Она даже не поняла, что потеряла сознание. Все, что она успела увидеть – это то, что она стоит, разговаривает с ним, что-то пытается доказать, а через секунду уже почему-то сидит полулежа на стуле и рядом так много неизвестных, но обеспокоенных людей.
Это был не первый обморок за последние три месяца. Это был первый раз, когда об этом узнал кто-то, кроме нее.
Голова почему-то безумно болела, когда он вез ее домой, задавая вопросы, пытаясь что-то выяснить. Как часто у тебя это бывает? В первый раз сегодня. Когда ты ела в последний раз? Два часа назад. Болит ли у тебя голова? Нет, все так, как будто ничего не было.
Конечно, она не сказала ни слова правды. За исключением, пожалуй, слов о еде. А остальное – самая наглая, бессовестная ложь, которую не стоит говорить врачу.
Но если бы этот врач не был тем самым человеком, которому в последнюю очередь хочется рассказать о том, как тебе плохо. Тем человеком, которого боишься испугать, боишься причинить боль.
Она молчала. Только смотрела по сторонам – на заходящее солнце, на улетающих куда-то голубей. А он, кажется, успокоился – пытался шутить, делая вид, что не был ссоры, которая спровоцировала этот обморок, что он не хотел бросить ее, что он не думал об этом последние два месяца.
А она чувствовало все это – так, как чувствуется приближение грозы по стихающей природе и раскаленному воздуху. Но не признавалась себе. А кто хочет признаться в подобном?
Они знали друг друга уже больше шести лет. Такие молодые и такие надежные. Как они познакомились? Она, молоденькая (ей тогда было не больше восемнадцати), светлая и почти прозрачная, шла навстречу ему, такому серьезному, почти закончившему свое обучение, почти врачу. Столкнулись не они, а их взгляды – пронзительно голубой и прозрачно серый.
С тех пор утекло много воды, много событий прошло через них, и все это ради того, чтобы однажды он встретил кого-то лучше, чтобы теперь боялся сказать ей об этом, чтобы теперь она это чувствовала и боялась, что он скажет роковые слова.
Сейчас он привезет ее домой, скажет, что ему нужно быть на работе, уедет. У него свой дом, у нее – свой. К ней домой приходит единственный мужчина – он, к нему домой приходит та, другая, и иногда Она.
Когда он стоял в пороге, она не выдержала и начала спрашивать. Куда ты сейчас поедешь? На работу. Когда я смогу тебя увидеть? Дня через два. Когда ты перестанешь врать?
На этот вопрос он не ответил. Он смотрел в ее глаза как провинившийся бульдог, она – как откинутая башмаком дворняжка.
Прежде чем снова упасть в обморок, она успела закрыть дверь, успела отгородить его от этого зрелища.
Очнувшись уже на полу, она снова закрыла глаза. Это ли не мучение? Единственная душа, единственный, кто еще остался в этой жизни не чужой, хочет стать им. Как будто не было шести лет, как будто не было дней, ночей, слов, улыбок. Как будто он не смотрел на нее как на смысл своей жизни.
Стоит ли скрывать от тех, кто любит тебя, свои физические болезни или душевные страдания?
Он смотрел на ее бледное, такое спокойное и ничего не выражающее лицо и молчал. Что он сможет сказать ей теперь? Укорить в том, что она ничего ему не сказала, в том, что не обращала внимания на то, что творится? Но она бы ответила, что ему не было до этого дела, и что он слишком поздно решил вспомнить о ней. И была бы права.
Это было предательством. Он был виноват настолько, насколько может быть виновен Иуда. Спасшему невинную душу, погибающую во мраке, открыта дорога в вечный рай.
Все, что он понял – эта дорога закрыта для него навсегда. Но самое страшное было не это, и даже не то, что он никогда не услышит ее прощения (она бы простила его за что угодно), а то, что он не услышит его от себя.
Эта любовь была чем-то большим. Чем-то, что не сможет разорвать глупая интрижка с медсестрой или не туда повешенные вещи.
Эта любовь возвышала, поднимала вверх. А теперь он упал в самые глубины и никогда уже оттуда не выберется. Потому что второй шанс не дается тем, кто не ценил первый.