Станичная история деда Евсея

            
         Дед Евсей не всегда был дедом. Когда-то и он сосал мамкину сиську, бегал за коровами в стадо, щелкал с пацанами крупные семечки, подсматривал за купающимися бабами, гонял футбол и целовался на сеновале с бойкими девчатами… Когда шла война, он партизанил вместе с отцом - бывшим председателем колхоза и худощавой невысокой женщиной - своей матерью Агафьей, которая не хотела расставаться с мужем даже в боях… Они так и погибли вместе…  Отец решительно  взорвал гранату, когда их окружили фашисты… Памятник до сих пор стоит в лесу, на том же месте, где погибли самые близкие Евсею люди. Он сам выковал оградку, поставил памятник и до сих пор водит детишек из сельской школы на возложение цветов…
  После войны Евсей командовал отрядом по ликвидации бандформирований, а потом возглавлял тот же колхоз, которым руководил когда - то его отец… На пенсию его провожали с большими почестями, он даже смахнул тогда  свою скупую мужскую слезу… Женился дед Евсей по сельским меркам  поздно, на тетке Антонине, которая приехала к дочке Галинке, встретившей своё счастье на Украине, где родилась и выросла, влюбившись с первого взгляда в местного парня Василия Короткова, который проходил службу под Одессой. Антонина сначала помогала нянчить малого внучка, затем второго, а потом  стала из-за занавески наблюдать за соседом, коим был Евсей Алексеевич. Так или иначе, но к очередному Дню Победы Евсей перетащил нехитрые пожитки Антонины к себе, не дав насладиться местным бабам сплетнями о себе и Тоне. За неделю домик председателя преобразился до неузнаваемости: все выбелено, перекрашено, выстирано. А на окнах - белые выбитые  шторки с замысловатым вышитым узором…
 Их парой любовались на всех колхозных собраниях, завидовали кофтам Антонины, которые она вышивала сама. Новая «председательша» (так за глаза звали её местные бабы) была веселым и добрым человеком. Оказалось, что на Украине она заведовала большим детским садиком, и, когда построили в колхозе новый сад, никто не возражал, что Антонина Петровна  будет там руководить.
 Вот так и жили Евсей и Антонина на виду у всех… Детей у них не было, хотя Антонина на свой страх и риск пыталась порадовать мужа, но ничего не получилось… Да её и саму еле спасли районные врачи…  Быстро бежали годы, унося и хорошее, и плохое… Евсей всё чаще с удочкой не бывал дома, Антонина всё больше нянчилась уже с правнуками или сидела с соседками на лавочке под тенистой вербой на улице…
 После своего семидесятипятилетия баба Тоня слегла, лечь в больницу отказалась категорически, а, позвав соседку Екатерину, которая когда-то работала с ней в саду нянечкой, указала на два туго набитых мешка: « Мои вещи… вместе с сапогами и шубами… мне уже ни к чему… Пошлёшь по этому адресу. Там сестра. Были при жизни в контрах…Так получилось… Влюблялись в одних и тех же… Мы ведь близняшки… Как две капли воды похожи друг на друга. Цацки мои отдашь при встрече… она точно приедет на могилку. Клятва у нас одна… Евсею ничего не говори. Я ему о сестре молчала. Стыдно было почему –то… Пусть он и не знает об этом… Хотя бы пока не умру…»
    Екатерина отправила мешки попутной машиной со своим зятем, который сам вызвался довезти груз по адресу, ведь там жил его кум. И об этом никто от неё больше ничего не слышал.
   Антонина глубокой осенью умерла, напоследок отведав янтарных груш, которые с любовью протянул жене Евсей…
 Его трое суток не могли утащить с местного кладбища, где он, обливаясь слезами по любимой женщине, опустошал стакан за стаканом чистейший  местный первач, закусывая солеными огурцами и салом от кабанчика Васьки…
 Соседские мужики перенесли его домой спящим, а потом ходили проведывать ежедневно. Боялись за его жизнь, ибо Евсей замкнулся в себе и ни с кем не разговаривал, будто винил кого-то в случившемся. Через неделю он порубил все свои удочки в хоздворе и начал мастерить красивейшую оградку на кладбище Антонине, явно превышая размеры, очевидно, рассчитывая в дальнейшем на себя…
 Внуки и правнуки  бабы Тони приглашали жить его к себе, на что мудрый Евсей  спокойно ответил: «Пока сам хожу, в примаки не пойду. В примаках кланяться надо. А я этому не обучен… Уж не обессудьте… Силы пока есть, правда, не на десятерых, как раньше…»
 На годовщину смерти Антонины Евсей сделал грандиозные поминки, собрав всех знакомых в местном кафе, где  долго принимал соболезнования и слова утешения… Он что-то хотел сказать всем собравшимся, но комок в горле заставил его замолчать. Дочь Антонины продолжила за него…
 С поминок шли домой по первому снегу, который повалил огромными снежными хлопьями, маскируя горькие слёзы изрядно  подвыпившего деда Евсея… В теплой комнате  своего дома он отогрелся, обвел взглядом вышитые Антониной наволочки на подушках и забылся в тревожном сне…
  Резкий стук в окно разбудил Евсея вечером, когда снег засыпал все переулки и уже смеркалось… Чертыхнувшись, дед пошёл открывать двери…
Евсей не поверил собственным глазам, когда  увидел перед собой собственную жену в её белом пуховом платке и её коричневой длинной шубе. Он исступленно глотал воздух и совершенно не слышал то, что говорила Александра, приехавшая на годовщину своей сестры. Перемахнув одним махом, как молодой, через соседский забор он вломился в дом к тётке Екатерине  взъерошенный и обалдевший… Через час, когда всё прояснилось и все сидели за столом у Евсея,  в дом под черепицей  начали сходиться  люди посмотреть на копию Антонины, которая не просыхала от собственных слёз… Поминки продолжились как-то сами собой…
   Люди горевали и смеялись, глядя на оторопевшего Евсея, который еще долго не мог прийти в себя… «Я, ей Богу, думал, что покойница с того света вернулась… Чёрт попутал… Перепугался…»- бубнил окончательно протрезвевший и немного сконфуженный  дед Евсей…
  На Украину баба Шура так и не вернулась…   Евсей   уговорил её остаться на Кубани. Вдвоём они, не спеша, садят огород и окучивают картофель, а вечерами, полив капусту  и помидоры с огурцами, смотрят телевизор. Тётя Шура так же, как сестра, вкусно готовит и печет пирожки с капустой…Часто она, стоя перед портретом родной сестры, вытирает фартуком слёзы: «Ты прости меня, Тонечка. Возвращаться мне не к кому… Да и не к чему… Всю семью одним снарядом убило. Там война, как была когда-то. Только сейчас свои своих убивают. Страшно мне одной-то… Твой Евсей мне защитой теперь… Вот как жизнь-то расставила всё по местам… Дуры мы с тобой были… Обижались напрасно… А ведь было оно, счастье, когда вместе, рядышком были… А теперь за счастье посчитаю с тобой на том свете рука об руку быть…»
 Этой ранней весной дед Евсей с бабой Шурою  к Пасхе высадили на кладбище ряд ёлочек и потом долго сидели на лавочке в оградке, сгорбившись и прижавшись друг к другу. По щекам у обоих текли старческие слёзы… О чем они думали в те минуты, знает только Бог…
                05.03.15