4
С самого утра в сердце Лёхи намерение никуда не ехать боролось с желанием поехать в контору. Закончилась борьба тем, что ровно в12-00 он зашёл в офис, как по новому стали величать контору.
Офис штормило. В чём причина шторма Лёха не мог сказать, но следствия были очевидны. Никто не работал. Сотрудники или ходили из кабинета в кабинет, или кучками стояли в коридорах и шушукались. Лёха решительно не понимал, что он здесь делает. Он решил зайти к Гольдману, не бродить же неприкаянным. Однако кабинет Гольдмана оказался закрытым. На вопрос к конторским: где найти Виктора Карловича, от него шарахались, как от чумного. Только прораб Петренко бросил ему на ходу: у директора. К директору идти было боязно.
«Загляну, – подумал Лёха, – и сразу уйду».
В приёмной секретарша Валя разговаривала с двумя женщинами. Одна из них – Надя из бухгалтерии. Вторую Лёха не знал.
– Ой, не знаю, девочки, что будет, – говорила Валя женщинам и щёки её горели румянцем, – только говорю я вам, такая сила в нём. Вот что он ни попросит, я всё сделаю.
– Да что в нём такого! – удивлялась Надя, – работяга он и есть работяга.
– А если он это попросит, – осуждающе покачала головой незнакомая женщина.
– Дам, – тихо ответила Валя и покраснела ещё больше.
– Кхе, кхе, – закашлялся Лёха, чтобы привлечь к себе внимание.
Валя, глянув на Лёху, радостно воскликнула:
– Алексей Михайлович!
Лёха обернулся, ища у себя за спиной некого Алексея Михайловича, которому так обрадовалась секретарша.
– Алексей Михайлович! – повторила Валя.
И только тогда до Лёхи дошло, что Валя обращается к нему. Это обстоятельство чрезвычайно удивило Лёху. До сегодняшнего дня Валя называла его не иначе, как «товарищ, вам чего» или по-простому «эй ты».
– Алексей Михайлович, Григорий Иванович вас ожидает в кабинете.
Лёхе показалось, что он попал с середину чужого спектакля и кго принимают за кого-то другого.
– Какой такой Григорий Иванович, – растерянно бормотал он.
– Пойдемте же!
Валя, не дав Лёхе опомниться, втолкнула его в директорский кабинет и закрыла за ним дверь.
Открывшаяся картина выглядела вполне сюрреалистично. Под новый год Лёха случайно попал на выставку современного искусства: безумные сюжеты безумных творцов. Кабинет свежо напомнил Лёхи ту выставку. В директорском кожаном кресле сидел Гольдман. Директор, Кузнецов Александр Сергеевич, притулившись сбоку, что-то объяснял Карловичу, демонстрируя документы. У окна на диване развалился Гриша. Он лениво листал какой-то яркий заграничный журнал. Перед ним на низком столике стояли бутылка коньяка и чашка, из которой вилась струйка пара.
– Во, Лёха пришёл, – громко произнёс Гриша, оторвавшись от журнала.
– Здравствуйте, Александр Сергеевич, – Лёха сделал глубокий кивок, почти поклон в сторону директора.
– Здравствуй, Алексей, – вместо директора ответил на приветствие Гольдман.
Кузнецов вопросительно глянул на Карловича.
– Не волнуйтесь, Александр Сергеевич, это наш человек. Продолжим.
И они продолжили перекладывать документы и тихо переговариваться.
– Лёха, что ты на пороге стоишь, – позвал его Григорий, – иди сюда!
Лёха подошёл, умостился робко на краешке дивана.
– Чай, кофе? – по-хозяйски поинтересовался Григорий желанием друга, – или может хочешь рюмочку хлопнуть?
– Гриня, что здесь происходит? Ты можешь объяснить?
– Конечно могу, – Григорий понизил голос, – революция здесь происходит.
Лёха молчал, ожидая, что Гриша расскажет подробности восстания народа.
– Кузнецов увольняется. Гольдман становится директором. Видишь, сейчас Кузнецов передаёт дела.
– Курить здесь можно? – спросил Лёха.
– Кури, – позволил Григорий.
Лёха закурил.
– Эка невидаль – меняется директор. Революционного тут только то, что ты, как народ, находишься в кабинете.
– Лёха, – Григорий понизил голос почти до шепота, – мы забираем Росток.
– Бред какой-то, – Лёха пытался усмехнуться, – как это забираем и кто это мы.
– Забираем, это значит, – Григорий придвинулся к Алексею, – забираем у Кузнецова в нашу собственность. А мы – это я, Карлович и ты.
Лёха, поперхнувшись дымом, закашлялся. Кашлял долго, до слёз на глазах. Григорий ждал.
– Что скажешь?
– Налей мне, Гриня.
Григорий сходил к застеклённому шкафу. Принёс два бокала. Он налил коньяк на два пальца. Друзья подняли бокалы, молча выпили.
Алкоголь подействовал почти сразу. Он смягчил резкие очертания, и происходящее стало казаться Лёхе менее фантастичным.
– Ну так что, – повторил Григорий вопрос, – как ты на это смотришь?
– Как я на это смотрю. Такие дела хреново заканчиваются. Я не знаю, как вы это сделали, но что будет завтра. Может завтра грохнут тебя или меня. Вот как я на это смотрю.
– Боишься?
Лёха тщательно затоптал сигарету о дно пепельницы.
– Стрёмно как-то, Гриня, если честно.
– Тебе квартира нужна?
В вопросе Гриши крылся сильный аргумент. Действительно, кооперативщики, едва став на ноги приобретали квартиры, а Росток крепко стоял на ногах.
Почувствовав колебания Лёхи, Григорий позвал Гольдмана.
– Виктор Карлович, можно тебя на минуту. А ты, – приказал он Кузнецову, – сиди тихо.
Гольдман подошёл, поздоровался за руку с Лёхой. Выглядел он уставшим, но глаза за круглыми очками блестели лихорадочной энергией.
– Карлович, скажи ты ему, – Григорий кивнул на Лёху, – боится он.
Гольдман уселся в кресло напротив дивана.
– Выпьешь? – спросил его Григорий.
– Нет, спасибо. У меня ещё работы вагон и маленькая тележка.
– До трёх управишься? Не забудь, в три собрание.
– В основном управлюсь. Завтра у нас четверг?
– Четверг.
– Дай бог до выходных успеть переоформить Росток. Не забудьте завтра паспорта.
– Не волнуйся, Карлович. Переоформим за один день. Это я тебе гарантирую, – уверенно сказал Григорий.
Этот короткий диалог как ничто другое убедил Лёху в солидности предприятия и в том, что бунт имеет большие шансы увенчаться успехом.
– Алексей Михайлович, – Гольдман перевёл взгляд на Лёху, – не сомневайся. Григорий Иванович имеет дар убеждения.
– Что-то не замечал я раньше этого дара, – заметил Лёха.
– Раньше было раньше, а сейчас есть сейчас, – самодовольно усмехнулся Григорий.
– Посмотри на Кузнецова.
Лёха глянул на Кузнецова. Тот сидел безучастный ко всему.
– Убедил же его Григорий Иванович отдать нам Росток. Всё честно и добровольно.
Алексей хотел ужа согласиться, но вдруг холодная как змея мысль заползла в его голову.
– Вы что, – спросил он тихо, – наркотиками его накачали?
– Дурак ты, Лёха, – покачал головой Григорий. – Последний раз спрашиваю: ты с нами или нет.
Алексей почувствовал, что это на самом деле есть последний раз, и если он откажется или станет колебаться – упустит шанс, о котором будет жалеть всю жизнь.
– Чёрт с вами, согласен. Дальше-то что?
Григорий крепко хлопнул Лёху по плечу.
– Так-то лучше!
Гольдман слабо улыбнулся.
– Сначала о процентах, – сказал он, снимая очки, – Григорий хочет распределить на три равные доли по 33%. Я настаиваю: Григорию половину, мне и тебе по четверти. Как ты на это смотришь?
– Я на свадьбу пришёл, когда уже все пьяные, – пожал плечами Лёха, – штрафную нальёте – и спасибо.
– Что это значит? – уставился на него Гольдман.
– Если Гриша у нас за главного, – пояснил свою путаную мысль Лёха, – справедливо ему половину.
– Значит, договорились, – Гольдман, протерев очки не совсем свежим платком, водрузил их на переносицу, – останавливаемся на моём варианте.
– И о работе, – Григорий поднял чашку, шумно отхлебнул остывший чай, поставил чашку на место, – ты будешь коммерческим директором.
– Во блин даёте! – воскликнул Алексей. – Гриня, ну какой из меня коммерсант. У меня математика в школе хромала. Давай я буду производством заниматься.
– Ты мне нужен здесь, а не на объектах, – твёрдо сказал Григорий. – Короче, Лёха, что тут военного. Дёшево купил, дорого продал. Я помогу, если что.
– А производством кто будет заниматься?
– Я хотел Борщевича назначить, но Карлович упёрся ни в какую: только Петренко, говорит.
– Ну что ж, – Лёха стремительно входил в роль одного из хозяев Ростка, – Петренко хлопец грамотный и честный.
– Вот именно, – Гольдман потянулся, в спине у него хрустнуло. – Я – директор, а Григорий Иванович будет числиться на предприятии консультантом по маркетингу.
– Это как? – Лёху смутило незнакомое слово.
– Он будет обеспечивать защиту от внешних посягательств и изредка, – Гольдман со значением поднял палец, – изредка помогать нам в наших делах.
Лёха некоторое время переваривал информацию.
– Вроде как смотрящий, – интерпретировал он по-своему слова Карловича.
– Лучше назвать это крышей.
– Крыша, так крыша, – засмеялся Григорий, – хоть горшком назовите, только в печь не сажайте.
– Всё ясно, – сказал Лёха, хотя ясности было не много, – а какая зарплата у этого коммерческого директора?
– Зарплата у тебя будет такая же, как была у Кузнецова.
– Это сколько?
– Александр Сергеевич, – громко сказал Григорий, поворачиваясь к Кузнецову, – какая у тебя зарплата?
– Пятьсот рублей.
– Что-то не густо, – разочаровался Лёха, – у меня в хороший месяц и то набегает до шести сотен.
– Другие источники, кроме зарплаты имеются? – спросил Гольдман.
– Имеются, – ответил Кузнецов, – из чёрной кассы беру в зависимости от обстоятельств от десяти до тридцати тысяч.
– В год? – поинтересовался Лёха.
– В месяц, – механическим голосом ответил Кузнецов.
– Вот блин! – искренне возмутился Лёха, – как грабят рабочего человека.
– Это в тебе родимые рабочие пятна бродят, – рассмеялся Григорий, – теперь эти бабки наши, – и, обращаясь к Гольдману, тихо спросил: – Ты с чёрной кассой разобрался?
– Разбираюсь как раз сейчас.
– Ну разбирайся.
Гольдман встал и тут же сел.
– Григорий Иванович, надо что-то с Кузнецовым решать.
– А что с ним решать?
– Надо как-то отвадить его отсюда.
– Завтра решим, время ещё есть.
– Нет, Григорий, ты сегодня ему установку дай. Завтра будет беготня, можем забыть.
– Лады, пойду дам установку.
Григорий сел в директорское кресло, успевшее остыть от Гольдмана. Перед ним сидел Кузнецов, недавно ещё такой грозный и недоступный, а теперь жалкий и потерянный. И так жалко Григорию стало этого человека.
– Александр Сергеевич, – спросил он тихо, – ты в Бога веришь?
– Раньше мне по должности не положено было верить, а теперь не знаю.
– Слушай меня, Александр Сергеевич, и исполни всё в точности, что я тебе скажу. Уверуй, искренне уверуй в Господа. Когда всё кончится, когда ты подпишешь последний документ, бросай этот вертеп, уезжай на просторы Руси, восстанавливай там порушенные церкви, строй новые, молись и будь тем счастлив.
«Уеду, – подумал Кузнецов, – уеду в Русь».
И так стало от этой мысли тепло и радостно, что он тихонько засмеялся. Покойно стало у него на душе впервые за много лет.
– Ну что, – спросил Гольдман Григория, когда тот вернулся в импровизированный штаб, – порешал вопрос?
Григорий кивнул.
– Порешал. Иди работай с ним дальше.
Гольдман, вздохнув, поднялся. Он удалился, а Григорий сел поближе к Лёхе.
– Вот что, друг мой Алексей Михайлович, – говорил Григорий тихо, – присматривай за Гольдманом. Парень он, конечно, хваткий, но глаз за ним нужен. В этом твоё основное задание.
Лёха кивнул.
– Я понял, Гриня. Присмотрю, и если что подозрительное унюхаю, сразу тебе расскажу.
– Вот и хорошо, – громче сказал Григорий, – позови Валю, она в приёмной.
– Секретаршу Кузнецова, что ли?
– Да.
В маленькую приёмную набилось довольно-таки много народу. Все с любопытством и неодобрением, с неодобрительным любопытством смотрели на вышедшего из директорского кабинета сантехника Жилова. Под взглядами конторских людей – все ещё час назад его начальники, но до сих пор не ведающие, что он большая и важная шишка – Лёха хотел было улизнуть в кабинет, но он не мог ослушаться Григория.
– Валентина… – Лёха замялся.
– Павловна, – кто-то подсказал.
– Валентина Павловна, вас Григорий Иванович кличет.
Закрывая за вошедшей секретаршей дверь, Лёха слышал возмущенные голоса.
«Кто такой этот Иванов?».
«Что-то здесь не так!».
«Может милицию вызвать?».
– Я слушаю вас, Григорий Иванович, – сказала Валя.
Алексея удивил восторг, с каким секретарша взирала на Гришу.
«И когда он успел её закадрить? Вот уж кабель, так кабель».
– Садись, Валя, – Григорий похлопал по дивану возле себя.
Валя села. Прямая спина, щечки горят, глаза блестят.
«Не удивлюсь, если он её прям здесь…».
– Алексей Михайлович, – Григорий поднял глаза на Лёху, – что ты здесь стоишь, как тень. Иди к Гольдману, вместе принимайте дела у Кузнецова.
Лёха отошёл, а Григорий взял Валину руку и легонько погладил.
– Как наши дела, Валя?
– Я сделала, как вы велели, Григорий Иванович, – ворковала Валя. – Я всех предупредила в офисе, обзвонила кого смогла. В три часа коллектив соберётся в актовом зале на общее собрание.
– Как настроение в коллективе?
– Сложное, Григорий Иванович, – вздохнула Валя, – многие не верят.
– Об этом ты расскажешь мне в кабинете Гольдмана. Лады? – и Григорий нежно улыбнулся Вале.
– Хорошо, Григорий Иванович, – Валя стыдливо опустили ресницы.
– Сейчас я тебе ключ дам.
Григорий подошёл к Гольдману, склонился к его уху.
– Дай ключ от своего кабинета.
Гольдман порылся в карманах пиджака и протянул Григорию ключ с алюминиевой биркой.
Алексей лишь в пол-уха слушал бубнение Кузнецова. Его внимание было приковано к сцене охмурения Вали. И когда Григорий, получив у Гольдмана ключ, намеревался пойти к дивану, он не выдержал, вскочил и преградил Грише дорогу.
– Гриня, ты хорошо подумал, – шептал он, – а как же Светлана?
– Не твоё дело, – зло сказал Григорий, отстраняя Лёху, – как-нибудь сам разберусь.
Валя терпеливо ждала возвращения Григория.
– Вот ключ, – Григорий, сев, отдал секретарше ключ. – Жди меня там. Я приду минут через десять.
– Я оставлю за себя Надю из бухгалтерии, хорошо?
– Оставь Надю. Иди, Валя.
Валя ушла, а Григория охватило нервное возбуждение.
«Вот так. Раз, два и в дамки». Он не мог сказать в точности, к чему относится проход в дамки: к сегодняшней операции в целом или к предстоящему приключению с Валей. Чтобы снять напряжение, Григорий плеснул в бокал коньяк, медленно выцедил его, не ощутив вкуса.
«Приятно, чёрт подери, быть пророком».