В тот день, который никогда не забуду, я, как всегда, сидела на подоконнике и ждала сестру, чтобы узнать, сколько там еще уроков им осталось. С Ядей было намного веселей, потому что она была выдумщицей.
Она прибежала всего на минутку, ведь за перемену надо и в туалет сбегать, и с девчонками перемолвиться. За окном тоже ничего не происходило, и я, спрыгнув с подоконника, поплелась к кровати.
Что-то заставило меня кинуть взгляд на дверь, ведущую на бабушкину половину. Она была слегка приоткрыта, и это было странно. Мы туда никогда не ходили, хотя дверь была не на замке. Нет, если честно, сестра иногда туда заглядывала, например, поискать припрятанный бабушкой сахар. Но я была послушной и не совала нос дальше нашей комнаты или кухни, тем более что боялась нашего огромного дома. Оставаясь одна, я вообще никуда не выходила, мне даже горшок оставляли в нашей комнате. Здесь целых три окна, они соединяли меня и с нашим двором, и с улицей.
Но почему приоткрыта дверь? Чуть-чуть, но - открыта! Будь она открыта с утра, я бы давно заметила, ведь сколько раз мимо двери пробегала к подоконнику.
Мне сразу стало неуютно и одиноко. И все же я сделала шажок-другой в сторону двери, чтобы ее закрыть. Из щелки на меня смотрел чей-то глаз! Он был как раз ниже дверной ручки, как будто кто-то там, за дверью, сидел на корточках. Но внизу под глазом тела не было! Меня слишком поразил глаз - он был живой! Я его точно видела — до двери всего-то около метра было!
Волосы на голове зашевелились, встали, как штыки, а ноги сделались непослушными и горячими. Глаз смотрел на меня! Закрывать дверь я не стала и почему-то даже к окну не ринулась и не закричала. Да и кому кричать на нашей пустынной улице?! Самым спасительным местом в комнате была наша кровать, туда я на непослушных ногах доплелась, тихонько забралась на нее и натянула одеяло до самой макушки. Под ним стало еще страшнее: а вдруг этот кто-то уже в комнате, рядом? Я высунула нос, чтобы дышать, и выпростала глаза и уши. В комнате - никого, в доме - ни шороха.
Но глаз-то мне не привиделся! Может, все же бабушка тайно впустила своего среднего сына Болюся — это тот, что в лесах прятался от войны? Так ведь говорили, что он «сгинул», значит, погиб или с немцами подался за границу. А вдруг это его дух, раз туловища не видно? А если вор? Нет, вор вошел бы сюда в комнату - здесь в шкафу все самое ценное спрятано. Меня испугался? Как же, испугается — прихлопнет, как муху, и унесет все из дома! Да и не по воздуху же он летает — тишина в доме!
Нет, это не человек, решила я. Наверное, это дух самого нашего дедушки. Мы о нем не раз слышала от мамы, которая не любила этот дом, потому что в нем, как в любом старом доме, живут всякие привидения — души умерших людей. Да и бабушка как-то за столом рассказывала, что ночью с дедушкой разговаривала. Будто он войну предсказывал, да она не придала словам значения. Мы так и не поняли, она с ним взаправду разговаривала, или просто видела сон. Во сне всякое может померещиться!
Только когда, спустя пару часов, из школы пришла сестра, я наконец-то разревелась и выбралась из своей крепости. Мне, конечно, никто не поверил. А я и через десятки лет нее помню этот глаз, что тайно смотрел на меня. Правда, бабушка очень просила, чтобы я никому на улице не рассказывала о таком событии. Наверное, боялась, что про дом пойдет худая молва.
Зато уже на следующий день я переступила порог школы и уселась за высокий стол рядом с самыми младшими. И хотя на уроках мне не все было понятно, но считать до ста я научилась быстро. Хуже было с буквами, да я была в школе самая маленькая, с меня и спрос был меньше.
А на переменках можно было поиграть в догонялки с девчонками или даже подраться. Почему-то на нашей улице росли одни девчонки, зато на той, которая пересекала нашу и вела к реке, - только мальчишки! А может, так и лучше. Мы, под-Ружки, хотя и дрались иногда, но быстрее, чем мальчишки, мирились.
Клавдия Алексеевна ввела правило: в начале дня, прежде чем мы сядем на урок, она у каждого в голове проверяла, нет ли вшей. Если находила - отправляла домой мыть голову и натирать волосы керосином. У нас многие приходили в класс с волосами, туго обвязанными платком, от них сильно воняло. А я этот запах любила, он мне почему-то всегда напоминал нашу реку, солнечные дни и смолистый дух над берегом.
У нас с сестрой вшей не стало вскоре после возвращения. Бабушка тогда каждый день расстилала на круглом столе в нашей комнате кусок белой промасленной бумаги, пахнувшей копченым салом, Давала нам в руки густой гребешок, и мы по очереди вычесывали волосы над бумагой. В первые дни вши сыпались из волос, как горох, потом их стало совсем мало. Но каждый раз мы еще долго перебирали друг у друга волосы и давили гнид. Из рубашек мы их тоже вывели: нагревали чугунный утюг на плите и проглаживали им все швы в одежде.
А мне нравился сухой щелчок, с каким падали вши на бумагу, когда я их вычесывала из своих длинных — до пояса — волос. Когда вшей в волосах не стало, я выбегала на улицу, насыпала на голову горсть песка и бежала в дом его вычесывать — звук получался очень похожим, только жалко было, что не надо догонять вшей, чтобы раздавить их, пока не соскользнули с бумаги. По субботам бабушка мыла нам головы водой, настоянной на печной золе. А мы с нетерпением ждали, когда же откроется городская баня. Там можно будет сколько угодно лить воду, и, сидя в тазу, вволю наиграться с гутаперчивыми ванночками, что сохранились с той, довоенной поры.
Как часто в последнее время, жизнь наша снова поменялась в один из дней. После школы мы прибежали голодные, как волки, ворвались в дом, а на кухне вместо одной бабушки — сразу две! Это бабушка Лизавета вернулась из концлагеря! А мы-то думали, что оттуда не возвращаются! А что еще больше нас поразило: обе бабушки сидели за столом и мирно разговаривали! Такое, может, Ядя когда и видела, я — нет!
Мы даже растерялись и не подошли к бабушке Лизавете. Какую раньше обнимать? Мое сердечко прямо выпрыгивало из груди, но я помнила, как бабушка прогнала маму, и боялась сделать что-то не так. Вдруг она снова разозлится и прогонит нашу любимую бабушку Лизавету?
Только в этот раз все закончилось совсем мирно. А главное, все было решено уже до нашего прихода. Мы переселялись на Московскую улицу! В тот маленький домик, даже при воспоминании о котором становилось сладко во рту.
Наши сборы продолжались всего несколько минут. Мы сдержанно попрощались с первой бабушкой — теперь боялись обидеть вторую. Но бабушка сама обняла и поцеловала нас на дорогу и даже прослезилась. И снова мне стало ее жалко: мы ведь тоже вредные, а она нас не бросала, кормила и стирала на нас. Может, без нас ей все же будет легче?
К дому бабушки Лизаветы мы прошли огородами, предварительно попрощавшись с подружками на улице. Ничего, мы ведь завтра же снова встретимся, тут совсем недалеко!
Мы легко расстались со Стрелковой улицей. Еще не зная, что ждет впереди, и даже не загадывая на будущее, мы просто радовались переменам, они несли с собой что-то новое, и оно волновало неизвестностью.
А перемены начались с первого дня. Огород в это лето остался незасаженным, его надо было хотя бы вскопать, убрать траву. Хорошо, что почти в те же дни вернулся с хутора дедушка, он сразу же приступил к огородным работам, и я с удовольствием ему помогала — выбирала корни сорняков и уносила их на межу.
Бабушка приводила в порядок дом, там всюду висела паутина, а пыль толстым слоем лежала на столе, этажерке, на всех безделушках, что стояли на комоде. Ведь окна дома выходили на Московскую улицу, а сколько машин промчалось мимо окон за годы войны! А еще бабушке пришлось вынести на улицу и проветрить все матрацы и перины, подушки и одеяла. Погода начинала по-осеннему хмуриться, и надо было спешить.
Только сестра не участвовала в этих делах. Наконец-то заработали сразу две настоящие школы, русская и латышская, и сестра пошла учиться. На домашнем совете решили отправить ее в русскую школу, ведь в доме в основном говорили по-русски, хотя все взрослые знали четыре языка. Расположены школы были далеко от нас: латышская — на самой горе в графском замке, а русская - внизу, рядом с парком, тоже в старинных графских постройках, только там когда-то находились хозяйственные службы.
От нас до школы надо пройти по Московской улице с одного конца в другой с Добрый километр, а потом еще вдоль парка топать метров двести. Поэтому вставать сестре приходилось очень рано, вместе с взрослыми, чтобы успеть к девяти часам на занятия.
Она сразу стала серьезной и неприступной. Придя домой после уроков, сестричка обедала и садилась за домашние задания, а я должна была ходить на цыпочках, чтобы не мешать, иначе она жаловалась бабушке.
За это я ей мстила. У меня, видно, память была более цепкой. Стоило Яде пару раз повторить заданные на дом для заучивания стихотворение или правило, они тут же отскакивали у меня от зубов. И когда, в десятый раз, повторяя текст, она спотыкалась, я, как ни в чем не бывало, продолжала его до конца без единой запинки. Вот уж она злилась! Тут и бабушке не пожалуешься, а сиди и зубри, раз тупая такая!
Большую часть дня я с радостью возилась с дедушкой в огороде. Тем более что там росли несколько яблонь, и на них висели уже созревшие яблоки, зеленые, крепкие — зимняя антоновка, и темно-красные — «звездочка». Так дедушка называл этот сорт, они были кисло-сладкие, мои любимые. Я собирала яблоки в корзинку, а бабушка, намыв их целую миску, ставила ее на стол, и мы могли есть эту вкуснятину сколько в нас влезет — хоть все!
В один из дней из Двинска приехала мама. Вот было радости! Мы весь вечер сидели все вместе за столом, и пили мятный чай с удивительными конфетами — «подушечками», обсыпанными порошком какао и с мармеладной начинкой внутри. Мама их купила в Двинске на свою первую зарплату. И еще она привезла в подарок радиоточку, но послушать ее сразу мы не могли, сначала нужно сделать проводку.
Мама пробыла с нами весь воскресный день, и мы пошли с ней в город — так все говорили, когда речь шла о его центре. На базаре надо было поискать какую-нибудь обувь Яде: наступила осень, и наши парусиновые тапочки были не по погоде. Домой мы вернулись с обновкой для сестры.
Где-то внутри во мне дрожала, как капелька росы на листочке, готовая слезкой сорваться и упасть на землю, обида, что обо мне никто не подумал, но умом понимала: где взять сразу столько денег? Мама, понимая мое состояние, купила леденец на палочке, и я всю дорогу домой его сосала, а Яде не дала даже попробовать.
В один из дней дедушка принес откуда-то кусок провода, и сам сделал проводку для радиоточки. Мы весь вечер просидели в комнате, слушая все подряд — новости с фронта, концерт по заявкам воинов и тружеников тыла, рассказы о знаменитых людях.
Для меня началась самая замечательная жизнь.
Продолжение следует.