ПРЕДИСЛОВИЕ
Несколько слов об авторе от самого автора. Я простой обыватель, лишь несколько отягощенный высшим образованием и ученой степенью, находящийся на закате своей ничем не примечательной жизни. Под обывателем, вслед за толковым словарем, понимаю обычного, простого человека, не являющегося гением, избранным, богачом, правителем и т.д., похожие значения: быдло, чернь, серые люди. На этом можно было бы поставить точку в повествовании.
1
Но я родился в середине двадцатого столетия в Советском Союзе, благополучно пережил расцвет социализма и не совсем благополучно его крах, живу на развалинах некогда великой страны при пока еще плохо греющих лучах восходящего капитализма. Одним словом, я – один из тех, кто кое-что видел и кому есть что сравнивать. И, надеюсь, мне удалось кое-что понять. Это, по моему мнению, дает мне право взяться за (чуть не написал перо) клавиатуру компьютера и изложить свои наблюдения, умозаключения, выводы. А ценность изложенного пусть определяет читатель.
2
Повествование охватывает период времени от конца 50-х годов XX в. по 2015 г.
Подчеркну, автор – один из многочисленных многоопытных жителей бывшего Советского Союза. Почему я считаю себя и мне подобных многоопытными по сравнению с другими разумными обитателями нашей планеты? Постараюсь показать это на примерах. Малоопытные, на мой взгляд, американцы, британцы и другие обитатели благополучных стран родились, всю жизнь прожили и умерли при одном и том же общественно-политическом строе, одной денежной единице и т.д. А мы, рожденные при советском социализме, но пока еще не добитые постсоветским капитализмом, не сразу и вспомним, к примеру, все денежные знаки, ходившие по просторам нашей родины. Уже этой чертой жизнь всех моих современников-соотечественников ценна как пример жизни может быть заурядной, однако прожитой в незаурядных условиях.
3
Историю надо знать, чтобы ошибки прошлого не повторять в будущем. И не важно, какая это история, одной планеты или одного человека. А история такой необычной страны как Советский Союз, пусть даже отраженная в жизни одного человека, представляет особую ценность. Тем более что продолжаются попытки возродить общественно-политический уклад СССР в современных условиях.
4
Чем интересны картины старых живописцев? На их полотнах мастерскими или не очень умелыми мазками увековечены фрагменты навсегда ушедшего времени. С появлением фотографии и киносъемки отпечатки времени стали более адекватными действительности, но по-прежнему за рамками остаются раздумья человека, отражающие его эволюцию, то есть собственно жизнь. Кроме художественного слова, других способов раскрыть внутренний мир человека пока нет. Постараюсь и я отдельными мазками на примере одного человека передать изменение как обстановки вне меня, так и моих взглядов. А насколько искусен художник, решать не ему.
Итак, не претендуя на большую оригинальность, начну с детства.
ДЕТСТВО И ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ
Пару слов о моей родословной, хотя честно должен признаться, что больше нескольких слов о своих предках мне и сказать нечего. Не знаю почему, но в моем детстве разговоры взрослыми о предках, насколько я помню, не велись, подозреваю, что мои родители и сами немного знали о своих родословных. Интерес к генеалогическим древам для простых людей не характерен.
5
А меня, ребенка, больше всего одно время занимал вопрос к старейшему члену нашей семьи: «Почему бабушка, будучи современницей В.И. Ленина, не видела его и не сделала никаких попыток хотя бы издали взглянуть на этого великого человека».
6
По отцовской линии я происхожу из крестьян-колхозников д. Кукарки, Белинского района Пензенской области. Дед, Алексей Петрович, был сельским активистом тридцатых лет, затем каким-то образом попал в Пермь, отсюда, как коммунист, «добровольно», под страхом исключения из партии со всеми вытекающими последствиями, ушел в Отечественную войну 1941-1945 г.г. воевать в составе Уральского добровольческого танкового корпуса. Был артиллерийским разведчиком, воевал достойно и закончил войну с орденом Красной Звезды и двумя медалями.
7
Для необученных военному делу поясню. Артиллерийский разведчик находится на командно-наблюдательном пункте (КНП) артиллерийской батареи с нашей стороны фронта, но как можно ближе к передовой линии, и по тылам противника скользит не животом, а взглядом, вооруженным оптическим прибором, нанося на карту все то, что по его мнению достойно называться целями. КНП – это глаза бога войны – артиллерии, лишить зрения бога – мечта и боевая задача всех видов вооружения противника. Артиллерийский разведчик в отличие от своего собрата-пластуна до поры до времени, пока его не обнаружит супостат, находится в относительно комфортных условиях. Но уж если коллега по другую сторону фронта отметил тебя на своей карте, то все шишки получишь сполна.
8
Командно-наблюдательные пункты чаще всего и вызывали на себя огонь собственной артиллерии, когда противник вот-вот мог их захватить. За такой подвиг мой дед и получил свой орден Красной Звезды, а командир батареи, командовавший своими артиллеристами с КНП и отдавший приказ своим же артиллеристам на собственное уничтожение, получил Героя. Правда у деда навсегда осталась обида на своего командира за то, что он, отдав смертоносный приказ, спрятался в блиндаже, а дед и другие бойцы остались в открытых окопах и просто чудо, что дед уцелел под разрывами своих же снарядов.
9
Однажды, прочитав про фронтовые сто грамм, но еще не понимая много ли это, я ляпнул деду, что на фронте все были пьяные, потому и воевали геройски. Дед на меня очень сильно обиделся и стал убеждать, что он и его фронтовые друзья храбро воевали бы за Родину и без всякой водки.
10
Отец, Алексей Алексеевич, 1928 года рождения, в отличие от деда был уже почти идейным антикоммунистом. Простой сначала колхозник, затем рабочий он вспоминал такой эпизод своей жизни. 1953 год, март месяц, трудящиеся ревмя ревут по поводу смерти вождя всех народов И.В. Сталина. Проходя мимо слезливой толпы, отец, не стесняясь в выражениях, сказал все, что думал по этому поводу. К нему тут же бросилась пара добрых молодцев с самыми, очевидно, добрыми намерениями. Окажись отец менее проворным, и меня бы или совсем не было или быть бы мне безотцовщиной, так как по моим подсчетам именно в марте произошло мое зачатие.
11
Вспоминается еще такой эпизод детства, относящийся к хрущевскому периоду. Отец и я едем в городском автобусе. Отец замечает среди пассажиров своего знакомого, окликает его, и они начинают разговор между собой. Отец заметил, что почему-то давно не видел своего знакомца, в ответ его собеседник поведал историю.
- Еду так же, как сейчас, в переполненном автобусе. Я возьми и скажи: «А Хрущев-то, наверное, как мы в автобусах не давится». Никто из попутчиков на мое замечание вроде бы и не отреагировал. Доехал спокойно до своей остановки, вышел из автобуса, а за мной вышли двое товарищей. Предъявили удостоверения, обвинили в антисоветчине, получил срок, отмотал его.
12
Но сроки за подобные высказывания давали уже совсем младенческие. Оттепель все-таки …
13
По материнской линии мои корни тянутся из Воронежских черноземов. Здесь в с. Черкасск Павловского района жили мой дед Головащенко Тихон Никонорович, его жена Мария Михайловна Коробейникова и их трое дочерей: Пелагея (моя мать, 1925 года рождения), Татьяна и Ирина.
14
Дед был заведующим магазином, согласно семейным преданиям до войны (точнее не помню, а может быть и не знал) посажен на несколько лет на основании доноса завистника, после освобождения уехал на Дальний Восток, затем вернулся домой, где и умер от туберкулеза в 1947 г.
15
Бабушка, Мария Михайловна, после ареста мужа осталась с тремя малолетними дочерьми на руках. Жили очень трудно.
16
В войну село оказалось в прифронтовой полосе, но с нашей стороны, у матери одним из самых страшных воспоминаний той поры осталось «как немец снаряды кидал».
Во время войны мать была мобилизована в трудовую армию. Где-то под Днепропетровском наши воинские части вместе с трудовой армией попали в окружение, из окружения мать выбралась, но обморозила ноги, по этой причине ее отпустили из госпиталя домой.
17
Но скучать в колхозе долго не пришлось. Разрушенной войной промышленности нужны были рабочие руки, и мать в 1944 г. попала на торфоразработки под Ленинград, где она и ей подобные герои тыла работали вместе с пленными немцами. Вспоминала, что немцы восхищались красотой и лошадиной выносливостью русских девушек.
Затем каким-то образом в начале 50-х годов мать и обе ее сестры оказались в г. Перми.
18
Так, в результате стечения целого ряда обстоятельств в той же самой Перми, в Кировском районе города или как называют пермяки – в Закамске в ноябре 1953 г. произошло знаменательное событие – мое рождение. Впрочем, знаменательным это событие было лишь в весьма узких кругах.
19
Став подростком, я видел родильный дом, в котором и произошло мое появление на свет. Это было барачного типа одноэтажное здание, вряд ли сохранившееся до наших дней. Первые детские воспоминания тоже барачные, в одном из бараков 105-го участка (это, наверное, название поселка) Кировского района г. Перми и жила моя семья. Первая моя начальная школа № 1 тоже располагалась в бараке.
В бараке я жил и будучи студентом во время традиционной сентябрьской помощи колхозам, в советское время вечно не справлявшимся со сборами «небывалых» урожаев. Последний, надеюсь, раз мне пришлось останавливаться в бараке во время экспедиционных (полевых) работ в Казахстане уже молодым специалистом. Для потомков надо бы описать этот некогда весьма распространенный в Советском Союзе тип жилища.
20
Наверное, есть много типов бараков, я опишу тот, в котором пришлось жить в детстве. По всей видимости, этот – самый быстрый в постройке. Возводился барак очень просто. Из досок сколачивались параллельные друг другу внутренняя и внешняя стены с пустым пространством между ними, которое засыпалось опилками или шлаком. Вставлялись окна, двери, ставилась крыша. Внутри барака оставляли коридор вдоль всего здания, а в обе стороны от коридора и перпендикулярно ему все теми же досками возводили перегородки, нарезая комнаты или, точнее говоря, коморки.
Изнутри барак выглядел так: длинный полутемный коридор, освещенный подслеповатыми окнами на его концах и тусклыми лампочками под потолком, заставленный и завешенный по стенкам причиндалами жильцов, что не добавляло ему ни ширины, ни освещенности, ни свежего воздуха, по обе стороны коридора – многочисленные двери в жилые коморки. Во дворе барака обычно – водоразборная колонка, дощатые туалеты и сараи жильцов.
21
В 1959 г. матери дали одну комнату в трехкомнатной квартире двухэтажного дома с водопроводом, центральным паровым отоплением, канализацией и ванной с титаном для подогрева воды (нечто вроде самовара большого размера). По сравнению с бараком это был царский дворец. Правда на кухне этой коммунальной квартиры была сооружена дровяная плита для приготовления пищи, титан для подогрева воды в ванной комнате тоже работал на дровах.
22
Летом кухонную плиту не разжигали, пища готовилась на керогазах и керосинках. Последние образцы человеческого гения представляли собой фитили, смачиваемые керосином, и дающие при горении, как его не регулируй, вонючее коптящее пламя.
Отличие одного аппарата от другого в том, что у керогазов керосин подавался из бачка к фитилю через трубку, а у керосинки фитиль непосредственно нижней своей частью опускался в бак с керосином. Первые регулярно, если вовремя не дольешь в бак горючего, взрывались, то есть пустой бачек с хлопком победно взлетал к потолку, а вторые – вспыхивали. Впрочем, если мне не изменяет память, эти происшествия всегда заканчивались лишь громким криком и легким испугом.
23
Наш дом стоял на самом краю города, метров через двести пустырей начинался лес. И как только я научился цепляться за ветки, я тут же полез на ближайшее дерево, им оказалась сосна (пальмы в наших широтах встречаются редко), сам того не ведая опровергая утверждение Ч. Дарвина о том, что человек уже произошел от обезьяны. Я и мои друзья детства еще не совсем произошли.
Хотя справедливости ради надо отметить, что в обезьянство мы впадали лишь весной, когда на соснах появлялись соцветия, которые мы называли «кашей» и поглощали в невероятно больших количествах, перелезая с ветки на ветку по мере их объедания. Поедание «каши», молодых побегов и шишек сосны продолжалось до тех пор, пока эта молодая поросль не становились настолько крепкими, что уже не поддавались нашим зубам. Но к тому времени появлялся подножный корм и мы до следующей весны опускались на землю и опять превращались в человеческих детенышей. Грибы, ягоды и съедобные травы уплетались нашим прожорливым племенем в сыром, варенном и жареном виде, причем варили и жарили нередко в лесу на костре.
24
Незабываемой по размерам и вкусу была земляника, росшая вокруг химического комбината, расположенного среди леса. Что уж способствовало росту и улучшению вкусовых качеств нашей любимой ягоды, то ли выбросы химикалиев, то ли открытые солнечные пространства вокруг комбината, покажет только вскрытие.
25
Вспоминается еще легендарное немецкое кладбище в том же лесу. По преданиям на этом кладбище покоились немцы-военнопленные, не дожившие до своего освобождения. Захоронения были на обочине лесной дороги. Вся земля здесь была перерыта пацанами постарше, рассказывавшими нам, младшим, захватывающие дух истории о выкопанных из могил «немецких крестах» и пуговицах с орлами. К тому времени, как я и мои друзья подросли достаточно, чтобы взять в руки лопаты, рассказы о раскопках могил угасли, видимо все уже было выкопано.
26
Изредка в том же лесу встречались и современные убиенные. Пару раз нам с друзьями «повезло» найти мертвых новорожденных. И оба раза младенцы были черного цвета. Так до сих пор и не знаю, были ли это внебрачные дети негров, или трупики почернели от долгого лежания. Если это все-таки были дети Черного континента, то возникает интересный вопрос: где пермячки смогли отыскать представителей Африки? В те годы в Перми чернее татар никого не было. Нашли ли горе-мамаш, тоже не знаю, но милицию мы вызывали исправно.
27
Настоящим, надолго незабываемым праздником для всей детворы двора был приезд старьевщика – весьма неопрятного вида бородатого мужчины, восседавшего на конном возу. Воз, его содержимое и сам старьевщик издавали неприятный помойный запах. Но зато какие сказочные сокровища взамен на тряпки, крупные кости и прочий хлам можно было получить из грязных рук приехавшего волшебника. Предприимчивые пацаны, заранее собравшие, а то и просто укравшие у матерей старую одежду, долго таскали в карманах глиняные свистульки в виде птичек и разноцветные воздушные шарики, которые время от времени надували и гордо демонстрировали своим менее оборотистым собратьям.
28
Лошади, запряженные в телеги, еще довольно часто встречались на улицах города. Один из таких экипажей как-то привез что-то во двор нашего дома. Мой брат Витя, ему было около двух или трех лет, гулял возле дома под моим присмотром. Вдруг без всяких видимых причин лошадь бросилась бежать. На ее пути оказался мой брат. Все, наблюдавшие эту сцену, обмерли от ужаса, казалась, беда неминуема, вот-вот ребенок будет растоптан копытами или покалечен телегой. Будучи не в силах преодолеть инерцию, лошадь встала на дыбы, нависнув передними копытами над головой брата, развернулась под прямым углом на задних ногах и, опустившись на четыре конечности, продолжила свой бешеный бег. С головы моего брата, как говорят в таких случаях, не упал даже волос, а он, с детской непосредственностью чем-то всецело увлеченный, даже не заметил пролетевшей над ним смерти.
29
Необходимо сказать, что детских садов в то время в Перми хронически не хватало, вот мой брат и находился под моим попечением. Мне самому так и не довелось посещать детсад, я получил домашнее дошкольное образование под руководством бабушки. Порой по тем или иным причинам я оставался без присмотра, и родителям приходилось брать меня с собой на работу, они работали в то время строителями. Один из таких визитов закончился комично. В строящемся доме штукатурный раствор на верхние этажи подавался под давлением по шлангам большого диаметра и один из таких растворопроводов лопнул, а я, конечно же, оказался в это время поблизости. Пришлось меня срочно отмывать от раствора и переодевать в новую одежду, купленную в ближайшем магазине.
30
Читать я научился очень рано, родители с гордостью рассказывали, что уже в пять лет я регулярно от первой до последней строки прочитывал газету «Правда». Газеты мне запомнились не очень, но журнал «Огонек» с фотографиями собак-космонавтов Белки и Стрелки произвел на меня неизгладимое впечатление. Тут же из меня вырвались слова о том, что скоро в космос полетит человек. Самое удивительное, что так оно и случилось. Жаль, что я не продолжил столь успешно начатую карьеру ясновидца и предсказателя.
31
Не удержусь от небольшого продолжения темы космонавтики. На четвертом десятке лет мне довелось общаться со знакомым строителем. В 1961 г. он работал в Афганистане. В те годы отношения Афганистана и Советского Союза в советской печати преподносились в качестве образцовых между странами с разными общественно-политическими системами. Вот мой знакомый и оказывал интернациональную, но не военную, а строительную помощь братскому афганскому народу.
32
В прорабском вагончике постоянно работал радиоприемник, настроенный на вражеский голос. В те годы иностранные радиостанции, вещавшие на СССР на русском и других языках народов Советского Союза, на территории последнего безжалостно глушились, а в Афганистане они ловились хорошо, в отличие от советских радиостанций.
В тот день, 11 апреля 1961 г., приемник был настроен на «Немецкую волну». Передавался блок новостей, и диктор мимоходом, среди прочих сообщений, огорошил советских слушателей новостью, что в СССР сегодня осуществлен запуск космического корабля с человеком на борту. Пораженные строители прослушали все доступные радиостанции, но больше нигде ничего подобного не сообщалось. Обсудив коварство капиталистов, совершенно непонятно для чего выпустивших в эфир такую глупую утку, советские граждане успокоились.
33
А завтра было 12 апреля, и эфир взорвался.
Моему знакомому обманывать меня было совершенно незачем, скорее всего каким-то образом обмишурилась «Немецкая волна», но проверить эту версию у меня нет возможности.
34
Переехав в двухэтажный дом, далеко уйти от бараков так и не удалось. Рядом с нашим домом стояли все те же бараки, но более основательные, с каменными наружными стенами, стоят они, кстати, до сих пор, сам на гугловских снимках видел.
35
В одном из них жил мой друг Васька Королев. Королевской в их семье была лишь фамилия. Васькина мать, уборщица, без мужа растила сына и дочь. Об их достатке лишь скажу, что накануне материной зарплаты Васька регулярно просил своих друзей дать ему поесть хотя бы хлеба кусок.
36
Приличная обувь у Васьки и его сестры была одна на двоих, поэтому в школу Васька ходил, мягко говоря, нерегулярно. Зато в школе регулярно выдавали материальную помощь семье Королевых в виде казенного облика одежды и обуви, эти государственные подачки доводили Ваську до бессильных слез. Когда старшая сестра, закончив восемь классов, поступила в профессионально-техническое училище и стала получать стипендию аж в двадцать рублей, в комнате Королевых наконец-то появились хотя и копеечные, но украшения, так присущие женскому полу.
37
Видимо, долгое сидение в зимние дни в ожидании сестры, а точнее говоря обуви, в которой можно выйти на прогулку, не прошли для Васьки даром. Он пристрастился к рисованию, больших материальных затрат это занятие не требовало: листок бумаги да карандаш. Огромным счастьем в Васькиной жизни стала большая коробка цветных карандашей, купленная матерью. Вот тут Васькин талант и развернулся во всю свою мощь. По секрету Вася показывал мне даже цветной портрет В.И. Ленина, написанный им в порыве вдохновения, несмотря на запрет писать такие портреты непрофессиональными художниками, как он мне сам объяснил. Если по какому либо иному поводу я мог с Васькой запросто и подраться, то перед его художественным талантом лишь смиренно преклонял голову.
38
В другом бараке, тоже поблизости, жил другой мой друг, тоже Васька, но Солдатов. В семье этого Васьки хранилась настоящая сабля. А еще Васькина мать регулярно, на отдельной тарелочке, подавала сыну к чаю безумно вкусные масляные пирожные стоимостью двадцать две копейки за одну штуку. Какие же они были вкусные! Два бисквита соединялись прослойкой нежнейшего и вкуснейшего крема, им же был покрыт верхний бисквит. А по самому верху пирожного были разбросаны потрясающе красивые и еще более вкусные масляные розочки.
39
Наша семья по достатку находилась где-то между двумя Васьками. Кусочничать, как Королеву, мне никогда не приходилось, но и пирожные перепадали не часто. Съедал я их очень расчетливо. Сначала снимал весь крем и розочки с верхнего бисквита и намазывал все это на кусок хлеба, а лучше мягкого батона. И только съев этот бутерброд, приступал к поеданию того, что осталось от пирожного. Но нередко вместо пирожных шел кусок хлеба или батона, намазанный маслом или маргарином и посыпанный сверху сахарным песком.
40
По вкусу с пирожными могли конкурировать лишь бронебойной крепости кубики растворимого кофе или какао с молоком или сливками. Стоило это удовольствие от 6 до 12 копеек. Ни в чем растворять эти кубики никто и не собирался, их толкали в рот, сосали и грызли, пуская от удовольствия обильную слюну.
41
Основная масса наших соседей жила тоже не богато. Многие при возможности старались тем или иным способом «зашибить» лишнюю копейку, хотя у большинства стремление заработать не простиралось дальше посадки картофеля на огороде, разбитом на пустыре. Но кое-кому удавалось получать неплохие побочные доходы.
В нашем доме более всего в этом преуспел, наверное, дядя Леша Азаренко. Этот трудолюбивый украинец днем работал на мебельной фабрике, а вечерами в подвале дома самостоятельно делал мебель на заказ. Несмотря на преклонный возраст, он казался мне, пацану, совсем стариком, не очень красивую внешность и не сгибающуюся после ранения ногу, у него была молодая красавица-жена, родившая ему двоих детей. В семье дяди Леши появился первый в нашем доме телевизор, на просмотр интересных передач к нему сбегались вся ребятня нашей двухэтажки.
Сын дяди Леши, Валерка, весьма интересно решил вопрос национальной самоидентификации, русифицировав свою фамилию добавлением в ее конец во всех документах буквы «в».
42
Уж коль заговорил о национальном вопросе, то нельзя обойти вниманием и деда Левченко (так его все звали), тоже украинца. Он, его жена и приемный сын Валерка были нашими соседями по коммунальной квартире. Мечтой жизни деда Левченко было построить частный домишко и выращивать на своем огородике клубничку. К своей цели дед, уже пенсионер, шел напролом, экономя на всем. Мне запомнился громкий скандал, устроенный дедом своему транжирливому семейству. Поводом послужило беспримерно наглое поведение Валерки, съевшего жареную картошку не с обычным хлебом, а со сдобным батоном.
В день получения пенсии Левченко облачался в лучший костюм, украшенный всеми полученными наградами, и важно ехал к почтовому отделению, где и выдавалась пенсия, на велосипеде.
И дед своего добился. Небольшой домик, куда перебралось счастливое семейство, вырос невдалеке от нашего дома в районе застройки домами частного сектора. Все жильцы нашей квартиры ходили смотреть усадьбу Левченко. Меня поразило одно обстоятельство. Участок располагался на пересечении двух улиц, на обеих фасады всех домов выходили непосредственно на улицы, отгороженные от тротуаров только палисадниками, и лишь домостроение Левченко располагалось в глубине участка. Такое расположение домов на земельных участках характерно для Украины, но режет глаз на Урале и в Сибири. Национальные особенности, однако.
Чтобы закрыть тему о роли частной инициативы в повышении благосостояния трудящихся Советского Союза, приведу рассказ своей соседки, услышанный мной уже в зрелом возрасте. Дело происходило тоже на Урале, но не в Пермской, а в Челябинской области. Моя соседка, бухгалтер, была привлечена для массового обмена денежных знаков во время реформы 1961 г. По ее словам отдельные трудящиеся несли свои кровно заработанные в мешках в неимоверных количествах. Причем мешки были заполнены деньгами не перед походом в обменный пункт, а давно, и хранились явно где-то в погребах или закопанные в землю, так что успели отсыреть, заплесневеть и приобрести характерный запах. Из сего неоспоримого факта, я верю соседке, лгать мне ей не было смысла, следует, что некоторым, особо одаренным, нашим согражданам даже при тотальном государственном подавлении частной инициативы удавалось каким-то образом сконцентрировать несметные по меркам Советской страны богатства за четырнадцать лет, между денежными реформами 1947 и 1961 годов. Такие деньги не скопишь, экономя на хлебе.
Но большинство населения жило все-таки не очень богато и старалось сэкономить на всем. Например, каждый лоскут материи использовался максимально, возможно к этому подталкивал дефицит изделий легкой и текстильной промышленности. Любая вещь носилась до последней возможности, у меня и моих друзей на одежде повседневной носки нередко красовались заплатки. Однажды в пионерском лагере я увидел мальчика в трусах со вставками явно не фабричного происхождения из другого материала. А в пионерский лагерь детям старались купить или новую одежду или, если не было финансовой возможности, хотя бы собрать лучшее из гардероба. Какие же трусы носил этот мальчик в домашних условиях?
Одежда сначала носилась в первозданном виде, затем в перелицованном, это когда назначение вещи остается прежним, но материал переворачивается на другую сторону. Затем из более крупных вещей изготавливались вещи помельче, например, из брюк отца – брюки сына, платье или юбка дочери. Вторично изношенные вещи тоже ни в коем случае не выбрасывались. Они служили ценнейшим сырьем для изготовления лоскутных одеял и половиков из тряпок.
Из пришедшей в негодность одежды вырезались лоскуты наименее поношенного материала, которые затем сшивались в полотнища. Это и были, после нехитрого украшательства и обметывания краев, лоскутные одеяла. Совсем поношенные части одежды распарывались на ленты, из которых на самодельных станках ткались или сшивались вручную половики – дорожки и коврики для пола.
Смахнули слезы умиления или жалости? А теперь давайте попробуем взглянуть на другую сторону медали. А что же в том плохого, что изделия рук человеческих использовались до последней возможности? Да, в то время это делалось от нужды, неосознанно, но с тех пор многое изменилось, в первую очередь – наше сознание. За рубежом возникло движение по максимальному использованию вещей и продуктов питания с целью если не улучшить, то хотя бы не ухудшать почти катастрофическую ситуацию с состоянием окружающей среды во многих регионах мира. Сейчас, в 2015 г., я живу на Украине. Мне, видевшему почти не затронутые вмешательством человека районы Сибири, Украина видится как громадная свалка.
В связи с этим хотелось бы описать интересный случай. Украина, год примерно 1997 или 1998. Не лучшие годы не лучшей страны. Я работал в то время в научно-исследовательском институте, занимавшемся в числе прочих и экологическими проблемами. Мэром Мариуполя в то время был М.А. Поживанов, новый украинский миллионер и любитель-эколог по совместительству. Под его руководством и финансированием в начале сентября созывается международное совещание по экологическим проблемам. Приглашены на него и сотрудники нашего института. Едем на служебном автомобиле.
У меня проблемы с обувью. Есть до неприличия стоптанные босоножки, удобные в носке, но страшные с виду, и относительно приличные, но невероятно тесные туфли. И нет финансовой возможности приобрести другую обувь. Так как поездка предстоит в автомобиле, то я беру с собой обе пары обуви, в машине еду в босоножках, а на совещание надеваю туфли.
Совещание проводится на базе отдыха на берегу Азовского моря. Перед обедом объявляется перерыв. Участники совещания высыпают из душного конференц-зала на свежий воздух. Стоит прекрасная погода бархатного сезона. В качестве аперитива юные длинноногие красавицы в передничках, едва прикрывающих клиторы, обносят участников бокалами с шампанским. Знакомства, поиск точек соприкосновения, непринужденные разговоры. Преобладают исследователи с Украины. Годы для страны хотя и не лучшие, но участники одеты не в худшие одежды. Через некоторое время, оглядевшись, замечаем среди нас серую застиранную ворону.
Это молодой человек лет около тридцати в скособоченном от многократных стирок свитере и потрепанных до невозможности джинсах. Даже в те годы в наших мусорниках можно было найти одежду поприличнее. У меня есть рюкзак, с которым я езжу за камнями. Ему уже не один десяток лет. Когда-то цвета хаки, выгоревший на солнце и вымоченный дождями до грязно-неопределенного цвета, крепко побитый камнями изнутри и снаружи. Так мой рюкзак выглядел бы щегольски нарядным по сравнению с рюкзачком этого молодого человека.
Но больше всего меня поразили туфли бедолаги, у них верх почти отстал от низа, поэтому парню при ходьбе не всегда удавалось наступать ногами на подметки. То одна, то другая ступня время от времени, выскользнув в боковые прорехи, наступала прямо на землю.
Все с сочувствием поглядывали на доведенного до совершенно бедственного положения ученого. Шепотом поинтересовались у устроителей совещания: кто это такой и нельзя ли ему помочь?
Ответ сбил с ног: парень оказался американским миллионером, решившим минимум тратить на себя, максимум – на защиту окружающей среды.
Я тут же пошел к нашему автомобилю, и, с наслаждением сняв тесные туфли, надел потрепанные босоножки. Хоть обувью буду похож на сознательного американского миллионера!
Несмотря на то, что я родился через восемь лет после окончания войны, а осознанные мои воспоминания относятся, начиная примерно с 1957-1960 годов, то есть через 12-15 лет после ее окончания, следы войны проследовали через все мое детство. Про немецкое кладбище я уже упоминал. Еще я застал совсем опустившихся отечественных фронтовиков, многие, если не все из них, были покалеченные. Они доживали свой век при разного рода пивных, рюмочных и прочих злачных местах. Как на работу их компания собиралась к открытию мест своего кормления и, если не было собственных денег, а их чаще всего не было, «продавали» за стакан водки случайным посетителям и завсегдатаям забегаловок свои фронтовые заслуги и воспоминания. К закрытию заведения большинство из них были пьяней вина.
Вспоминается еще многодетная семья Созиных, жившая в соседнем подъезде, с девочкой из этой семьи Тамарой я учился в одном классе, одно время мы с ней «догнали» ее старшего брата Шурку – хронического второгодника, а затем успешно его же и перегнали. Отец моих одноклассников Созиных во время войны был танкистом и обгорел в подбитом танке. Одна половина его лица была нормальной, а вторая, обгоревшая, – лилово-красного цвета. С непривычки на такое лицо жутко смотреть.
В нашем подъезде жила другая многодетная семья, Аликиных. Глава семьи тоже был во время войны танкистом, но пострадал не от огня, а от холода. Его танк зимой стоял в засаде, и весь экипаж переохладился внутри этой промерзшей насквозь железной коробки. Аликин заболел туберкулезом и, сколько я помню, больше времени лечился в больнице или санатории, чем жил в кругу семьи.
Но были и более удачливые фронтовики, один из них, жилец нашей двухэтажки, оказался счастливым обладателем то ли немецкого трофейного, то ли американского, я тогда плохо в этом разбирался, мотоцикла с коляской. Когда это чудо техники стояло во дворе, самого мотоцикла не было видно из-за облеплявших его детей, так нам было интересно разглядывать его и читать на нем иностранные надписи.
В заключение военной темы пора внести свой весомый вклад в историю Великой отечественной войны. Эту версию неудач Красной Армии в начальный период войны я уже взрослым слышал от одного ветерана-фронтовика. Придумать ее он вряд ли сумел бы в силу своего низкого образования, мне эту точку зрения он излагал, будучи истопником в бане. Скорее всего, он услышал ее по солдатскому «радио» по горячим следам на фронте. Психологически эта версия кажется мне весьма правдоподобной.
К 1941 г. в Советском Союзе была достаточно большая прослойка населения, обиженная коммунистической Советской властью. Это репрессированные, раскулаченные, потерявшие свое состояние в результате революции и т.д. Они сами, их дети и родственники, призванные под Красные Знамена, не торопились проливать кровь, защищая не столько свою землю, сколько не очень любимый, это если сказать очень мягко, общественно-политический строй и лично товарища Сталина. Это с одной стороны.
С другой стороны в солдатской среде в начале войны еще циркулировали воспоминания ветеранов первой Мировой войны. Часть из них попала в плен, где достаточно благополучно в относительно комфортных условиях дождалась конца войны. Другая часть все три года позиционной войны просидела в окопах, кормила вшей, на своей шкуре ощущала все капризы погоды, болела кишечными заболеваниями, погибала в наступлении и обороне и т.п. С окончанием войны бывшие пленные и фронтовики благополучно вернулись домой, и сравнение условий жизни тех и других было не в пользу фронтовиков. После окончания Первой Мировой войны в отношении плененных солдат не было репрессий, как после войны 1941-1945 г.г.
С началом Великой Отечественной войны в солдатской массе царило настроение при первой же возможности сдаться в плен, пересидеть там войну и с ее окончанием вернуться домой, тем более что далеко не каждому воину хотелось до последней капли крови защищать родную Советскую власть.
Но поспешившие сдаться в плен вскоре на собственной шкуре убедились, что «немец нынче не тот». Немцы же со своей стороны не знали, как быть и чем кормить миллионы пленных, неожиданно свалившихся им на голову. Чтобы с ними не возиться, практиковались массовые расстрелы, да и в лагерях военнопленных с ними не церемонились. Хлебнув через край прелести немецкого плена, советские солдаты начали убегать и возвращаться в родную Красную Армию, рассказывая правду о жестокости немцев.
И вот когда солдаты поняли, что в плену шансов выжить не больше, чем на фронте, вот тогда и началось настоящее сопротивление немецкому нашествию, но к тому времени была потеряна почти вся кадровая армия, вооружение и половина европейской части страны.
Возможно, именно этим обстоятельством объясняется столь предвзятое отношение ко всем воинам Красной Армии, побывавшим в плену. Нередко освобождение их бывшими товарищами по оружию для освобожденных заканчивалось перемещением из немецких лагерей в советские. А.И. Солженицын (Малое собрание сочинений, т. 6) отметил, что дезертиры наказывались несравненно мягче побывавших в плену воинов Красной Армии, хотя объясняет это страхом советского режима перед смелыми людьми, не побоявшимися встать грудью против врага, тогда как трусливые дезертиры вовсе не пугали хозяев земли советской.
Во времена нашего великого реформатора, но не очень умного человека Н.С. Хрущева проводился эксперимент по бесплатной раздаче хлеба в столовых. Для нас, пацанов, это был уже коммунизм. По пути из школы домой мы всей ватагой заходили в столовую, на всех столах стояли хлебницы, полные порезанного на куски хлеба, имелась и горчица. А что может быть вкуснее куска чернушки, намазанного горчицей и густо посыпанного солью?
Но изобилия надолго не хватило. Вскоре мать будила меня ни свет, ни заря и отправляла стоять в очередь за булкой хлеба, по выходным дням родители вместе с нами, детьми, всей семьей становились в хлебную очередь. В одни руки давали ограниченное количество хлебных изделий, и чем больше было рук, тем богаче был семейный «улов» выходного дня.
Правосторонняя часть Перми называлась и до сих пор называется Закамском. До 1967 г., до постройки автомобильного моста через Каму, части Перми, расположенные по обе стороны реки, сообщались между собой лишь водным и железнодорожным транспортом, и поездка из окраинного Закамска в центральную часть города была путешествием далеким, особенно для меня, ребенка. Первые мои путешествия в центр Перми водным путем осуществлялись поначалу тихоходными водными трамвайчиками, но через несколько лет им на смену пришли быстроходные красавицы «Кометы» и «Метеоры» - суда на подводных крыльях, существенно сократившие время плавания.
Году в 1963 произошел мой полный и, думаю, окончательный разрыв с христианской церковью. Для начала надо сказать, как я пришел к церкви. Моя бабушка по отцовской линии, Евдокия Васильевна, была религиозным человеком и по ее настоянию всех детей в нашей семье, меня, сестру и брата, в младенчестве крестили. Собственного крещения, конечно же, не помню, но к моменту крещения брата, он младше меня на девять лет, я стал вполне зрелым вдумчивым человеком.
Ближайшая действующая церковь находилась на станции Курья, и до нее надо было сначала идти, затем довольно долго ехать на автобусе и снова идти. Добравшись до церкви, обнаружили, что в ней еще продолжается торжественное богослужение. Как я позже вычислил, день крещения моего брата пришелся на пасху. К церкви подтягивались прихожане, в руках их были узелки и корзинки с продуктами. День был весенний и теплый, во дворе церкви лежала куча бревен, на коих и расселись ожидавшие божьей благодати.
Наконец врата божьего храма разверзлись, во двор потянулись отстоявшие богослужение, тогда как в церковь начали заходить прихожане, ждавшие во дворе, устремился с ними и я.
Действо, происходившее в церкви, весьма меня заинтересовало. Длинная очередь посетителей тянулась к двум нарядно, даже блестяще, одетым бородатым мужчинам. Один из них, как я сейчас понимаю, поп, в одной руке держал большой золотой блестящий крест, которым и крестил очередников, а потом подносил этот крест к их губам. В другой его руке была золотая ложка, ею он что-то черпал из чаши, которую держал его помощник, видимо дьяк, и вливал в рот, как я теперь понимаю, причащающемуся. Я тоже смиренно встал в конец очереди, так мне стало интересно, какой жидкостью угощает поп. В свою очередь надо мной были совершены все ритуалы, и в рот мне попало что-то сладкое и приятное.
Оглядевшись и убедившись, что очередь желающих причаститься не уменьшается, я решил, что второй глоток церковного вина мне не повредит, и снова пристроился в конец очереди. Вот я уже перед батюшкой. Он с благостным одухотворенным выражением лица вдругорядь осенил меня крестом и протянул его мне для поцелуя, но почему-то подносил ко мне этот крест очень низко от земли. Я вынужден был наклониться к кресту и в это время получил чувствительный удар пустой ложкой по лбу. Можете себе представить, с каким изумлением я уставился на батюшку. Больше всего меня поразило, что покушение на меня, ребенка, было совершено все с тем же благостным лицом с губами, шепчущими молитвы. Мне, конечно же, досталось поделом, но этот единственный, хотя и мастерский, удар батюшки навсегда выбил из меня христианскую и всякие прочие веры, не исключая и веру в справедливое устройство этого мира. А у христианской церкви на одного покупателя бессмертия стало меньше.
На мое детство пришелся расцвет лыжного спорта в Перми. Это было время легендарного «летающего лыжника» пермяка Гарри Напалкова. Я и мои друзья, наверное под воздействием примера окружающих, практически одновременно научились ходить на лыжах и без них. Зимой уроки физкультуры в школе часто проводились тоже на лыжах, а после уроков нередко мы, пацаны, большой ватагой отправлялись кататься с крутых склонов песчаных карьеров, столь многочисленных на нашей городской окраине.
Лыжная закалка сохранилась во мне на долгие годы. Мне было уже лет сорок, когда заболевшая жена, работавшая в то время руководителем геологического кружка, попросила меня сводить своих питомцев в однодневный лыжный поход. Происходило это на Урале, где вырос и я. Но время уже было другое.
Мое детство не было омрачено присутствием компьютеров, даже телевидение находилось в зачаточном состоянии и не баловало зрителей избытком каналов и программ. А куда ребенку девать свободное время? Летом были пионерские лагеря, да и без лагерей иди, куда глаза глядят, делай, что хочешь. А зимой, как я уже сказал, были лыжи.
Прежде всего я поинтересовался у жены, каков возраст кружковцев. Услышав, что им четырнадцать лет, и вспомнив, как сам носился на лыжах в таком возрасте, я внутренне вздрогнул, испугавшись, что не выдержу состязаний с юностью.
Утром в субботу собрались на опушке леса, я объяснил пацанам, девочек среди юных геологов не оказалось, что поход так поход, идем по целине. Поставил во главе паренька покрепче и поход начался. Метров через сто прокладчик лыжни выдохся, вместо него поставил следующего по физическим возможностям мальчика. Этого хватило не более чем на пятьдесят метров. Дальше пришлось лыжню прокладывать самому. Прошли по лесу около трех километров, причем мне постоянно приходилось останавливаться и поджидать хронически отстающих юных геологов. Вскоре пацаны взмолились сделать привал. Никакие мои уговоры продолжить не очень тяжелый, на мой взгляд, путь первопроходцев цели не достигли. Ребятам явно не хотелось быть первопроходцами.
Развели костер и тут мои юные спутники наконец-то меня порадовали. Еда, прихваченная в расчете на недельное блуждание в зимнем лесу, в мгновение ока оказалась в молодых желудках. Но все мои попытки продолжить поход оказались тщетными. Пришлось кратчайшим путем выходить к шоссе и автобусной остановке.
Дома я доложил жене о проваленном мероприятии.
В понедельник жена пришла на занятие геологического кружка и с удивлением увидела добрую половину родителей своих кружковцев. Узнав от своих сыновей об их субботнем приключении, родители сильно возжелали пообщаться с моей супругой. «Наши дети улеглись спать сразу же, вернувшись из похода, и спали с субботы до утра понедельника, прерываясь лишь на еду и туалет» – говорили родители юных первопроходцев: «А мы, родители, впервые за много лет отдохнули и выспались, не беспокоясь о своих детях, пропадающих по выходным дням неизвестно где». А далее последовало неожиданное предложение: «Мы согласны платить вашему мужу, только пусть он каждую субботу устраивает нашим детям такие походы».
Помню свое волнение при приеме в пионеры. Правда торжественный настрой держался во мне недолго. Дело в том, что перед нами, пионерами, регулярно выступал один из первых пионеров Перми или страны, сейчас уже не помню, толстый мужчина по фамилии Моргун. И все бы было хорошо, но я, слушая постаревшего и потучневшего первого пионера, вспоминал семейную историю. Этот самый Моргун в миру был заведующим продуктовым магазином, куда поступила работать продавцом младшая материна сестра Ирина. При первой же ревизии в магазине была установлена недостача, которую Моргун успешно «повесил» на мою тогда еще совсем юную тетку, и ей долго пришлось частями своей небольшой зарплаты возмещать то, что украл либо сам Моргун, либо кто-то из теткиных коллег-продавцов.
Летом 1967 г. моя семья переехала на новое место жительства – в г. Чадан Тувинской АССР (сейчас республика Тыва в составе РФ). Перед этим году в 1966 или 1965 мы всей семьей летом приезжали в Чадан в гости к родственникам, во время этой поездки родители осмотрелись и приняли решение о переезде.
Для меня же та поездка запомнилась другим событием. На протяжении многих лет детства меня прямо-таки изводил фурункулез. Купание во время этой поездки в ледяной воде тувинских рек, до конца жизни, на что я очень надеюсь, избавило меня от фурункулов. Страдающие этой болезнью могут попробовать такой способ лечения.
Самый раз упомянуть еще об одном чудесном исцелении. В детстве пальцы моих рук «украшали» гроздья бородавок, причинявших порой невыносимые страдания. Продолжалось это до тех пор, пока моя бабушка Мария Михайловна не взяла обрывок суровой нитки, выдернутый из обычного мешка для картошки, и не завязала на нем узелки по количеству бородавок на моих руках. Затем эта нитка была закопана в землю в цветочном горшке, стоявшем на подоконнике у нас дома. Мне бабушка пояснила, что как только нитка сгниет, так тут же у меня исчезнут бородавки.
Надо сказать, что к этому времени я был уже достаточно начитанным и переполненным скепсисом к подобным «шарлатанским» методам лечения мальчиком. Все свое неверие я не преминул изложить бабушке. Но через некоторое время к моему великому удивлению бородавки действительно исчезли. На протяжении своей жизни я неоднократно встречал людей, тоже избавившихся от бородавок таким же способом, причем кому-то из них узлы на нитке вязали другие люди, а кто-то и сам их вязал. Кто-то верил в такой способ лечения, кто-то, как и я, был настроен весьма скептически, но результат всегда был положительным.
Если в Перми мы жили в чисто пролетарской среде, то в Чадане наше окружение было мелкособственническим, то есть преобладали люди, жившие в собственных домах и имевшие подсобное хозяйство хотя бы в виде огорода. Благосостояние нашего нового окружения заметно отличалось от пермских пролетариев в лучшую сторону. Кусок хлеба перед зарплатой здесь уже никто не просил.
Из этого факта рискну вывести рецепт повышения уровня жизни отдельных регионов и целых стран. Стимулируйте частное домостроение с приусадебными участками и, по крайней мере с голоду, такое население умирать уже не будет.
Здесь, в Туве, я впервые столкнулся с русофобией и национализмом. Сразу надо сказать, что тувинцы не различали среди белых людей национальностей, любой не монголоид был для них «русским», будь то даже украинский националист. Скорее это была ксенофобия.
Неприязнь тувинцев к нетувинцам выражалась очень резко. Чадан это по преимуществу одноэтажный городок, основная масса жителей которого проживала в обычных деревянных домах. Конечно же не было никаких запретов на расселение тувинцев и «русских», но фактически существовали районы и улицы города, заселенные преимущественно тувинцами или в основном русскоязычным населением. Детские и юношеские компании тоже складывались по территориально-языковому признаку. В городе была десятилетняя национальная, тувинская школа и две русскоязычных, восьмилетняя и средняя. Раздельное обучение тоже способствовало изоляции русскоязычных и тувинских детско-юношеских сообществ.
Я обучался в русскоязычной школе. Мои одноклассники были, очевидно, разных национальностей, об этом я сужу по фамилиям, но во время обучения и общения мы просто не задумывались над такими вопросами. В нашем классе учились две девочки хакаски, они отличались от других детей лишь более смуглой кожей и чертами лица, во всем остальном эти девочки были такие же, как все.
Одной из этих девочек, к сожалению не помню ее имя, очень нравился мой друг Витя, русский, и она постоянно была рядом с Витей и всей нашей компанией, что вызывало обычные в таких случаях незлые подначки, в основном в Витин адрес, но национальность девочки никогда не была ни предметом обсуждения, ни объектом шуток, на это мы просто не обращали никакого внимания. Вторая девочка-хакаска, напротив, вызывала всеобщий интерес, но только лишь потому, что была очень красива, с длинными черными волосами, с раскосыми темными глазами, с уже хорошо оформившейся фигурой, хотя черты ее лица были несколько грубоватыми.
Но стоило нам выйти из школы и соприкоснуться с учениками тувинской школы, находящейся через переулок от нашей, русской, как между учениками разных школ начиналась словесная перепалка, нередко заканчивающаяся кулачными боями за школьным гаражом.
Аргументы тувинцев сводились к одной фразе: «Это моя земля, и я здесь хозяин!». Из разговоров отца со своими коллегами и знакомыми тувинцами я уяснил, что основа ксенофобии находится на бытовом и даже желудочном уровне. До массового появления «русских» на территории Тувы, это началось с 1944 г. – года вхождения Тувы в СССР, тувинцы жили своим за много веков устоявшимся укладом. Приход «русских» этот уклад разрушил, и тувинцы вынуждены стали жить по укладу «русских», что вызвало дискомфорт. Один из взрослых тувинцев, работник промышленного предприятия, с горечью говорил: «До прихода русских я подростком пас овец у бая, был все время на свежем воздухе и питался свежей бараниной. А сейчас я работаю в вонючем цехе и из мяса чаще всего ем курятину. Мой организм ко всему этому не приучен, а русские не могут этого понять».
Вспышки национализма можно было ждать в любую минуту. Конфликты на этой почве порой принимали весьма опасные формы. Однажды я пошел поохотиться в окрестностях Чадана. Надо сказать, что в те годы мальчики в Сибири уже в раннем возрасте имели оружие и умели им пользоваться. Мне личное охотничье ружье родители подарили на мое четырнадцатилетие, у всех моих друзей-однолеток тоже были ружья.
Итак, я шел по открытой местности вдоль дороги. На дороге показался тувинец верхом на лошади, как потом оказалось, пьяный. Увидев меня, он резко повернул лошадь и погнал ее на меня с явным намерением затоптать. Сейчас уже точно не помню пришлось мне выстрелить под ноги коню или умное животное поняло все без стрельбы, но дальше события развивались следующим образом. Тувинец гнал на меня коня, я поднимал ружье, лошадь шарахалась в сторону. Пока тувинец приводил лошадь в повиновение, я отступал к лесу. На опушке леса мы расстались с гостеприимным хозяином земли тувинской к облегчению одного и сожалению другого.
Был еще и такой случай. Компанией друзей человек в пять мы поехали рыбачить на реку Хемчик. Автобус ПАЗик шел из Чадана через населенный пункт со смешанным русско-тувинским населением к конечному пункту – поселку Хемчик с исключительно тувинским населением. Наша компания была единственными русскими во всем автобусе, за исключением водителя. Дело было накануне какого-то праздника. Очевидно, по этому поводу большинство пассажиров было навеселе. Вскоре тувинцы начали провоцировать нас на ссору. Пока автобус не доехал до промежуточного поселка, дальше угроз дело не двигалось. Но когда стало ясно, что мы едем до конца маршрута, где нет русского населения, и никто нам уже не поможет, подогретые винными парами поборники национальной идеи начали дружно вытаскивать ножи из-за голенищ сапог. Быть бы нам порезанными, если бы не ружья, спрятанные в наших вещевых мешках. Только под их дулами разгоряченные головы остыли.
Не могу не упомянуть и еще одну подобную же поездку на рыбалку. Но большую часть пассажиров автобуса тогда составляли девушки-тувинки. Настроение у них было хорошее, и они дружно запели красивыми голосами. В их репертуаре преобладали русские песни, особенно очаровательно и задушевно звучала «Ивушка». Я не большой знаток песенного творчества, но мне кажется, что лучшего исполнения этой песни я не слышал. И песни, подобные «Ивушке», по-моему, долго будут звучать в тувинских компаниях, даже если Туву полностью изолировать от России.
Но осталась в памяти и еще одна девочка-тувинка, вряд ли сохранившая добрые чувства к «русским». Она успешно закончила восемь классов тувинской школы. Родители, мечтая дать дочери хорошее образование, перевели ее на оставшиеся два школьных года в русскоязычную школу, где качество обучения считалось выше, чем в тувинской. И для девочки часы школьных занятий превратились в кошмар. То ли разница в качестве обучения оказалась очень большой, то ли девочка плохо понимала русский язык, но любой ее ответ по любому школьному предмету вызывал безудержный хохот одноклассников. Закончилось тем, что эта девочка стала бояться не только отвечать на вопросы преподавателей, но и просто шевелиться. По рекомендации учителей родители вернули дочь в тувинскую школу.
С Тувой связан еще один забавный случай, произошедший со мной. Верующий человек увидел бы в нем знак рока или провидения, мне же ничего подобного разглядеть не удалось.
Мои родители держали корову. Летом каждое утро наша Зорька отправлялась пастись в общественное стадо под присмотром пастуха, а вечером ее надо было в определенном месте встречать и гнать домой. Встреча стада происходила за городом, и чаще всего туда ходил я.
Весь тот день было душно и парко, явно назревала сильная гроза. Вечером я пошел встречать Зорьку. Компания хозяев коров терпеливо ждала стадо на перегибе межгорной долины и приречной котловины, в которой и стоит г. Чадан. Наконец-то показалось вытянувшееся в линию стадо.
Я давно заметил, что в коровьем обществе существует строгая иерархия. Наша кормилица всегда ходила в средней части стада. Мне сильно хотелось пораньше вернуться домой, и я пошел навстречу стаду, чтобы быстрее встретить свою корову. Когда я приблизился к средней части стада, в воздухе на минуту установилась полная неподвижность. А затем одновременно задул сильный ветер и хлынул ливень с крупным градом. Коровы моментально повернулись задами к ветру, опустили головы к земле и, подхлестываемые ударами градин, бросились бежать. Не успел я охнуть, как оказался перед рогатой лавиной обезумевших животных, мчащихся на меня и готовых растоптать все на своем пути.
Мне оставалось лишь одно – убегать от смертельной опасности. Коровья сила конечно не лошадиная, по все равно побольше человечьей. Вскоре я почувствовал некоторую усталость. Спасла меня небольшая, но каменистая горочка. Зная, что коровы с большой неохотой ходят по камням, я взлетел на вершину горки. Как я и рассчитывал, коровья лавина обтекла горку с двух сторон, и мое здоровье, а может быть и жизнь, были спасены.
Но испытания на этом не закончились. Надо было искать умчавшуюся неизвестно куда корову. Я двинулся вслед за стадом. Град прекратился, но дождь по-прежнему лил. На моем пути была бензозаправка – обычная деревянная рубленая изба, перед которой стоял ряд заправочных колонок. С другой стороны избы в кучи были свалены железные бочки, их использовали для перевозки бензина при отсутствии автомобилей-бензовозов. Возле этих бочек я и устроился под навесом крыши, на завалинке, чтобы переждать дождь.
Но сначала я дождался молнии, ударившей в одно из скоплений бочек. И снова мне повезло, пары бензина почему-то не взорвались и меня не поразило током, очевидно спасла сухая завалинка, на которой я стоял. Дальше, к счастью, все шло без приключений: дождь закончился, и корова нашлась.
В Чадан из Перми наша семья переехала в 1967 г., телевидения тогда в Туве еще не было. Из всех развлечений имелись лишь городская библиотека и кинотеатр.
Но, если новые фильмы привозили раз-два в неделю, то в библиотеку можно было ходить хоть по несколько раз на день. Мы, то есть я и мои друзья, и ходили, не так часто, конечно, но раз в неделю поход в библиотеку дружной мальчишеской компанией был нашим обязательным ритуалом. Каждый набирал по пять-шесть книг на свой вкус. Тогда я выработал эмпирическое правило выбора художественных книг в публичных библиотеках: чем потрепаней книга, тем она интересней.
Страсть к чтению среди моих друзей приобретала порой просто таки болезненные формы. Мой сосед Миша, не в силах оторваться от увлекательных книг даже ночью, укладывался спать с фонариком и втайне от родителей под одеялом читал, что и явилось, якобы, причиной резкого ухудшения его зрения.
Вторым по увлекательности развлечением был, как я уже сказал, просмотр кинофильмов. Самыми желанными фильмами для нас, пацанов, были, конечно же, ленты с грифом «до 16 лет». До «Маленькой Веры», «Интердевочек», не говоря уже об откровенной порнографии, было еще очень и очень далеко. Даже в самых откровенных фильмах взаимоотношения полов передавались скупыми намеками, но много ли надо, чтобы всколыхнуть безудержную мальчишескую сексуальную фантазию. Но на пути к счастью стояли проницательные контролерши. Наметанным взглядом они уверенно отсеивали допущенных до таинств киношной любви шестнадцатилетних от пузатой мелочи, пытавшейся проникнуть на просмотр фильма не по возрасту.
Нам тогда еще не было шестнадцати лет и казалось, что до желанного возраста еще бесконечно далеко. Мои друзья, несмотря на небольшую разницу в возрасте между собой, внешне выглядели по-разному, одни - относительно взрослыми, другие – еще совсем детьми. Раньше всех, лет с пятнадцати, благодаря своему не по годам солидному виду, уверенно на взрослые фильмы стал ходить Павел, по-уличному – Паня. Однажды и мне вместе с Паней удалось, хотя и после долгих препирательств с контролершей по поводу моего возраста, проникнуть в кинозал и откусить от запретного плода свой кусочек счастья.
К великому сожалению нас, пацанов, в кинотеатре довольно часто демонстрировали индийские фильмы. У нас они не вызывали никакого интереса. Однако эти фильмы давали выполнение и даже, наверное, перевыполнение кассового плана для кинотеатра. При показе индийских фильмов зрители, а это были тувинки со всеми своими многочисленными отпрысками и пожилые женщины иных национальностей, занимали места даже на полу.
На просмотр фильмов киностудий «Узбекфильм», «Таджикфильм» и прочих республик Средней Азии мы попадали только по ошибке и, как правило, не могли досмотреть киноповествование до конца. Несколько больше любителей находилось посмотреть фильмы киностудий им. Довженко и Одесской, но кинозал обычно тоже был далек от заполнения.
А вот фильмы студий «Мосфильм», «Ленфильм», «Беларусьфильм» и Свердловской киностудии (хотя последние, к сожалению, были довольно редки) шли при полном аншлаге.
В Сибири, в частности, в Чадане, облепиха была обычной ягодой. Кстати, слово ягода произносится в Сибири только в единственном числе, если с ним не употребляется числительное. Растение облепиха в окрестностях Чадана растет как дикорастущее. Осенью, а осень здесь наступает уже в конце августа, начинается негласное соревнование между людьми и птицами. Птицы с удовольствием склевывают желто-оранжевые ягоды по мере их созревания, человек же ждет морозов, которые превратят ягоды в маленькие льдинки. Вот с морозами и начинается сбор урожая людьми. По стволу деревца облепихи наносятся удары, и замерзшие ягоды осыпаются на постеленный вокруг ствола материал или пленку.
Продавались ягоды мешками, как зерно. Так всю зиму и стояли на морозе мешки с облепихой, по мере надобности из них брали необходимое количество ягод, заносили их в тепло и использовали в пищу.
На мой взгляд, самое вкусное и полезное, что можно приготовить из ягод облепихи – это кисель. Варится он как обычный ягодный, но благодаря высокому содержанию в облепихе пектино- или желатинообразных веществ кисель по консистенции больше напоминает желе. Моя мать была большая мастерица готовить это блюдо, а я прославился мастерством поедать его.
Став взрослым, женившись и уже имея двух достаточно взрослых дочерей, я однажды в небольшом магазине, жили мы тогда на Урале, обнаружил в продаже облепиху, протертую с сахаром. Этот продукт изготавливал какой-то сибирский колхоз. На меня нахлынули воспоминания детства, и я тут же купил пару литровых банок с этим лакомством. Придя домой, собрал семейство и поделился с ним своими детскими воспоминаниями. Мои женщины, подозрительно косясь на банки, без всякого энтузиазма выслушали меня. Надо заметить, что в то время про чудодейственную ягоду облепиху знали лишь специалисты и люди, вроде меня, попробовавшие и полюбившие ее. Мои женщины к таковым не относились.
«Ладно, папа, открывай свою облепиху», – милостиво разрешила старшая дочь.
Я открыл одну из банок. Женская часть семейства, лишь понюхав содержимое банки, тут же потребовали, чтобы я закрыл запашистый подарок Сибири.
«Да, папа, тяжелое у тебя было детство, – заключила старшая дочь и, родная все-таки кровь, благосклонно позволила, –ты, конечно, можешь это жидкое воспоминание детства есть, но так, чтобы до нас не доносился даже его запах».
Прошло пару лет. И вдруг все средства массовой информации как прорвало. Трудно было найти газету без хвалебной статьи о целебных свойствах облепихи, да и телевидение не отставало. Наконец волна информации захлестнула и мою семью. Жена и дочери поставили мне ультиматум – кровь из носа, но доставь нам облепиху.
К этому времени столь полезную ягоду всякий мало-мальски уважающий себя садовод-дачник считал своим долгом посадить на своих политых потом сотках. А все остальное сделали птицы и подходящие для облепихи природные условия Урала. Дикие заросли этого кустарника появились во многих местах. Одну из таких известных мне куртинок в заброшенном песчаном карьере я и обобрал по осени, морозов ждать, чтобы собрать урожай по сибирскому способу, не решился, на Урале можно и без облепихи остаться, птицы морозов не ждут.
Принесенная ягода вызвала у женской части моей семьи небывалый восторг. Ягодки нюхали и пробовали, закатывая от удовольствия глаза. Любые мои попытки напомнить о недавнем отвращении, вызванном теми же плодами, начисто отметались. Ох уж эти ветреные женские натуры!
И, чтобы закончить воспоминания о природе Тувы, надо описать одно поразившее меня и моих друзей происшествие. Мы, группа друзей, поехали на рыбалку на реку Хемчик. Вечером, как обычно, активизировались комары, от них не спасал даже ветерок, тянувший над рекой. Но все это продолжалось лишь до определенного времени. Затем, как по команде, все до единого комара оставили нас в покое, выстроились в колонну и дружно полетели в одном направлении. Объемная колонна комаров, имевшая круговое сечение в поперечнике, хорошо была видна в сумерки. В эту колонну можно было войти, но комары облетали нас, как совершенно несъедобное препятствие, не обращая ни малейшего внимания на наше содержимое, которого они с нечеловеческим упорством добивались лишь несколько минут назад. Этот лет мы наблюдали до полной темноты, ночью, насколько я помню, комары нас тоже не беспокоили.
Способ ночевки на рыбалке достоин отдельного детального описания. Даже в разгар лета ночи в Туве прохладные, а то и просто холодные. Палатку с собой мы никогда не брали, как ненужный груз, тем более что в то время палатки были только брезентовые, тяжелые и объемистые в свернутом виде. Но всегда имели с собой кусок брезента. Выбрав на берегу реки место для ночевки, обычно это были высокие речные косы, прежде всего разводили большой костер, горевший несколько часов, в дровах на горных таежных реках недостатка никогда не было.
Перед сном несгоревшие головешки отодвигали в сторону, разведя костер на новом месте. На старом костровище угли выравнивали ровным слоем и засыпали их сверху песком и мелкой галькой. Еще выше укладывался еловый или пихтовый лапник или ветки краснотала, и все это укрывалось брезентом. Укладывались на это царское ложе, сверху укрывались либо личными ватными телогрейками, без них в Сибири никуда, либо тем же брезентом, в зависимости от температуры воздуха. Поначалу, как на русской печи, было жарковато, но затем с падением температуры постели и атмосферного воздуха достигался комфортный баланс, обеспечивающий крепкий здоровый сон до самого утра. Запах дымка, издаваемый такой постелью, отпугивает комаров и прочего кровососущего гнуса.
Кстати, коль уж речь зашла о такой шикарной одежде, как ватник, его еще называют телогрейкой, фуфайкой, то просто обязан выразить глубочайшее сожаление, что не знаю имени выдающегося дизайнера-модельера, создавшего эту гениальную по простоте и удобству одежду. Говорю это даже без намека на иронию, на полнейшем серьезе. Все, жившие и живущие в суровых климатических условиях, особенно в Сибири и на Урале, обязательно поддержат меня.
На реке Хемчик я однажды попал в опасную ситуацию. Дело было так. Мы, группа друзей, как обычно приехали на Хемчик. По реке шла большая вода, где-то в верховьях прошли дожди. Ширина основного русла Хемчика увеличилась, кроме того вода промыла несколько новых проток. Вода в реке была хоть и мутная, зато относительно теплая. Мы с удовольствием купались. Кому-то пришло в голову переплыть Хемчик, просто так, от избытка сил.
Я уже подплывал к противоположному берегу, когда вдруг почувствовал, что мощная водяная струя понесла меня опять к середине реки. Оказывается, меня вынесло в устье протоки с очень сильным течением. Силы мои были уже на исходе, переплыть Хемчик в обратную сторону без отдыха я бы уже не смог. Мне оставалось лишь одно: собрать остатки сил и. преодолевая течение, заплыть в протоку, в устье которой я оказался. Мне, не иначе как от отчаяния, удалось не только заплыть в протоку, но и проплыть в ней против течения метров пятнадцать-двадцать. Только тот, кто пробовал плавать против течения в горных реках, сможет оценить мой рекордный заплыв.
В 7-м классе нас, школьников, массово начали загонять в комсомол. С успеваемостью по всем школьным предметам у меня все было в порядке, и школьные активисты и преподаватели все более навязчиво начали предлагать мне занять место в стройных рядах юных строителей коммунизма. Я уклонялся от этой почетной обязанности, как мог. Однажды для вступления в комсомол мне необходимо было лишь прийти на комсомольское собрание, рекомендации и прочие бумажки уже были оформлены. Но я не пришел на это судьбоносное сборище.
И все-таки, в конце концов, и ко мне нашли «подход». Наш учитель труда, коммунист, навязал мне свою рекомендацию для вступления в коммунистический союз молодежи. Старшего товарища я, конечно же, подвести не мог, тем более что он мне очень нравился как человек. Но нравился он, как через некоторое время выяснилось, не только мне и несколько по-иному, чем мне. Вскоре после вступления меня в ВЛКСМ мой рекомендатель трагически погиб, убитый ревнивым мужем любовницы.
Тува, несмотря на проявления национализма, осталась в моей памяти как самое прекрасное место, где мне пришлось жить. Природа Тувы своим своеобразием, разнообразием и красотой навсегда пленит сердца и души, не отпуская до конца жизни. Такое чередование ландшафтов от полупустынь до тайги надо еще поискать. А лов хариуса мне снится иногда до сих пор, через сорок с лишним лет. И не удивительно, что именно в Туве у меня зародилось желание в своей дальнейшей жизни как можно больше времени проводить не в вонючем цеху, не в четырех давящих стенах кабинета, а на природе. Таким критериям по моим понятиям более всего отвечала профессия геолога.
Этому выбору способствовало еще одно обстоятельство. В наш маленький городишко приехали геологи. Это были молодые ребята в штормовках, веселые и дружные. А какие песни они пели под перебор гитары!
И только став геологом, я узнал, что пение под гитару на полевых работах (так геологи называют экспедиционные работы) является правилом плохого тона. По любви к дешевым эффектам типа пения под гитару разбраковываются хорошие работники от плохих, хотя и здесь не без исключений, как в любом правиле.
Летом 1970 г. мои родители в очередной раз затеяли семейный переезд на новое место жительства, на этот раз в г. Зеленокумск Ставропольского края.
Еще на подъезде к Зеленокумску неизгладимое впечатление на меня произвели ставропольские степи от горизонта до горизонта. До этого моя жизнь проходила в основном в лесу и тайге, и резкое перемещение в степной край привело к тому, что степь с ее иссушающей, до миражей, жарой я возненавидел так, как может ненавидеть только юность.
Забегая на несколько лет вперед, вынужден признаться, что с чувствами к степям в тот год я несколько погорячился. Итак, прошел один школьный год и пять институтских. И вот я, молодой инженер-геолог, на первые же свои полевые работы попал в еще более бескрайние и горячие казахские степи. Еще на подъезде по мере приближения к ненавистной мне ландшафтно-климатической зоне мне становилось все хуже и хуже. Но геология в этих самых степях оказалась настолько интересной, а обнаженность, т.е. возможность наблюдать горные породы в естественных выходах, настолько хорошая, что на исходе первой недели работы я перестал обращать внимание на жару, а к концу этого полевого сезона уже навсегда влюбился в степи. И наоборот, когда через несколько лет геологическая судьба вернула меня вновь в таежно-лесную зону, я чувствовал себя в лесу слепым и глухим, находящимся явно не в своей тарелке.
Хотя теплый Ставропольский край сразу же продемонстрировали и свои преимущества. Походы на рыбалку на р. Кума доставляли ни с чем не сравнимое удовольствие. Дело в том, что прямо к берегу реки примыкали совхозные, можно сказать ничейные, виноградники, а уроженцу Урала и воспитаннику Сибири удержаться от дармового царского угощения ой как было не просто. Тем более что за три года Сибири для меня и моих друзей самым доступным лакомством были таежные ягоды, не брезговали мы и побитыми морозами яблоками-дичками, в Чадане их выращивали в садах. А верхом гастрономических вожделений были мелкие местные яблоки, называемые ранетками. До морозов этими яблочками можно было стрелять из ружья, но с первыми морозами, благо, в Восточной Сибири их долго ждать не приходилось, они становились рассыпчатыми и довольно вкусными.
Зеленокумск в те годы был ничем ни примечательным городком, за исключением поголовной любви всех его жителей к мотоболу. Первое знакомство с этой страстью зеленокумцев меня прямо-таки напугало. Однажды, вскоре по переезду, в выходной день ближе к вечеру мне понадобилось попасть в центральную часть Зеленокумска. Приехав в центр, я обнаружил вымерший город, не только люди, даже собаки исчезли с улиц. И лишь издали доносился непонятный для меня рокот, время от времени перекрываемый ревом толпы. У меня по коже поползли мурашки, ни с чем подобным мне не приходилось сталкиваться и, что самое-то непонятное, даже не у кого было попросить объяснений.
Как оказалось, этот небольшой городишко имел большой стадион для мотоциклетных соревнований, одну из лучших команд Советского Союза по мотоболу, это когда в футбол играют на мотоциклах, и население, поголовно фанатично болевшее за свою любимую городскую команду.
Надо сказать, что в Чадане хронически не хватало учителей вообще и немецкого языка в особенности, и я и все мои одноклассники, изучавшие немецкий язык, из-за отсутствия преподавателей оставались на протяжении трех лет практически без уроков иностранного языка.
В Зеленокумске ситуация со школьными преподавателями была совершенно иной. Края южные, теплые и хлебные, недостатка в любых специалистах не испытывали.
Первый урок немецкого языка. В класс входит преподавательница и с порога начинает сыпать непонятными для меня словами. Я и ухом не веду, про себя думаю: «Наговорится – переведет». Но к своему ужасу замечаю, что мои одноклассники не только понимают ее тарабарщину, но и что-то тоже не по-русски ей отвечают. Во всем классе набралось всего двое немцов – я и Саша Онищенко. Мне трехлетний перерыв в изучении языка Гете и Шиллера не прошел даром, а Саша, несмотря на то, что все время старательно изучал немецкий язык, оказался к языкам совершенно не способный.
Так как это был десятый, выпускной, класс, быстро был заключен «тройственный союз». Мы с Сашей обязались не мешать остальным нашим одноклассникам под руководством учительницы готовиться к сдаче экзамена, а за это каждому из нас была обещана «тройка» на экзамене. И началась у нас с Сашей веселая жизнь. Немецкий язык был последним в день уроком, наши одноклассники уныло брели шлифовать свои глубокие знания, а я и Саша весело шли в кинотеатр знакомиться с новинками кинопроката.
Зеленокумск – город южный и как во всех южных городах численность его населения резко возрастает в летнее время за счет отпускников, приезжавших со всех концов Советского Союза к родственникам погреться на солнышке и поесть дары садов и огородов. Городской кинотеатр был построен в расчете на максимальный наплыв зрителей, и в зимнее время два его зала наполнялись едва ли наполовину, нам с Сашей места всегда находились.
Но к середине учебного года меня стало одолевать смутное беспокойство. Хотя преподавателем и обещана твердая «тройка», но за полное молчание на экзамене по языку можно и такую высокую оценку не получить. Беспокойство привело меня в библиотеку, где я отыскал самоучитель немецкого языка в пределах курса средней школы и самостоятельно с азов начал постигать языковые премудрости.
Как раз к сдаче экзамена самоучитель был освоен, переводчиком я конечно же не стал, но почувствовал в себе способность связать хотя бы пару слов. Экзамен принимали несколько преподавателей из других школ, а наша любимая «немка» сидела отрешенно в сторонке. Я довольно бойко ответил на свой билет и вполне заслуженно, мне так кажется, получил от экзаменационной комиссии оценку «отлично».
Что с большой теплотой, даже жаром в голосе сказала мне наедине моя уже бывшая учительница немецкого языка, повторять не стану. Но еще эмоциональней была реакция Саши Онищенко, сгоряча поклявшегося, что в ответ на мою подлость он поступит учиться в институт иностранных языков.
Самое интересное, что свою угрозу Саша осуществил. Сразу же после сдачи школьных выпускных экзаменов он вплотную взялся за никак не дававшийся ему немецкий язык, а в качестве консультанта, невзирая на ее отчаянное сопротивление, привлек нашу одноклассницу Лилю – немку по национальности и, конечно же, лучшего знатока немецкого языка в классе, к ее несчастью оказавшуюся еще и Сашиной соседкой. Что взяло верх, Сашино упорство, Лилино желание поскорее избавиться от назойливого ученика или еще что-то, мне неизвестное, но Саша без проблем в этом же году поступил в Пятигорский институт иностранных языков. Вот что значит хороший стимул. С тех пор я твердо убежден: нет бесталанных людей, есть – недостимулированные.
Я, в соответствии с мечтой, тоже в 1971 г. поступил учиться в Свердловский горный институт на геологоразведочный факультет.