А если так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
Н. Заболоцкий
Речь не о том, но все же, все же, все же…
А. Твардовский
Уважаемая Екатерина Владимировна!
Выполняю свое обещание написать Вам по приезде домой. Доехал я хорошо, но написать сразу не получилось, дома слегка приболел. Но это ничего. Как сказал герой одной пьесы Островского, все это вздор по сравнению с вечностью и соленым огурцом.
Как все-таки хорошо, что есть интернет. В старину, бывало, напишешь письмо, опустишь в почтовый ящик – и когда-то еще оно дойдет до адресата, и когда он соберется ответить, и когда этот ответ почтальон опустит в твой почтовый ящик! А сейчас – красота: написал, бац – и по электронной почте оно на месте, читай – не хочу.
Не подумайте, пожалуйста, что я навязываю Вам переписку. Я со школьных лет люблю марать бумагу, мне это в радость, а не в тягость, а Вы, я знаю, человек занятой, у вас и университет, и семья, и дочь, больная мама и много других забот. А у нас, пенсионеров, свободного времени много. Пенсии – впритык, а уж времени – ого-го. Маркс, кажется, говорил, что главнее богатство человека – это свободное время, и в этом отношении я настоящий богач. Так что не считайте себя обязанной отвечать на мое письмо, найдете время прочесть – и того довольно. А уж когда снова приеду к Вам в Белокаменную – вот тогда и наговоримся всласть.
В последнюю встречу мы с Вами не закончили наш то ли разговор, то ли спор о красоте. Как Вы помните, к Вам в гости пришла Ваша мама, когда мы сидели вдвоем у Вас на кухне, и Ваше внимание, естественно, переключилось на нее, разговор оборвался, к большому сожалению для меня. Потом, когда я ехал в поезде, к своим, как говорится, пенатам, под стук колес вспоминался наш незаконченный разговор, я мысленно продолжал наш диалог, сами собой приходили в голову новые мысли, и именно в поезде я решил, что вернувшись, напишу вам все, что не успел сказать в тот субботний вечер за чаем.
Вам никогда не приходило в голову, что красота подобна магии? В язычестве было такое понятие - чары. Заглянем в этимологический словарь: слово произошло от общеславянского «чарь», что значит колдовство. Ну а что такое колдовство, магия? Энергетическое воздействие на что-то или кого-то. При помощи чар можно вызвать в человеке определенное душевное состояние, но не обязательно для этого нужен маг, колдун или шаман. Художник, поэт, музыкант – тот же маг, он своим произведением так зачарует – мало не покажется! Толстой в «Крейцеровой сонате» назвал музыку гипнозом, а можно назвать чарами.
Композитор сочиняет музыку, колдун колдует, но и без участия колдуна или художника предметы и явления сами по себе обладают способностью воздействовать на нас магически. Букет цветов, горный пейзаж, старая фотография в альбоме – все, что угодно. Я как-то читал воспоминания об одном революционере: в юности он работал на заводе, и ему попалась подброшенная на его рабочее место листовка; он прочитал – и у него будто глаза открылись, и он стал профессиональным революционером. Это я и называю зачарованностью. Толстой пишет, что его герой послушал «Крейцерову сонату» - и ему открылось что-то новое, чего он не знал до сих пор. Но новые, необычные чувства может вызвать все, то угодно. В молодости, бывало, сядешь в поезд – и такая вдруг охватит необъяснимая радость, или войдешь в березовый лес, или выйдешь на берег Волги, увидишь всю эту ширь – и никакой шаман или Бетховен не нужен.
А красота женщины? Это ведь тоже чары, и какие! Что за таинственная сила заключена в красивом женском теле, лице, голосе, походке? С материалистической точки зрения тут все ясно: природа заинтересована в продолжении человеческого рода, и для того, чтобы привлечь мужчину-самца, который бы ее оплодотворил, женщина должна быть для него желанной, чтобы он захотел ею обладать. Но женская красота не обязательно вызывает жажду сексуального обладания ею, а бывает, что и противоположна такому желанию (такая любовь называется платонической). Когда я был влюблен в свою одноклассницу Валечку Платонову (фамилия-то какая не случайная!), я и не думал о физическом обладании, не смотря на мою подростковую сексуальность. Смотреть на нее, говорить с ней, замирая от счастья – и это более чем достаточно.
Красота противоположного пола оказывает на человека, будь то мужчина или женщина, чувства, подобные религиозным, а порой и более чем подобные. В средние века рыцари блудили с простолюдинками и при этом поклонялись своей даме как божеству. Литературный лексикон XIX века насыщен словами, возвышающими красивую женщину до божественного уровня, а из литературы эти слова попали в язык влюбленных: божество, богиня, неземная красота, небесные черты, идеал и т.п.
Пушкин в стихотворении «Мадонна» пишет, что хотел бы украсить свою «обитель» картиной, на которой были бы изображены Христос и «пречистая» - мадонна. А в финале:
Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.
Земную женщину поэт возвысил до уровня Богородицы, - фактически поставил между ними знак равенства (чуть ли не богохульство!). А за что, собственно? Только за то, что она красива. О других ее достоинствах мы не знаем, Пушкин о них ничего не пишет, они его и не интересуют. И даже если окажется, что никаких других достоинств вовсе и нет, это не важно. Она красива, и этим все сказано, этим все искупается. Да почему же искупается? А потому, что через эту ее красоту приобщаешься к Божественному, запредельному. А приобщившись да напитавшись запредельным, получаешь откровение: «И сердце бьется в упоенье, И для него воскресли вновь И божество и вдохновенье, И жизнь, и слезы, и любовь».
Итак, да здравствует красота? Но как начнешь рассуждать – становится грустно: нет в Божьем мире справедливости! Нет и в помине, потому что одной женщине красоты отпущено полные переметные сумы, а у другой – одни дыры в карманах. А за что, собственно? Ей ведь тоже хочется, чтобы ее называли «чистейшей прелести чистейший образец», «гений чистой красоты», чтобы ей поклонялись и стихи посвящали. Чем она хуже? А ей на долю комплексы, страдания и зависть. А у той, у которой этого добра полны переметные сумы, другая проблема – красота порождает ложные представления о собственной значимости, завышенное самомнение и презрение к тем, у кого карманы в дырах. Иная девчонка еще совсем недавно стала, извиняюсь, носить лифчик, еще и с куклами не наигралась, а уже на нее взрослые парни и зрелые мужики заглядываются – ну как тут не закружиться неокрепшей головке!
А главное-то, это отождествление магии телесной красоты с духовным, Божественным, запредельным почти всегда оказывается не состоятельным. Мы, будь то мужчина или женщина, влюбляемся в телесную красоту, то есть, подпадаем под ее чары (как Пушкин, влюбившийся в Наталью Гончарову: «Я влюблен, я очарован, Словом, я огончарован») – и будто ненормальные делаемся: приписываем объекту своего обожания качества, которых у него нет и не может быть. В здоровом теле здоровый дух, а в прекрасном теле прекрасная душа. А объект-то не только не дотягивает до наших о нем представлений, но часто гораздо хуже нас самих. А сколько в состоянии «огончарованности» совершается глупостей, грехов и преступлений! «Огончарованный» юнец женится на пошлой кокетке, чтобы потом в полной мере узнать, почем фунт семейного лиха, а «огончарованная» юница, как загипнотизированный кролик в пасть удава, бросается в объятия модно одетого пошляка со спортивной фигурой, чтобы обречь себя на безнадежную жизнь матери-одиночки, а свое дитя – на безотцовщину; «огончарованный» муж бросает свою поблекшую от времени жену, оставляет без отцовского воспитания детей, за которых он перед Богом и своей совестью ответчик и уходит к молоденькой, не поблекшей – у него, видишь ли, «любовь», и т.д., и т.д.
Нет, не всегда красота ведет вверх, к духовному, божественному. Как в магии бывает магия белая и магия черная, так и красота бывает белая и черная.
А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Заболоцкий в этом своем знаменитом стихотворении про некрасивую девочку противопоставляет красоту телесную и духовную. Он риторически вопрошает читателя, дескать, сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде. И думающий читатель (а не думающие обычно стихов не читают), про себя скажет: «Конечно, мерцающий огонь, сиречь, душа». Но ведь и прекрасный сосуд – тоже не балалайка, даже если он пустой. «Огончарованные» сосудом, мы сами при помощи своего взбаламученного воображения наполним его «мерцающим огнем». И будем ему поклоняться, поднимемся до вершин духа и совершим подвиги – или наделаем глупостей, подлостей и преступлений.
Вот и все, кажется, что я хотел Вам сказать. Надеюсь, не утомил Вас своей стариковской болтовней. Передавайте привет мужу, всем нашим общим знакомым. А особенно Вашей чудесной дочурке Леночке.
Искренне Ваш Николай Степанович
* * *
Здравствуйте, дорогая Екатерина Владимировна!
Добрый день, веселая минутка.
Вчера получил от Вас письмо, и второй день хожу под впечатлением. Майский день, именины сердца, как сказал непревзойденный Манилов. Только мне неловко, что Вы при вашей занятости потратили силы и время на то, чтобы написать мне. Право же, я бы не обиделся, если бы вы не ответили. Я ведь как списанный на берег моряк, мне все равно время девать некуда, вот и строчу цыдулки. Но, как бы там ни было, спасибо. «Всякая сосна своему бору шумит», а мы с вами одного бора сосны, хотя и спорим частенько. Помните, как в «Дуэли» Чехова сказал фон Корен: «Ах, дьякон, дьякон, люблю я с вами разговаривать»?
Вы пишете: «Но если, как есть черная и белая магия, есть черная и белая красота, то значит, знаменитая фраза Достоевского «Красота спасет мир» – не догма. Не всякая красота мир спасет, а только «белая», духовная, «огонь, мерцающий в сосуде». Только я и в этом сомневаюсь», - и т.д.
Браво! Я и сам об этом задумывался. И, продолжая Вашу мысль, скажу вот что.
Вот любят повторять: «Красота спасет мир, красота спасет мир». Это уже набило оскомину, как в советские времена лозунг «Народ и партия едины» или в наши - рекламный слоган «Живи на яркой стороне». Как писал Маяковский, «Скажут так, - и вышло ни умно, ни глупо. Повисят слова и уплывут, как дымы». Эта избитая фраза Достоевского используется даже на конкурсах красоты, вот и дефилируют по подиумам размалеванные, разряженные или полуголые «спасительницы мира». А между тем у Достоевского в романе «Идиот», откуда и разошлась эта фраза по миру, который надо спасти, красота никого не спасла. Разве красота Настасьи Филипповны спасла от душевной мерзости педофила и растлителя Тоцкого, всю ту шушеру, что вилась, как мухи, вокруг нее? Аглая Епанчина говорит, что с красотою Настасьи Филипповны можно мир перевернуть, но та мир не перевернула, а вместо этого сначала сходит с ума, а затем гибнет. Красота ее привела к тому, что князь Мышкин сходит с ума, а Рогожин гибнет сначала нравственно, а затем и физически. Страшная деталь: лежит труп Настасьи Филипповны, и вдруг среди мертвенной ночной тишины раздается жужжание мухи. Муха села на мертвую, но все еще прекрасную женщину – и затихла. Князь Мышкин вздрогнул, и есть от чего вздрогнуть – красота, на которую, как на нечистоты, садится навозная муха!
Получается, что не красота спасает, но саму красоту надо спасать – от всех этих Тоцких, Рогожиных и иже с ними. А часто и от красоты надо спасать. Сколько из-за красоты совершается преступлений! Сын Тараса Бульбы предает ради любви прекрасной полячки своих товарищей, родину. Из-за красавицы шамаханской царицы сыновья Дадона, родные братья, убивают друг друга. Дадон, увидев мертвых сыновей, сначала загоревал, а как царицу увидел, так и про горе забыл. Даже про то, что мертвых сыновей надо бы предать земле, забыл. «Нас на бабу променял».
Кстати, только сейчас, пока писал это, дошло: петушок кричал, предупреждая о том, что к царству Дадона подступает враг. На встречу с вражеским войском сначала поехал старший сын, потом средний, но с врагом ни тот, ни другой не встретились, а встретились друг с другом - уже как враги и поубивали друг друга из-за прекрасной царицы, а вместе с ними и их дружины поубивали друг друга. Мне всегда, еще с детства, когда впервые вслух читали эту сказку, казалось странным: Дадон, пленившись царицей, забыл, что ехал воевать, и поворотил с нею назад. А как же враг? Дадон будет на парчовой кровати с красавицей тешиться, а враги его царство завоюют? Ведь петушок трижды предупреждал о приближении врага. Выходит, врал? Да нет, не врал. Получается, что враг-то на самом деле – это шамаханская царица, это о ней предупреждал петушок своим криком. Дадон – старый вояка и не раз побеждал врагов – а был побежден красивой женщиной. Ему бы, как Стеньке Разину персидскую княжну, утопить эту стерву, и вся недолга, да оказалось слабо – вот и поплатился. И она ведь губит не только старого хрыча Дадона и двух молодых жеребцов – его сыновей вместе с их дружинами. Государство осталось без царя, наследники мертвы – теперь наверняка начнется борьба за власть, смута, а шемаханская дьяволица тут как тут, и сколько еще из-за нее крови прольется! Конечно, это только сказка, но сказка – ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок: «Слушайтесь, зайчики, деда Мазая!» Хорошо бы, если бы у каждого мужчины и у каждой женщины был свой золотой петушок на спице, который бы своим криком предупреждал об опасности, исходящей от шамаханских чар.
«Шершэ ля фам», - учил своих коллег поручик парижской полиции Габриэль де Сартин. Он, конечно, сильно преувеличивал – не во всяком преступлении замешана женщина, но, что правда, то правда – из-за женской красоты преступлений совершено не меньше, а, возможно, и больше, чем благородных поступков и подвигов. Не случайно в христианских преданиях бесы являются людям, приняв ангельски прекрасный лик женщины. Нет, видимо все же прав был Толстой, когда в книге «Что такое искусство», противопоставлял красоту и добро:
«Добро есть вечная, высшая цель нашей жизни. Как бы мы ни понимали добро, жизнь наша есть не что иное, как стремление к добру, то есть к Богу. Красота же, если мы не довольствуемся словами, а говорим о том, что понимаем, — красота есть не что иное, как то, что нам нравится. Понятие красоты не только не совпадает с добром, но скорее противоположно ему, так как добро большею частью совпадает с победой над пристрастиями, красота же есть основание всех наших пристрастий».
Толстой знал, о чем писал, ибо сам был большой «аматер» по части женской красоты, считал свое «пристрастие» грехом, наваждением и тщетно боролся с ним. В его повести «Отец Сергий» монах-отшельник Сергий, чувствуя, что не в силах устоять перед красотой кокетки, решившей из озорства соблазнить его, отрубает себе палец. Похоже, Толстой сам готов был отрубить палец, чтобы избавиться от наваждения женской красотой.
У нас прицепились к одной цитате Достоевского, а между тем перешагивают через другую его мысль, высказанную устами Мити Карамазова в другом романе:
«Красота – это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя потому, что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут. Я, брат, очень необразован, но я много об этом думал. Страшно много тайн! Слишком много загадок угнетают на земле человека. Разгадывай, как знаешь, и вылезай сух из воды. Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. Черт знает что такое даже, вот что! Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, – знал ты эту тайну, иль нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей..
Вот так: «Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут». И до этой истины Достоевский тоже не умом дошел, он ее по себе знал. Это в нем самом идеал Мадонны уживался с «идеалом содомским». Н. Страхов, составивший биографию Достоевского, знавший писателя лично, в письме Толстому писал о нем: «Его тянуло к пакостям, и он хвалился этим. Висковатов (профессор Юрьевского университета) стал мне рассказывать, как он похвалялся, что … в бане с маленькой девочкой, которую ему привела гувернантка.[…]Лица, наиболее на него похожие, - это герой «Записок из подполья», Свидригайлов […]Ставрогин […]. Одну из сцен Ставрогина (растление и пр.) Катков не захотел печатать, но Достоевский здесь читал ее многим. При такой натуре он был расположен к сладкой сентиментальности, к высоким и гуманным мечтаниям, и эти мечтания – его направление, его литературная муза, и дороги. В сущности, впрочем, все его романы составляют самооправдание, доказывают, что в человеке могут ужиться с благородством всякие мерзости».
Вот и Пушкин – про гений чистой красоты стихи писал, а сам привычно, как пьяница в кабак, в бордель хаживал. Чудны дела твои, Господи!
На этой фразе кончаю свое письмо. Как писали в конце писем в старину, «Примите, и прочее»
Как Леночка? Поцелуйте ее за меня. Как продвигается Ваша кандидатская?
Ваш Н. С.
* * *
Дорогая Катя, здравствуйте (надеюсь, вы позволите мне, старику называть Вас попросту, по имени).
Добрый день, веселая минутка.
Письмо Ваше получил, спасибо, но о нем после. Начну с того, что меня сейчас больше всего занимает.
Позавчера утром я видел сон. Фантастический пейзаж: прекрасные сказочные дворцы из чистого прозрачного льда; они взмывают вверх, подобные готическим соборам, только во много раз прекраснее. Бесчисленные ледяные сталагмиты тысячами шпилей - больших, малых, совсем крошечных и гигантских, чьи острые вершины теряются в небесной выси. И что самое чудесное – эти ледяные громады покоятся не на прочном фундаменте, как на Земле. Низ этих дворцов представляет собой ледяные сосули-сталактиты - те же шпили готических соборов, только вершинами вниз. И они тоже – где-то мощные, толстые столбы, где-то слабые опоры, а где-то совсем тоненькие, толщиной с карандаш, стебелек цветка или волос. И, тем не менее, они ухитряются держать эти махины льда.
Я проснулся в состоянии зачарованности от этой небывалой красоты. На душе было свежо и светло, будто со мной произошло что-то очень хорошее. На часах было пять утра, я закрыл глаза и постарался снова уснуть, что мне вскоре и удалось, и больше ничего не снилось. Все утро я не вспоминал свой сон, занятый работой над книгой, а в середине дня вдруг в воображении возникли эти ледяные соборы, и опять душу овеяло чистым и светлым. И показалось, что в этих соборах есть что-то знакомое, что-то такое, что я знал раньше. И лишь вечером вспомнил, что читал о них в одном научно-фантастическом рассказе давным-давно, когда в 1970-м году только вернулся из армии.
В том рассказе группа космонавтов отправилась куда-то на край галактики или еще дальше. У них было задание – для каких-то научных, кажется, надобностей нужно было уничтожить какую-то звезду. Звездочка была совсем маленькая, ее не жалко – таких малюток полно в космосе, и они, когда придет срок, все равно сами погаснут. А на Земле людям, я уж не помню зачем, это было до-зарезу нужно, и потому снарядили эту трудоемкую дорогостоящую экспедицию.
И вот космонавты, спустя много времени, прибыли на место. Вокруг этой звезды вращались четыре или пять планет; атмосферы, а, стало быть, и жизни на них не было, ничего интересного они из себя не представляли. Потому и выбрали на заклание именно эту звезду, ведь вместе с нею погибнут и эти планетки. Но прежде чем пустить на слом, космонавты решили сначала их осмотреть. И правда, ничего стоящего на этих планетишках не было: мертвый ландшафт, холодная каменная пустыня – горы, скалы, ущелья, пропасти. На всех одно и то же. Но вот осталась последняя планетка. Космонавты высадились на ней и ахнули – они увидели те самые ледяные дворцы, которые мне пригрезились во сне. Дело в том, что на этой планете тоже не было атмосферы, и температура была очень низкой, зато было много воды, а силы гравитации были столь ничтожны, что замерзшая вода, вместо того, чтобы покрыть планету сплошным ледяным панцирем, устремилась вверх, да так и застыла, образовав эти сказочные дворцы. Они потому и держались на опорах толщиною в волос, что почти ничего не весили. Насчет научной достоверности рассказа умолчим, в конце концов, это всего лишь сказка. Но сказка – ложь, да в ней намек…
На корабль люди вернулись потрясенные и подавленные – никогда ничего подобного они не видели. И никто из жителей Земли такой красоты не видел. Но космонавты обязаны были выполнить задание, на экспедицию затрачены масса средств, времени и труда тысяч людей, и чтобы снарядить другую подобную экспедицию к другой звезде, понадобятся новые затраты и многие годы труда. Но как можно уничтожать такую красоту! Так может отказаться от выполнения задания, сохранить ее? А какой смысл? Все равно ведь на этой планете больше никто никогда не побывает и красоты этой не увидит, и сами космонавты улетят домой, на Землю и тоже никогда ее больше не увидят. Так какой же смысл ее беречь? Ведь если ее никто не видит, то какая разница, есть она или нет. Если ее никто не видит, то получается, что ее вроде как бы и нет. И все же уничтожить ее рука не поднимается. Положение кажется безвыходным. Командир экспедиции предложил разумное решение: стереть из памяти посещение этой планеты: нет воспоминаний – и нет проблемы, и не из-за чего мучиться. Но все в как один сказали: «Не надо!». Никто не захотел забыть об увиденной красоте. Рассказ заканчивается двумя великолепными фразами: «И все же мы приняли решение. Вы знаете его».
Тогда меня рассказ зацепил именно идеей, которую вложил в него автор. Получается, что красота превыше всего! Превыше научных интересов, материальных затрат, человеческого труда. Даже превыше самого человека. Она объективна и существует сама по себе, и ей безразлично, видит ее человек или нет. И человек не имеет право посягать на красоту, как на свою собственность. Есть возможность любоваться красотой – иди и любуйся, нет возможности - сиди дома, но красоту не трогай. Она не твоя, она превыше тебя со всеми твоими звездолетами и научными интересами.
Примерно так я думал тогда, когда двадцатилетним прочитал этот рассказ. Но сейчас, после этого сна, моя мысль заруливает совсем в другую сторону. Меня вдруг обожгла неожиданная мысль: а почему автор рассказа вместе со своими героями решили, что ледяные дворцы прекрасны, а горные ландшафты на остальных планетах – нет? Разве в горах нет красоты? Разве лунный пейзаж не прекрасен? «Лучше гор могут быть только горы», - пел Высоцкий. Помню, как в детстве завораживали меня картинки, изображающие космические путешествия на другие планеты, инопланетные горные пейзажи. При виде этих гор, созданных воображением художников, у меня дух захватывало. А вот у космонавтов из рассказа дух не захватывало. А почему? Да потому, что я их никогда не видел, они мне были недоступны, а для космонавтов привычны, их и на Земле полно, и чтобы полюбоваться ими, нет нужды летать так далеко. Да и на других планетах наверняка видели не раз. «Мало ли в Бразилии Педров! И не сосчитаешь».
А что если бы было наоборот: ледяные дворцы на опорах толщиною в волос – привычная, сотни раз виденная на Земле картина, а горы - нечто невиданное, уникальное? Уверен, что тогда герои рассказа мучились бы над проблемой – как сохранить эту горную красоту, а ледяные дворцы - да гори они синим огнем, пропади пропадом – не жалко. Получается, что прекрасно только то, что единично, уникально?
Вспоминается история (то ли правда, то ли наоборот), которую в детстве рассказал мне приятель. Некто на Западе нашел клад с древними монетами и решил их продать и получить барыш. В древних монетах он разбирался и знал, что подобные монеты были науке не известны и его находка произведет сенсацию. Но он был настоящий бизнесмен, то есть умел делать деньги, и сообразил, что одна монетка на рынке будет стоить во много раз больше, чем весь клад. Он скрыл, что нашел целый клад монет и продал только одну, получив за нее огромные деньги, поскольку она была уникальной. Спустя какое-то время он выставил на продажу еще одну монету и опять получил хорошие деньги, но уже поменьше, поскольку теперь таких монет в мире было уже две. Третья монета соответственно стоила еще меньше. В конце этой истории делец выложил остатки своего клада, тем самым обрушив их рыночную стоимость – они уже не были уникальными.
Попробуем продолжить тот рассказ. Допустим, космонавты решили пощадить ту звезду с ее планетками ради ледяных дворцов и улетели на следующую звезду, а у той звезды уже на двух планетах точно такие же ледяные дворцы, они на третью звезду – а там целых четыре звезды с ледяными дворцами, они на четвертую, на пятую… Короче, подобных планет во Вселенной – как песчинок в пустыне. А задание выполнить надо, и топливо кончается, и домой на Землю давно пора. «И тогда мы приняли решение. Вы знаете его».
Или японская притча. Один император узнал, что в его владениях живет человек, у которого в саду растет сакура, цветы которой самые прекрасные в Японии. Японцы большие поклонники красоты и обожают свою сакуру, и вот император, оставив свои государственные дела, поехал к тому человеку, чтобы полюбоваться этим чудом. Когда он приехал к тому человеку и пошел по его саду, он был потрясен: все цветы на сакуре были срезаны. Император был взбешен: как могла подняться рука на такую красоту! Но едва он вошел в дом хозяина, гнев его моментально утих: в нише, называемой токонома, куда японцы по традиции ставят разные украшения, стояла ваза, а в ней веточка сакуры с одним-единственным цветком. И этот цветок был самым прекрасным во всей Японии!
Или такой случай (этот рассказ я читал в школьные годы). К полярникам на Север доставили груз с продовольствием и прочим. Когда вскрыли один из ящиков, обнаружили в ней муху – она сидела в ящике, когда его заколачивали на большой земле, да так там и осталась. И вот муха из края тепла и лета была доставлена в край вечного холода. Это вам не сакура, а зловредная надоедливая муха. Как писали на плакатах в моем детстве, «Уничтожайте мух, разносчиков заразы!». Но то летом, где мух полно и от них нет покоя («Ах, лето красное, любил бы я тебя, когда б не зной, да комары, да мухи!»). А на севере муха существо уникальное, как цветочек сакуры в «токономе». Даже люди на севере давно уже не уникальны, а муха – та единственная в своем роде. И стала эта уникальная муха любимицей всей команды полярников, поскольку напоминала о тепле, об оставленном доме, родных, друзьях. Ее откровенно баловали, подкармливали самым вкусным и не сгоняли, когда она садилась на продукты. Это была самая прекрасная муха на свете! Я бы рассказ так закончил: когда она умерла, полярники очень горевали и труп ее с ближайшим самолетом отправили на большую землю, чтобы похоронить на родине. Или с полярными почестями похоронили рядом со своей станцией.
Ведь вот как каналья-человек устроен! Привычное перестает замечать, массовое не ценит. Какой ни будь копеечный предмет ширпотреба, пуговицу, обломок чашки, которые мы выбрасываем на помойку, найдут наши потомки и будет она для них дорога, как муха на севере. Когда я в детстве учился в художественной школе, нас учили, что достоинства и недостатки своей работы видишь спустя какое-то время. Если долго сидишь над рисунком, глаз «замыливается», а когда, отдохнув от рисунка, посмотришь свежим глазом, видишь в нем то, что скрыто для глаза замыленного. Приходишь в Третьяковку: «Ах, Куинджи! Ах, Левитан!» А старушки, что сидят в залах и следят за порядком, не ахают. Они этих Куинджей да Левитанов своими замыленными глазами видят каждый день. Каждый день не наахаешься.
Вот так и с людьми: живешь с человеком, видишь его каждый день - и не видишь, поскольку глаз замылен. И лишь когда расстанешься с ним, начинаешь скучать и понимаешь, как он тебе дорог. А утратишь его навеки – и смоется с глаз «мыло», и видишь все в первозданном виде. И видишь то, чего раньше не видел, понимать то, чего раньше не понимал. Бывает – перечитываешь вещи Толстого, Чехова, Пушкина - то, что читал сколько-то лет назад и – Боже мой, да это ж будто совсем другая книга! Как я не видел в ней того, что вижу сейчас!
Так и моя прошлая семейная жизнь. Я часто вспоминаю покойную жену и будто перечитываю книгу, которую читал когда-то давно. Перечитываю – и поражаюсь: оказывается, прожив годы с женщиной, я мало что понял в нашей совместной жизни. Оказывается, это была совсем другая жизнь, не та и не о том. И женщина была совсем другая. Во многом похожая, близкая, но – другая. Да и настоящее тоже раскрывается передо мной как книга, которую читаю уже давно, и только сейчас начал в ней что-то понимать. Так мне, по крайней мере, кажется (главного-то, может, еще и не начал понимать). И вряд ли бы это произошло, если бы моя Таня была жива. Так бы и жил с ней и видел ее замыленными глазами. Смерть близкого человека – хороший учитель, хотя и жестокий.
Впрочем, не будем о грустном. Жизнь продолжается. И она прекрасна несмотря ни на что, потому что уникальна, как ледяные дворцы на той далекой планете. Как цветок сакуры в японской притче, как муха на северном полюсе. И посему да здравствует жизнь и да здравствует красота жизни!
Искренне Ваш Н.С.
* * *
Катюша, милая, ну чего Вы всполошились!
Право же, напрасно. Напрасно Светлана Васильевна вас напугала, ничего серьезного не произошло. И черт нагадал приехать ей к нам в Казань именно тогда, когда я приболел! Ну, приболел – и приболел, я ведь уже не молоденький, а слава богу! На то и старость, чтобы болеть. Это вам, молодым, болеть не полагается, и Вы не берите с меня пример, живите в здравии многая лета, аминь! И за меня не волнуйтесь, я еще поскриплю, покопчу небо. Как сказал один древний старик в фильме Михалкова-Кончаловского «Сибириада», «Помирают не старые, а поспелые, а я, видать, еще не поспел».
Поговорим о другом. Стало уже привычным: каждый вечер перед сном выхожу погулять с собакой, и обязательно в голову придет какая ни будь неожиданная мысль или продолжение прежней мысли. Я даже не могу назвать эти мысли находками, потому что, собственно, ничего не ищу. Сонька, бегая по газонам и ощупывая носом, как металлоискателем, землю, найдет то косточку, то остаток пирожка возле летней кафешки (однажды даже нашла целую порцию шашлыка), а я нахожу мысли. Как Пикассо говорил: «Я не ищу, я нахожу». Вот и я не ищу. Я просто иду привычным маршрутом вокруг дома и ни о чем не думаю, и вдруг, невесть откуда, появляется в голове какая-то мысль - новая, неожиданная для меня самого, будто и не моя вовсе, а мне ее кто-то вложил. Читал, что есть такие психотехнологии, когда можно послать человеку мысль: «Выпрыгни из окна» или «Пойди и убей того-то» - и он выпрыгнет и убьет. Якобы убийца Леннона не сам до этого додумался, а ему вложили эту цель ЦРУшники - очень певец стал опасен для государства своей деятельностью и своим авторитетом. Убить или из окна выпрыгнуть мне, слава Богу, в голову не приходит. Мысли, которые мне, возможно, посылает мой неведомый посланец, не опасные, но столь же неожиданные для меня самого.
Вот и вчера, едва прошли с Сонькой половину пути и повернули назад, и ей богу, не думал о красоте и с чем ее едят, вдруг ни с того ни с сего вспомнилось красивое выражение Горького, которое слышал в старом фильме «Дорогой мой человек»: «В пустыне нет красоты, красота в сердце араба». И сразу почувствовал, что в этой фразе заключено много чего-то нового и важного. Она будто шляпа фокусника, из которой он вынимает то, что по законам физики в шляпе поместиться не может: кролика, стаю голубей, столик со стуликами, буфет с бубликами.
Хорошо, что есть интернет. Придя домой, заглянул в него и сразу нашел источник. Оказывается, это цитата из письма Горького Пришвину. Выписал ее для памяти.
«Я очень долго восхищался лирическими песнопениями природе, но с годами эти гимны стали возбуждать у меня чувство недоумения и даже протеста. Стало казаться, что в обаятельном языке, которым говорят о « красоте природы», скрыта бессознательная попытка заговорить зубы страшному и глупому зверю Левиафану - рыбе, которая бессмысленно мечет неисчислимые массы живых икринок и так же бессмысленно пожирает их. Есть тут что-то похожее на унижение человеком самого себя пред лицом некоторых загадок, ещё не разрешённых им. Есть нечто «первобытное и атавистическое» в преклонении человека пред красотой природы, - красотой, которую он сам, силою воображения своего, внёс и вносит в неё.
Ведь нет красоты в пустыне, красота - в душе араба. И в угрюмом пейзаже Финляндии нет красоты, - это финн её вообразил и наделил ею суровую страну свою. Кто-то сказал: «Левитан открыл в русском пейзаже красоту, которой до него никто не видел». И никто не мог видеть, потому что красоты этой не было, и Левитан не «открыл» её, а внёс от себя, как свой человеческий дар Земле. Раньше его Землю щедро одаряли красотою Рюйсдаль, Клод Лоррен и ещё десятки великих мастеров кисти. Великолепно украшали её и ученые, такие, как Гумбольдт, автор «Космоса». Материалисту Геккелю угодно было найти «красоту форм» в безобразнейшем сплетении морских водорослей и в медузах, он - нашёл и почти убедил нас: да, красиво! А древние эллины, тончайшие знатоки красоты, находили, что медуза отвратительна до ужаса. Человек научился говорить прекрасными, певучими словами о диком рёве и вое зимних метелей, о стихийной пляске губительных волн моря, о землетрясениях, ураганах. Человеку и слава за это, пред ним и восторг, ибо это сила его воли, его воображения неутомимо претворяет бесплодный кусок Космоса в обиталище своё, устрояя Землю всё более удобно для себя и стремясь вовлечь в разум свой все тайные силы её.»
«А если это так, то что есть красота и почему её обожествляют люди?». Получается, что и нет никакой красоты. Красоты объективной, которая существует сама по себе, без человека, и которой наплевать, видит ее человек или нет. Бог в Библии сотворил нечто, «и увидел, что это хорошо». А потом пришел араб, увидел это нечто и дал этому «нечто» имя: «пустыня», и сказал, что она красива. Потому что Бог, сотворив араба, вложил в его душу потребность в красоте и способность наделять ею Божьи творения. И арабу «слава за это, пред ним и восторг». Получается, по Горькому, что Бог-Творец не творил красоты, он оставил это удовольствие человеку. Но Бог вложил в человека еще и способность и потребность обожествлять красоту. Горький не прав, когда пишет: Есть тут что-то похожее на унижение человеком самого себя пред лицом некоторых загадок, ещё не разрешённых им. Араб наделяет красотой пустыню не потому, что не разрешил ее загадок. Загадки загадками, а красота красотой, «мухи отдельно, мясо отдельно». Часто красота действительно таит в себе загадку, и это придает ей дополнительную привлекательность. Можно и так сказать: где нет загадки, там нет и красоты. Для меня загадка, как Левитан мог написать такие прекрасные картины, а для него самого-то они, возможно, не были ни прекрасными, ни загадочными. Он знал, как он написал их и видел в них недостатки, которых не вижу я.
Но я согласен с Горьким, когда он говорит, что в восхищении арабом красотой есть «нечто «первобытное и атавистическое». Я бы сказал – языческое. Первобытный человек, наделяя в своем сознании, в своей душе природу красотой, по Заболоцкому, «обожествлял» ее, потому что Бог также вложил в него эту способность и потребность – обожествлять. «Язычники» обожествляли небо и все, что на небе – Солнце, Луну, звезды, кометы, астероиды. Обожествляли Землю и все, что на ней – лес, поле, гору (японцы до сих пор почитают свою Фудзияма), реку (индусы до сих пор поклоняются Гангу), животных, растения, даже насекомых (как египтяне жука скарабея), камни и т.д. Потом наступила эпоха единобожия, первые христиане рушили языческие храмы, глумились над языческими святынями, Магомет выбросил из Каабы всех языческих идолов. Древнегреческий философ Фалес говорил: «Все полно богов». Древние иудеи, а за ними и христиане заявили: «Ничего подобного! Бог един, а все остальные - демоны», а Магомет подхватил «Нет Бога, кроме Аллаха!» - и человек очутился в обезбоженном мире. Ностальгию по утраченному миру, полному богов, выразил Шиллер:
Ах, пока служили вам открыто,
Был и смысл иной у бытия,
……………………………………
Жизнь полней текла чрез всё творенье;
Что и жить не может, всё жило.
………………………………..
Было лишь прекрасное священно,
………………………………….
Светлый мир, о где ты? Как чудесен
Был природы радостный расцвет!
Ах, в стране одной волшебных песен
Не утрачен сказочный твой след!
Загрустя, повымерли долины,
Взор нигде не встретит божества, -
Ах, от той живительной картины
Только тень видна едва!
Всех цветов душистых строй великий
Злым дыханьем севера снесен,
Чтоб один возвысился владыкой,
Мир богов на гибель осужден.
Для язычника природа была храмом. Пришли Базаровы и сказали: природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник. И начали «работать». Раз в природе нет святости, так и нечего с ней церемонится. «Человек проходит как хозяин». Когда европейцы - богобоязненные христиане осваивали Америку, коренные жители-индейцы были в недоумении: зачем губить прерии, уничтожать бизонов? Они что, сумасшедшие, эти белые? Один индейский вождь написал губернатору письмо, в котором сравнил белых с человеком, гадящим в собственную постель. Русский язычник не «гадил в постель», земля для него была мать, заступница, судья и искупительница грехов. Землю целовали, ею клялись. Не верно, что Левитан открыл в русском пейзаже красоту, которую до него никто не видел. Еще в XIII веке неизвестный автор писал: «О, светло светлая и прекрасно украшенная, земля Русская! Многими красотами прославлена ты: озерами многими славишься, реками и источниками местночтимыми, горами, крутыми холмами, высокими дубравами, чистыми полями, дивными зверями, разнообразными птицами…»
«Загрустя, повымерли долины, Взор нигде не встретит божества». Монотеисты-христиане отменили богов, оставив только одного – того, кого наши языческие предки называли Вседержителем, Верховным Богом, Прабогом, Богом всех богов. После этого оставалось сделать последний шаг – отменить Вседержителя, что и сделали атеисты. Монотеисты уничтожали языческие храмы – атеисты уничтожали храмы христиан-монотеистов. Обезбоженный мир стал подобен обезвоженному организму. И только люди искусства, «жрецы прекрасного» продолжали язычески поклонятся красоте природы и обожествлять ее (Шиллер именно об этом написал: «Ах, в стране одной волшебных песен не утрачен сказочный твой след»).
«Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…» - писал Тютчев.
А вот Соловьев:
И как будто земля, отходя на покой,
Погрузилась в молитву без слов,
И спускается с неба невидимый рой
Бледнокрылых, безмолвных духов.
И еще у него же:
Владычица-земля! С бывалым умиленьем
И с нежностью любви склоняюсь над тобой.
Лес древний и река звучат мне юным пеньем...
Всё вечное и в них осталося со мной.
Другой был, правда, день, безоблачный и яркий,
С небес лился поток ликующих лучей,
И всюду меж дерев запущенного парка
Мелькали призраки загадочных очей.
И призраки ушли, но вера неизменна...
А вот и солнце вдруг взглянуло из-за туч.
Владычица-земля! Твоя краса нетленна,
И светлый богатырь бессмертен и могуч.
А ведь Соловьев был христианским философом, христианином до последней капли крови – и какое языческое восприятие Божьего мира!
Есенин о богах и духах природы не писал, но природа в его стихах одухотворена, она живая:
Дремлет взрытая дорога.
Ей сегодня примечталось,
Что совсем-совсем немного
Ждать зимы седой осталось.
Ах, и сам я в чаще звонкой
Увидал вчера в тумане:
Рыжий месяц жеребенком
Запрягался в наши сани.
Или:
Там, где капустные грядки
Красной водой поливает восход,
Клененочек маленький матке
Зеленое вымя сосет.
В христианстве небесное противопоставлено земному. Земной мир во грехе, небесный мир – божественный. Отсюда земная красота грешная, небесная – божественная. Это противопоставление полусерьезно выражено в модном романсе начала XX века на стихи Варженевской:
Силой волшебною, силой чудесною
Эти цветы расцвели,
В них сочетались с отрадой небесною
Грешные чары земли.
Конечно, к началу двадцатого века, после Левитана, Поленова и других русских пейзажистов, красоту природы считали греховной разве что уж совсем дремучие святоши, и весь романс – это гимн природе, гимн красоте цветов, и гимн вполне языческий (ночные цветы грезят, шепчут, луна ласкает их своими лучами, цветы расцвели «силой волшебною». А ведь волшебство, волшба, кудесничество – это явления языческие, проклинаемые церковью как бесовские, враждебные Богу. И вот в романсе оба мира выступают в единстве:
В них сочетались с отрадой небесною
Грешные чары земли.
Варженевская написала про земные чары, что они «грешные», но, конечно, только «для красного словца». Ни она сама, ни ее современники, которые пели этот романс, земную красоту грешной уже не считали. Хорошо, что есть искусство – есть кому сказать о земной красоте. А если бы было одно христианство с его проклятием земному? Подумать страшно!
На этой мысли поставлю точку.
Всех благ.
По-прежнему Ваш Н.С.
* * *
Дорогая Катюша,
здравствуйте на все четыре ветра.
Поздравляю Вас с днем рождения, с Вашим, так сказать, не будем уточнять скольки летием. Желаю Вам, как и прежде, оставаться в жизни текучей рекой, а не стоячим болотом, и чтобы Вам на вашем пути всегда горел зеленый свет и не было пробок – а уж ДТП тем более. Халиф Абдуррахман сказал однажды, что в его жизни было всего четырнадцать счастливых дней. Я желаю, чтобы в Вашей жизни было счастливых дней в сто тысяч раз больше, чем их было у халифа Абдуррахмана. А красоты и ума Вам не желаю, поскольку у то, и другое у Вас уже есть (куда уж больше?).
Вы спрашиваете про здоровье? Да нормально мое здоровье. Как в фильме «Служебный роман»: «По сравнению с Бубликовым не плохо» (помните, там тоже чуть не похоронили Бубликова). А на Ваш второй традиционный вопрос, как я живу, какое у меня настроение, тоже отвечу традиционно: живу хорошо и настроение прекрасное, особенно если не смотреть в зеркало.
А сейчас вернемся к нашим любимым баранам. Вы спрашиваете, сомневаюсь ли я. Конечно, сомневаюсь, как же без сомнений. Я не догматик, не фанатик религиозный, убежденный, что у него в кармане истина в последней инстанции. «Сомневайся во всем», - учил старик Декарт. И что красоты в природе нет, а есть она лишь «в сердце араба» - верю, но сомневаюсь. Может быть, как раз наоборот – красота есть и она независима от араба, и он, «огончарованный» красотой араб, ее сохранит, как космонавты из того рассказа сохранили планету с ледяными дворцами на опорах толщиной в волос. Последовательница Рериха Шапошникова, книгу которой « Тернистый путь красоты» я нашел сегодня в интернете, писала: «Красота является тем таинственным дуновением инобытия, из которого она проливает в глубины нашей плотной материи тот Свет, без которого были бы невозможны ни эволюция этой материи, ни ее преображение в энергию духа». И хочется верить в это, и верится, - а Декарт тут как тут: «Сомневайся, сомневайся!».
Однозначно можно не сомневаться в одном: красота для чего-то нужна арабу, без красоты ему и жизнь не в жизнь. И когда он не видит ее вокруг себя, то сам ее создает: сажает сады, разводит цветы, рыбок в аквариуме, приобретает красивую одежду, вещи. Он может вести жизнь самую некрасивую, грешную, безобразную – и при этом нуждаться в красоте внешнего мира: в природе, людях, вещах. Приедет в лес на шашлыки – испоганит лес, оставит после себя бутылки, банки; полюбит красивую женщину– и сам же ей в душу наплюет, жизнь изгадит; красивую вещь (машину, драгоценности) купит на уворованные деньги - однако и лес, и красивая женщина, и красивая вещь ему нужны, без них он не может.
И даже там, где нет и не может быть красоты, где она вроде бы и неуместна (например, в туалете), араб все равно нуждается в ней – чтобы и рисунок кафеля на стенах, и дизайн унитаза, и цвет туалетной бумаги… Казалось бы, что может быть более противоположно красоте, чем смерть, более несовместимо с нею, более враждебно ей – но и здесь потребность в красоте берет верх. Умершего одевают в красивую одежду, кладут в красиво украшенный гроб, над могилой ставят красивый памятник, украшают ее венками, сажают на ней цветы. Придешь на кладбище – в глазах рябит от украшений. Не кладбище, а праздничная первомайская демонстрация! Да это и есть демонстрация, если исходить из значения этого слова – «демонстрировать», т.е. показывать. Демонстрация украшений и материального состояния родственников умершего, и чем состоятельнее родня, тем красивее и богаче гроб и памятник.
Или эстетизация зла. Казалось бы, что может быть более отвратительно для нас, чем фашизм, - а посмотришь на советские, а затем и постсоветские фильмы о войне – какими подтянутыми, элегантными красавцами выглядят в них фашисты! Авторы фильмов явно любуются их военной формой, выправкой, манерами. Особенно в этом преуспела Лиознова в своих «Семнадцати мгновениях». Смотришь документальные съемки военного времени, на всех этих Шелленбергов, Борманов и Мюллеров – помятые, усталые, в поношенных мундирах. Никакого шарма. Но Лиознова, как женщина, явно неравнодушна к внешнему виду мужчины, и если Вячеслав Тихонов впоследствии жаловался, что ему было психологически тяжко носить во время съемок ненавистную эсэсовскую форму, то она этой формой явно любовалась. И по внешнему виду тщательно подогнанных и отутюженных студийными модельерами костюмов чувствовалось, что это не реальная одежда, ее на самом деле никто не носит, а перед съемкой аккуратно снимают с плечиков, да еще и пройдутся по ней щеточкой, чтобы, упаси бог, ни соринки, ни пушинки. А после съемок бережно повесят опять на плечики и уберут в шкаф до следующих съемок. И не удивительно, что после просмотра фильма мальчишки стали играть в Штирлица и Мюллера, приветствовали друг друга «Хайль Гитлер!», а когда они подросли, в начале 80-х, устраивали манифестации, отмечали день рождения Гитлера, носили свастику на рукавах, череп с костями на галстуках. Красиво же!
Или возьмем орудия убийства – все эти шпаги, сабли, мушкеты, пистолеты – как они красиво украшены! Настоящие произведения искусства. Я не пацифист, не толстовец с его теорией непротивления злу насилием. Практика показала, что непротивление может быть эффективнейшим способом борьбы со злом (в Индии против английских колонизаторов, в Америке против дискриминации негров), и сам я в отдельных случаях использовал непротивление насилием, и весьма успешно. Но непротивление как метод борьбы не панацея, не ключик, коим открываются все двери. Если бы мы в борьбе против Гитлера пользовались этим методом, мы бы оказали Гитлеру неоценимую услугу. Так что перековывать мечи на орала еще рановато. Но эстетизировать войну, орудия убийства себе подобных… Хотя, конечно, пока, как писал пресловутый Троцкий, «злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и воевать», приходится использовать магию красоты и в военном деле (красота мундиров, парадов, оружия, военных церемониалов - отдание чести, строевой шаг, целование знамени и прочее). Без всей этой красоты солдатам не хватило бы энергии, чтобы идти на смерть.
Конечно, в борьбе с фашизмом Советской армии было не до красивостей, и форма у нас была не такой красивой, как у фашистов. И все же о красоте не забывали, и не случайно в разгар войны, когда судьба страны и народа висела на волоске и, казалось бы, было не до красивостей, вновь ввели, как в царской армии, погоны. И офицеры, украсившись этими шитыми самоварным золотом штучками со звездочками, почувствовали себя орлами, героями, а падкие до красоты женщины, как у Грибоедова, «в воздух чепчики бросали», поверив, что уж теперь-то, с погонами на плечах, мы «фрицев» точно одолеем. А как красив был военный парад Победы! Красота Советской армии во Второй Мировой войне играла, конечно, не решающую, но и отнюдь не последнюю роль, и в этом смысле она, по Достоевскому, в купе со всеми прочими факторами, действительно спасла мир - спасла от фашистской чумы.
«Ах, красота – это страшная сила», - писал Надсон (потом эту фразу комично обыграла Раневская).
Пока до свидания. Целую. Привет семье и маме.
Искренне Ваш.
* * *
Катенька, здравствуй!
Спасибо за твое письмо. Оно, как все твои послания, в очередной раз подтолкнуло меня к новым мыслям.
Конечно, красота подобна вкусной пище – тут я с тобой совершенно согласен. Люди любят вкусно поесть. Такими их неизвестно для чего создал Господь Бог. Продолжу твою мысль.
Было бы понятно, если бы вкусное означало здоровое, полезное для организма, но в реальности часто вкусное как раз и вредно, а полезное не вкусно. Покойный академик Аммосов советовал питаться не вкусно, но полезно и сам налегал на квашенную капустку.
Джек Лондон считал, что красота объективна, существует независимо от человека. А можно ли утверждать, что вкусное тоже объективно и существовало до того, как появились люди? По- моему, все вкусные яства, что существуют на свете, созданы людьми. Человек по природе своей творец, и в этом смысле он действительно создан по образу и подобию Божьему. Не довольствуясь теми продуктами, что ему предоставляет природа, он экспериментирует, смешивая разные виды продуктов, варит, печет, коптит, вялит, солит, маринует, чтобы создать блюда с новыми вкусами, которых в готовом виде нет в природе. Так же он создает не существующую в природе красоту: японские и английские парки, клумбы с цветами, которые не растут в дикой природе, а выведены им. Образцом красоты среди цветов люди считают розу, но в природе нет никакой розы. Библейский бог, творя растения, розы не сотворял и не сказал, сотворив ее, «что это хорошо». Господь сотворил дикий шиповник, а уж из этого полуфабриката человек по собственной инициативе вывел путем селекции бесчисленные виды роз. А что человек вытворяет со своей внешностью, особенно женщины!
В Библии бог сотворил Адама и Еву и увидел, что они «хороши весьма», но потомки Евы вовсе не считают, что они «хороши весьма» и, чтобы добиться совершенства, красят ногти, губы,а из волос сооружают сложные конструкции и тело задрапируют так, что истинную его форму не узнаешь. Разве это не ересь, не издевательство над Божьим творением? Если бы Бог считал, что розовые ногти и ярко-красный рот – это «хорошо весьма», так он бы и создал Еву с розовыми ногтями и алым ртом. Он же всемогущий, что ему стоит? А он не создал. Вместо этого же дал человеку способность творить и художественный вкус, чувство прекрасного и сказал, что это «хорошо весьма». Вот о чем молчит Библия. Точно так же дал Бог человеку съедобные растения, овощи, фрукты, пряности, но нарочно не сообщил, что из них можно готовить супы, каши, салаты, варить компоты и варенья. Все это человек должен был изобрести сам. Он же человек, он же «по образу и подобию»!
Вот в этом и заключается сходство между красивым и вкусным. Красиво и вкусно лишь с точки зрения араба. Человек считает вкусным копченую рыбу, а с точки зрения кошки самая вкусная рыба сырая, а копчением ее только портят. То же и с красотой. В детстве я читал эпиграмму о мухе, которая не обратила внимания на прекрасную садовую розу, зато, увидев кучу, пардон, дерьма, воскликнула: «Какая красота!»
И на вопрос, может ли красота спасти мир, я бы ответил: может – если вкусная пища может спасти мир. Тот, кто питается изысканными деликатесами, не добрее и не милосерднее бедняка с его скудным рационом. И тот, кто окружен красивыми вещами, носит красивую одежду, слушает красивую музыку, женат на красивой женщине не обязательно добрее и милосерднее того, кто этой красоты лишен. Гитлер обожал музыку Вагнера, Геринг был страстным коллекционером картин великих художников из ограбленных музеев завоеванных стран – значит, ценил красоту, а в фильме «Мертвый сезон» фашистский изувер и палач обожал Баха.
Вроде бы все ясно, но я все не могу успокоиться. Сколько ни рассуждай, а загадка красоты так и остается не разгаданной. Сижу, как царь Эдип «пред сфинкса древнею загадкой». Для чего человеку дана эта способность – видеть красоту, самому ее творить, и для чего заложена в него потребность видеть красоту и творить? Как и вкусная пища, она, несомненно, доставляет удовольствие, радость, чувство комфорта. Для тела пища – вкусное блюдо, для души пища – красота. Красота действует на душу человека терапевтически, и люди, наверное, одичали бы или сошли с ума от перенапряжения, если бы утратили способность воспринимать и творить красоту. Тарас Шевченко писал: «Красота на меня, в чем бы она ни проявлялась, в существе ли живущем или прозябающем, всегда имеет одинаковое и благодетельное влияние. Под ее благим влиянием я чувствую себя другим, обновленным человеком, чем-то вроде старого младенца. Приятное, невыразимо приятное ощущение! И в этом смысле я согласен с Достоевским, красота действительно спасет мир. Скажу больше: она уже спасает - ежедневно, ежеминутно. Даже Гитлера и Геринга спасала – может быть, Вагнер и живопись хоть как-то помогала им жить, ходить на двух ногах, улыбаться, пользоваться для общения человеческой речью, иначе черная энергия зла превратила бы их в настолько ужасных монстров, что и представить себе невозможно. И слоган Достоевского я бы перефразировал так: «Красота в душе араба спасает мир». Уточню: спасает мир людей.
По этому поводу расскажу старинную индийскую притчу:
Однажды за мудрецом погнался тигр. Убегая, мудрец упал в обрыв и еле успел ухватиться за корень. Сверху тигр, снизу пропасть. Мудрец звал на помощь, но никто его не слышал. Руки все больше слабели, и гибель была неминуема.
И вдруг он заметил прекрасный цветок, растущий на самом краю обрыва. И мудрец забыл обо всем, залюбовавшись, как Тарас Шевченко, красотой цветка. Неожиданно пришло спасение: зов о помощи услышал охотник, убил тигра и помог мудрецу выбраться. А потом полюбопытствовал, о чем тот думал, вися над пропастью. Мудрец ответил:
- Я думал о том, что какой бы ужасной ни была наша жизнь, в ней всегда есть место Красоте.
А как великолепно суть красоты (в данном случае женской) выразил Пушкин!
Всё в ней гармония, всё диво.
Всё выше мира и страстей.
………………………………….
Куда бы ты ни поспешал,
Хоть на любовное свиданье,
Какое б в сердце ни питал
Ты сокровенное мечтанье, -
Но встретясь с ней, смущенный, ты
Вдруг остановишься невольно,
Благоговея богомольно
Перед святыней красоты.
* * *
Катюша, здравствуй!
Давненько я не брал в руки шашек. За целое лето мы не обменялись ни одним посланием У тебя – отпуск, Сочи, у меня дача, работа над книгой (кстати, я ее почти закончил). Сейчас половина октября, «уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей». Вчера вечером возникло желание почитать на сон грядущий нашу переписку – и увлекся. Неужели это я написал? Читал – и вспоминал свои забытые рассуждения, и сам удивлялся: куда меня тогда занесло? Мысль моя бродила, как ежик в тумане. Ежику из мультфильма являлись из тумана то голова совы, то упавший с дерева лист, то собачья морда с ежиковым узелком, то лошадь. Так и мне из тумана подсознания являлись ледяные дворцы далекой планеты, араб, любующийся пустыней, красивая до приторности полубезумная Настасья Филипповна, белоснежный цветочек сакуры. Удивительно и непонятно: зачем все это было? Куда несло меня в тумане подсознания, как упавший с дерева лист по реке?
Я так и не понял, есть ли красота сама по себе, или же она только в душе араба. Джек Лондон утверждал, что есть: «Красота — абсолютна. Человеческая жизнь, вся жизнь покоряется красоте. Красота уже существовала во Вселенной до человека. Красота останется во Вселенной, когда человек погибнет, но не наоборот. Красота не зависит от ничтожного человека, барахтающегося в грязи». Во как! Красота – это ого-го, а человек – ничтожество, барахтающееся в грязи. Но жизнь человека покоряется красоте, и потому, по-Достоевскому, она спасет мир, в том числе и человека, барахтающегося в грязи. А Рерих уточнил: «Осознание красоты спасет мир». То есть, мало, чтобы красота была. Главное – осознать ее существование. Однако ни красота, ни осознание красоты в «Идиоте» никого не спасла. В народе говорят: «Не родись красивой, а родись счастливой». Настасью Филипповну красота счастливой не сделала.
В черновиках к «Бесам» у Достоевского есть другой вариант его знаменитого слогана: «Мир спасет красота Христова». Это совсем другое дело: не всякая красота, а красота от Бога. А есть красота от Дьявола – эта красота не спасет, а погубит. Не в этом ли скрытый смысл романа: красота Настасьи Филипповны не была красотой истинной, Христовой? Но что есть красота Христова? В христианстве такого понятия нет. В моей библиотеке есть так называемая «Женевская Библия». Вещь «очень превосходная», как говорят в Одессе. Главная ее ценность в комментариях к тексту и именной указатель. Хотите вы, например, узнать, где в Священном писании упоминается слово «Тьфу» - нашли его по алфавиту, на букву «Т», - и вот вам пожалуйста, указана и страница, и номер стиха. Так вот, в Ветхом Завете слово «красота» встречается много раз, но только в смысле телесной красоты: «Когда люди начали умножаться на земле и родились у них дочери, тогда сыны божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, кто какую избрал» (Бытие. 5.30). Но Ветхий Завет – это еще не христианство. А в Евангелии красота упоминается только один раз, и опять же в смысле материальном, как «пустой сосуд» (в данном случае в качестве сосуда выступает гроб), а не как небесный, божественный «мерцающий огонь». Христос говорит: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты». (Матфей. 23-27).
«Э-э-э», - сказали мы с Петром Иванычем. Получается, что Достоевский с ортодоксальной точки зрения впадает в ересь, перетолковывает Священное писание по-своему? Это дело не мое, я человек не церковный, мне важно понять, что классик вкладывал в понятие «красота Христова». Очевидно, основополагающие понятия христианства: доброта, милосердие, любовь к ближнему, нестяжательство и т.п. Но доброта – это есть доброта, а не красота, и милосердие есть милосердие а не красота. Конечно, человеку свойственно называть красивыми нематериальные объекты и абстрактные понятия: красивый поступок, красивая математическая формула, красиво забитый гол в футболе, красивая шахматная комбинация, «красиво жить не запретишь» и т.п., в том числе и красивая душа – то есть все то, что человек считает хорошим, что вызывает в нем положительные чувства. И вот что интересно: в Толковом словаре Даля слово «красота» дается, как и в Библии, в смысле «сосуда», как красота материальная: «Красота лица. Красоваться – быть видным, заметным по красоте своей, привлекать красою, изяществом, пригожеством» и т.д. Правда, есть еще «Красота слова – изящество выражения».
Получается, христианская Святая Русь не знает красоты Христовой, и красивую девушку, парня, природу или слово называли красивыми, а Христа, праведника или святого старца красивыми не называли. Русский язык отличается потрясающей мудростью, идущей из глуби веков (о других языках не сужу, поскольку знаю только русский, да и то плохо), и, я думаю, в том, что у руссичей не было знака равенства между телесной красотой - и добротой, милосердием и прочими душевными качествами, тоже была своя мудрость. Красота есть красота, а что она пробудит в человеке – Христово или дьявольское, зависит от самого человека. Один ради красоты подвиг совершит, другой – преступление. Она как лакмусовая бумага или луч прожектора, освещающий скрытое в душе человека. Не будь красавицы полячки – Андрий бы храбро воевал и, возможно, погиб героем, как его отец и брат, и никто бы никогда не узнал, что он способен на предательство.
Прошлой ночью не спалось, и я по этому поводу набросал стихотворение. Не судите строго – я не поэт, и это всего лишь черновик. Возможно, со временем я его отшлифую, а пока получилось так:
Так что же все- таки такое красота,
Что так ее обожествляют люди?
В безбрежность Запредельного врата
Или глоток живительных иллюзий?
И кем бы был в сем мире человек
Среди житейских грозных бурь и стужи,
Когда б не знал он красоты вовек,
Когда бы был к ней слеп и равнодушен?
И для чего нам красота дана,
Что низведет и вознесет высоко?
От бога иль от дьявола она?
А, может, и от дьявола, и бога?
Что было благом – обернется злом,
И зло в добро преобразиться может.
А, впрочем, речь, конечно, не о том.
Речь не о том…
Но все же, все же, все же.
* * *
Дорогая Екатерина Владимировна!
Это незаконченное письмо я нашла на компьютере моего отца, когда прибирала в его квартире после его смерти. Он писал его Вам, но дописать и отправить не успел. Оказывается, вы были с ним в переписке – а я и не знала.
Смерть настигла его во сне. В тот последний в его жизни день мы гостили у него с сынишкой и остались ночевать. Вечером мы вместе смотрели по телевизору фильм «Восхождение», который папа очень любил. Он был, как обычно, бодр и весел, шутил, и ничто не предвещало беды. Конечно, все мы знали, что он смертельно болен, и не показывали виду, что знаем. Сам он тоже знал это, но не догадывался, что мы знаем – а, может, и догадывался.
Я благодарю судьбу за то, что успела с ним проститься, что он умер, как говориться, у меня на руках. Произошло это так. Около одиннадцати, посмотрев телевизор, мы, как всегда, пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись по своим комнатам. Уснула я быстро, никаких тревожных предчувствий у меня не было. В третьем часу ночи я проснулась взволнованная необычайно красивым сном. Не могу рассказать, что я видела – это невозможно выразить словами, да и помню я смутно. Помню только, что это было что-то необыкновенно прекрасное, душа пела от восторга и умиления и глаза были полны слез. Никогда в жизни не видела я подобных снов, и никогда в жизни не испытывала подобных чувств. Помню только, что мы с папой смотрели его любимый фильм «Восхождение» и одновременно были героями этого фильма. И были в этом фильме какие-то великолепные сказочные дворцы толи изо льда, толи из хрусталя. Прозрачные, сияющие чистым волшебным светом, они взмывали высоко в небеса и казались невесомыми. И еще помню – еле слышно звучала какая- то тихая, звонкая, как хрусталь, чарующая музыка, напоминающая танец феи Драже из балета «Щелкунчик» Чайковского.
Не знаю, зачем я Вам об этом пишу. Может, потому, что хочется с кем-то поделиться, а это не каждый поймет. Отец очень любил и ценил Вас, всегда отзывался о Вас с большим уважением и часто говорил, что вы с ним одного бора сосны. Итак, я проснулась под впечатлением от этого сна. И вдруг… Нет, я ничего не почувствовала, никаких мыслей не было. Но почему-то я вскочила с постели и прибежала в комнату папы. И как раз вовремя. Он издавал странные звуки, похожие на тихий храп, глаза его закатились и … Извините, не могу продолжать.
В гробу он лежал удивительно красивый. В молодости, если судить по фотографиям, он был очень красив, да и в зрелости нравился женщинам. В последние годы старость и болезнь сделали свое дело, но смерть преобразила его лицо. Будто с оконного стекла стерли салфеткой слой пыли и копоти, и сквозь чистое стекло засияло яркое солнце. Лицо папы стало белым, как у мраморных статуй греческих богов, морщины разгладились, и казалось, что от его лица исходит мягкое свечение. Это отмечали все, кто были на похоронах. И, к моему удивлению, с момента его смерти и до сих пор моей душой владеют два противоположных чувства: боль утраты – и какая-то тихая радость, словно я прикоснулась к какой-то тайне, к чему-то неведомому, светлому и прекрасному.
Мы с вами едва знакомы, виделись всего раза три, да и то мельком, но сейчас, в эти тяжелые для меня дни, мне почему-то захотелось поделиться именно с вами. Кажется, Вы любили моего отца, и эта любовь роднит нас с Вами. Сохранились ли у Вас его письма, или Вы их стерли? Не смею просить – ведь они адресованы лично Вам, но если сохранились, может быть, вы сочтете возможным что-то дать почитать мне. Извините, что я прочла его последнее письмо к Вам.
Желаю Вам всего хорошего
Людмила