать занавес своего театра, - твёрдым голосом, но тихо сказала Лена.
- Вы не в театре, и коль речь об этом, то для Вас занавес моего театра опущен всегда.
- Это заметно не только мне!
- Вы совершенно зря пришли. Я комнату не могу семейным дать. Вот, Корёгина, например. Восемнадцать лет на комбинате. Медали имеет, орден, а жилья дать не могу: нет жилья.
- Да, медали, ордена…, именно в этом порядке Вы давать можете, а жильё – нет. Вы никогда сами не задумывались, почему награды присуждают по окончании пятилеток, а не за конкретное дело в любое время?! Нет?! А жаль. Подумайте – иначе подумают другие.
- Вы меня учить пришли? Не стоит! Не теряйте времени.
- И всё же, скажите: почему этой Корёгиной, у которой, как я знаю, двое детей, нет квартиры? Денег на комбинате много. Чего не хватает?
- Какие Вы все умники стали: на то ответь, то дай, то сделай, а к ним не подступись, в гости не приди.
- Мне Вас пригласить некуда, а и было бы – не пригласила.
- И прекрасно, я к Вам в гости не пойду. Хватит одной встречи.
- Это Вы о том случае, когда подселять третью приходили?
- Да, да, о том самом. До сих пор не могу забыть. Ещё тогда надо было создать обстановочку, чтобы с работы вылетела…. Да, вот Ваш бывший начальник, упрямый как баран.
- С тем ладно, а с этим что же?
- А этот ни тпру, ни ну, - с таким от разговора удовольствия не получишь и всё делаешь так как нужно, а не так как просит он.
- Какой Вы нехороший человек: злой.
- Станьте на моё место – потом увидим, какой будете через год!
- Избави, Боже!
- Вот, то-то же.
- У меня к Вам просьба: запишите на приём к директору.
- Сейчас, всё брошу, и запишу. Для Вас хватит встречи со мной. Вы – умная женщина, понимаете, что вопросы директору готовлю я. И, естественно, приготовлю так, как надо мне. Ясно?!
- Признаюсь, я Вас не понимаю: специалисту, приехавшему по направлению, получившему огромный опыт, жалеете комнату. Ну, приедет новый, пройдёт два, три года и опять же ему надо будет выделять комнату, если не квартиру: запросы молодых увеличиваются с каждым годом. Что Вы выигрываете?
- Время, время – оно для меня дорого.
- А как же цех?
- Перебьётся! Всё, хватит беседы. Идите домой и думайте. Кстати, у Вашей мамы есть, кажется, квартира, - вот и уезжайте.
- Но это в другом городе!
- Я и говорю о другом.
- Я думала: идиотами становятся по должности, оказывается не только…
Зазвонил телефон. Симашов взял трубку.
- Симашов, - представился он, - о, кого я слышу!
Лена, так и не дождавшись приглашения присесть, опустилась на стул.
- Симашов Эмин Георгиевич желает Вам здравия на долгие лета,- продолжал разговор хозяин прокуренного кабинета, - ну, что Вы, я со всеми так вежлив.... Да, завтра буду.... В десять утра.... Нет, успею. Я сегодня их подготовлю.... С одной загвоздочка: имеет много поощрений, хорошие отзывы цеха, четырёхугольник настаивает, а наград никаких до этого.... Вот, я и говорю – нельзя. Не понимают, что есть неписаные.... Ой, неблагодарная.... Нет, не один.... Ничего – она меня только что по этому вопросу просвещала.... Это ты у неё спросишь при встрече.... Ничего, подождёт.... Просительница жизненных благ, которых не заработала.... Да, до свидания.
- Опять делёжка? – поинтересовалась Лена, - смотрите – не пролетите!
- Как Вы мне надоели все! Шли бы Вы… домой. Мне бумаги надо готовить. Поймите: все Ваши старания бесполезны. До свидания, а?!
- Что ж, всё, так всё, - буду увольняться, - голос стал хриплым, - с кем комбинат останется? Кого ускорять будете? Все выпускники нашего потока, направленные к вам, исчезают со мной, с последней…
- Какая Вы молодец! Теперь комната появится! Ту, вторую, тихоню, мы выкурим. Тем более она сейчас где-то в поликлинике работает, можно сказать не наша. И заселим четырёх девочек с Анжерки. Давайте, я Вам по знакомству без отработки подпишу.
Лена, в отличие от выходящих ранее, побледнела, приняв окраску стен коридора, и тихо заговорила, можно сказать запела строчки:
Страшно и скучно.
Здесь новоселье, путь и ночлег.
Тесно и душно в диком ущелье тучи да снег.
Небо чуть видно, как из тюрьмы.
Ветер шумит.
Солнцу обидно…
Говоря последнюю строчку, поднялась и вышла из кабинета….
5.
Алексей Викторович пристально смотрел в спину стоявшей у окна, не решаясь нарушить тишины. О чём думала эта женщина? Может быть о том же, о чём и он: о прощальном обеде. Нет, не похоже. Наверное, ни о чём. А он думал, вернее, вспоминал именно обед, хотя за прощальным столом ничего особенного не случилось.
Собрались в половине второго в кабинете начальника лаборатории. За запрещённым теперь, не понятно кем и почему, чаепитием сидело полтора десятка сослуживцев. На столе: торт «Птичье молоко», шоколад, в стаканах чай. Грузинский, высшего сорта, и, как всегда, отвратительный по запаху и вкусу. Лежали великолепные розы и отрез материала на платье – подарок Лене. Ждали одного из приглашённых: коллегу по кабинету - Алексея Викторовича. Дверь открылась резко – вошёл тот, кого ждали.
- Вы, как всегда, последний, - с ехидной улыбкой посмотрел в сторону двери Королёв, энергетик корпуса.
- На маленькие похороны лучше опоздать, чем поспешить, - ответил вошедший.
- Почему похороны?! – возмутилась сидящая от Лены справа.
- Хорошего специалиста лишаемся. А проводы для меня всегда трагедия, всегда похороны…
- Вы знаете, сейчас похороны так дорого стоят, - заметила Нина Яковлевна, бывшая предцехкома, - как хорошая свадьба. Могила в сухом месте стоит сто пятьдесят, а то и двести рублей. И за гроб надо переплачивать. А, если нет, то неделю будешь ждать очереди. А покойник ждать не может. Живой - сколько угодно. И, что обидно: такие деньги отдаёшь, а гроба приличного не купить – так себе, простенький.
- Какая разница в каком лежать! – воскликнула Евдокимова, начальник лаборатории.
- Большая разница. Везде слышишь о заботе, а тут не то, что живому комнаты – мёртвому дом приличный сделать не могут. А рвачи сотенных почему не прижаты? Почему греют руки на горе? Конечно, кладбище одно, гробы делают в одном месте, но, ведь, можно контролировать. Что, управы на них нету?! – Нина Яковлевна продолжала сверкать глазами, но замолчала также неожиданно, как и начала.
- Всё ты последнее время, как ушла с предцехкома, кого - то хаешь, - громко проговорила старший мастер участка ферментации Прохоренко Галина Степановна, - всё тебе не нравится. Сама недавно ворковала другое: нет места в яслях - зачем рожаете много, нет комнаты для работника с пятнадцатилетним стажем – что делать, нет и для тех, кто по восемнадцать отработал.
- Перестань, Степановна! Я и тогда хаила, что плохо, только про себя, никогда не ждала всеобщего прозрения. Сейчас вот, вроде, в открытую можно говорить. Только надолго ли…
- Интересно, - громко сказал Алексей Викторович, - зачем мы здесь собрались?! Елена Ротмировна, расскажи хоть немного о своих планах: куда ты, где, что?
- Да, что рассказывать,… нечего. Сначала в Прибалтику: посмотреть, как люди живут, потом – в Мурманск: устраиваться на работу. Три года в отпуске не была. Вот и хочу месяца два, три отдохнуть. А то всё работа, работа, как часы, без остановки.
- Уезжать – то, небось, не хочется, - не то спросила, не то сказала Галина Степановна.
- Ещё как не хочется.… Всё знакомо, всё знаю, привыкла. Даже не верится, что последний день, последний раз вместе…
- Ни пуха, тебе, Леночка! – весело вставил не к месту Королёв.
- Вот именно, ни пуха,… - повторила Лена странным голосом.
- Что ж, друзья – товарищи - провожающие, поднимем стаканы и выпьем горячего за счастье нашего коллеги на новом месте и за то, чтобы она его нашла…
- Что нашла? – прервал Королёв.
- За то, чтобы она нашла своё место в этом бурном потоке перемен! Успеха тебе, Лена!
- Спасибо, - тихо проговорила Лена, и, встав из – за стола, вышла из кабинета.
6.
В коридоре, за дверью, послышались голоса уходящих с работы. Часы показывали половину пятого. Лена, по – прежнему не шевелясь, стояла у окна. Алексей Викторович окликнуть не решался. После воспоминаний, да ещё после прихода – ухода Нины Яковлевны он сделался не таким, каким был всегда: появилась нерешительность в действиях, скованность в мыслях. А почему – понять тридцатипятилетний мужчина не мог. Прошло минут семь. Послышался резкий гортанный скрипучий голос - заговорил динамик местной радиолинии. Елена Ротмировна вздрогнула, и тут же повернулась к двери.
- А сколько на часах Ваших, Алексей Викторович?
- Без двадцати пять.
- Что же Вы молчите? Пора домой!
- Задумался…
- О чём?
- О прощальном обеде.
- А я думала о другом.
- О чём же?
- Как ни странно, о Лермонтове, и вообще о поэтах. Мне кажется, что когда они пишут стихи, то переживают сходное чувство с моим: прощаются с тем, что очень дорого, и, в то же время, потеряно безвозвратно; с тем, что не принесло удовлетворения, но прожитым остались довольны: это их жизнь. Пытались жить, как хотели, но, уж, как получалось….
- Теперь я понимаю, почему, зная тебя шесть лет, ничего понять в большинстве твоих суждений и поступков не мог.
- Неужели уж я такая непонятная?
- Поверь мне, Лена, - это так. Я бы даже сказал – странная. И, кстати, это не только моё мнение.
- Ну, Алексей Викторович, Вы меня напоследок озадачили!
- Ничуть, а вот стихи писать попробуй: что-то в тебе есть такое…
- Пробовала – не получается: музыки не слышу, не поётся.
- Вот приедешь на новое место – запоётся. Вот увидишь.
- Да, запоётся, скорее заревётся от воспоминаний…. Ну, да, ладно, пора идти домой.
Они оделись и вышли. Алексей Викторович закрыл дверной замок. Лену догнал уже на лестнице.
- Леночка, поезд сто восемьдесят три, в семнадцать тридцать?
- Да.
- Приду, обязательно приду!
7.
Но не пришёл…, и никто не пришёл из четырёхсот тысяч горожан проводить эту молодую женщину, опытного специалиста, бывшего молодого…
Поезд дёрнулся, будто умирая в конвульсиях, и, набрав скорость, понёсся к Москве. Следом, в вихре, крутился змейкой поток белого снега с мусором вперемежку, которого на шпалах, вдоль Российской железной дороги до самой Москвы, да и в Москве, хватало…
Сентябрь – декабрь, 1986год