Судя по всему, учебная программа военного политического училища была рассчитана на подготовку суперменов. На память приходят кадры из замечательного фильма-пародии «Великолепный» с Жан-Полем Бельмондо. С утра его герой – настоящий супермен, проснувшись и накинув на роскошный торс дорогой халат, сочинял несколько четверостиший, безукоризненно играл на рояле пару инвенций или фуг, обнимал потрясающую женщину и только после этого отправлялся утверждать в мире высокие идеалы гуманизма при помощи стальных мышц и стрельбы по-македонски. По тогдашней советской терминологии это называлось «гармонически развитая личность».
В учебной программе политических училищ того времени было великое множество разных дисциплин, курсов и факультативов. Часть предметов представляла собой квинтэссенцию господствующей идеологии и апеллировала, скорее, к душе и вере курсантов. Вторая часть предметов обращалась к разуму и интеллекту, подспудно отрицая сам факт существования души.
Нужно отметить, «интеллект» и «беззаветная преданность идеям» – вещи, по большому счету, трудно совместимые. Просвещение – вещь взрывоопасная, что в полной мере ощутили на себе русские (и не только) монархи.
Одним из многочисленных предметов учебной программы была русская и зарубежная литература. С первой частью (то есть литературой русской) мы были более-менее ознакомлены в школе, да и читали мы в бескомпьютерный век немало и без какого-либо принуждения. Но вот современная литература зарубежная…
Творения прозаиков стран социалистического содружества, отутюженные собственной национальной цензурой, трудностями перевода на русский язык и окончательной идеологической адаптацией для употребления гражданами страны победившего социализма были удивительно однообразны и скучны. Редким исключением являлись отдельные произведения, изредка появлявшиеся на страницах журнала «Иностранная литература», да непричесанные цензурой самиздатовские опусы, отпечатанные на папиросной бумаге, передаваемые друг другу исключительно по знакомству с сопроводительной фразой, произнесенной полушепотом: «Ну, сам понимаешь…».
* * *
Захожу в аудиторию, беру билет. Избирательный характер памяти доказывается тем, что я до сих пор помню содержание доставшегося мне билета номер семнадцать.
Вопрос первый: «Публицистика времен Великой Отечественной войны».
Вопрос второй: «Антиколониальная направленность романа Андре Стиля “Мы будем любить друг друга завтра”».
Первый вопрос мне знаком хорошо. Второй же вводит в ступор самим фактом своего существования. Отчетливо понимаю, что мой красный диплом горит синим пламенем.
Замечаю, что дверь в класс приоткрыта, и обращаюсь к невидимому наблюдателю с просьбой о помощи. Жестами показываю номер билета и стреляю из пальца себе в висок. По легкому шороху за дверью понимаю, что сеанс невербального общения достиг цели: очередной курсант, зашедший для сдачи экзамена, технично доставляет на мой стол сложенный в гармошку, исписанный бисерным почерком листочек бумаги. Я спасен! В моей плотно сжатой ладони – плод коллективного творчества нашей учебной группы: серия «Шедевры литературы в миниатюре», том семнадцатый.
Разворачиваю шпаргалку. При этом страшно волнуюсь в силу почти полного отсутствия опыта использования дидактического материала такого рода. Успеваю прочитать: «Андре Стиль родился в небогатой семье шахтера…».
Дальнейшее требует пояснения. С большим трепетом вспоминаю наших педагогов-женщин. Их работа была сродни миссионерскому служению. С одной стороны, основу воспитания курсантов составляли точные науки, уроки военного ремесла, культ силы и всепобеждающей воли; с другой – предложение поразмышлять об основах бытия, проявить свое творческое начало. С одной стороны – беспощадный бог войны, с другой стороны – музы, дочери Аполлона и Мнемозины.
Замечательные педагоги, святые женщины, осененные значимостью своей миссии! Входить в аудиторию, наполненную мужскими бушующими гормонами и шовинизмом молодых суперменов – и сеять разумное, доброе, вечное – сродни подвигу святой великомученицы Варвары.
Много лет спустя, в тяжелые девяностые, я встретил на вещевом рынке преподавателя литературы, торговавшую китайскими шлепанцами. Она долго смущалась и не могла, видимо, себе простить, что она первая, поддавшись внутреннему порыву, окликнула своего – видимо, чем-то запомнившегося ей бывшего ученика… Она виновато улыбалась, а я неуклюже и высокопарно пытался выразить свое отношение к ее большой роли в моем становлении.
Разбитое зеркало империи превращается в мириады маленьких кривых зеркал, в которых отражается трагикомическая судьба поколения – свидетеля того, как это самое зеркало выпало из обветшавшей рамы и плашмя грохнулось на твердь бытия.
…Итак, дрожащей рукой (не нашел другой формулировки) я развернул шпаргалку. «…Родился в семье шахтера и с детства познал тяготы подневольного труда».
Я поднял глаза и оцепенел. Дело в том, что наша преподавательница по фамилии Косицкая, словно в оправдание своей фамилии, была носительницей легкого дивергирующего косоглазия. Под несфокусированным взглядом преподавателя я почувствовал себя жителем Помпеи, которого вот-вот накроет облако раскаленного пепла. Я судорожно сжал в потной ладони плод коллективного разума и понял, что воспользоваться «шпорой» мне не суждено.
Но мысль судорожно работала. Родился в семье шахтера… Подневольный труд… Мирей Матье, одна из 14 детей каменотеса… 1956 год – война в Алжире… «Шербурские зонтики» с гениальной музыкой Мишеля Леграна… «Прощай, оружие» Эрнеста Хемингуэя… Антиколониальная направленность… 1961 год – год освобождения Африки…
Обычно писатели, закончив писать книгу, придумывают эффектный эпиграф. Я же, имея эпиграф, судорожно пишу книгу…
* * *
Иду отвечать. Первый вопрос – сам себе нравлюсь: «Испанский дневник» Михаила Кольцова, репортажи Ильи Эренбурга – я логичен и убедителен.
– Спасибо, достаточно, чувствуется, что этот вопрос вы знаете глубоко. Переходите ко второму вопросу.
И я перехожу.
– Замечательный прогрессивный французский (догадываюсь по фамилии) писатель Андре Стиль родился в многодетной семье шахтера и с детства познал все тяготы подневольного труда. – Вижу, что особого отрицания эта информация у преподавателя не вызывает, и продолжаю более уверенно. – Поэтому тема социальной несправедливости, антиколониальная направленность наиболее близки его творчеству. Франция ведет колониальную войну в Алжире…
Окрыленный тем, что члены комиссии излучают доброжелательность и изредка одобрительно кивают во время моего монолога, я рассказываю трогательную историю любви, оборванную войной. Речь льется все более уверенно, мой рассказ начинает наполняться сентиментальными подробностями, а глаза преподавательниц – слезинками. Еще мгновение – и я почувствую себя полноправным соавтором прогрессивного французского писателя.
Краем глаза замечаю, что наш педагог выводит в моей зачетке «отл»! Помимо глубокого удовлетворения, это порождает в моей голове мысль о том, что я слишком увлекся и излишние подробности в повествовании могут привести к моему разоблачению. Поэтому с пафосом произношу несколько общих фраз, последняя из которых повторяет название романа, и умолкаю…
* * *
Учиненный мною тотальный опрос показывает, что романа «Мы будем любить друг друга завтра» никто не читал.
Нет этой книге и в училищной библиотеке.
Через много лет я узнал, что лауреат Сталинской премии и кавалер французского ордена Почетного Легиона Андре Стиль написал в 1956 году роман, весьма похожий на тот, что я сочинил на экзамене по зарубежной литературе.
Связаться с автором Вы можете по e-mail: avladnsk@yandex.ru