В деревне было три знаменитых горки: Луценчиха, Полячиха и Лысогорка, или Лыска, как говорили все. Самой любимой у деревенской ребятни была Луценчиха. Начиналась она у дома Луценкиных, который стоял на возвышении. Чтобы съехать с этой горы, нужно было долго идти по наезженному склону вверх почти к самому дому Луценкиных, но если уж ты одолевал подъем, тебя ожидало сказочное удовольствие. Примостив самодельные санки на самый конек взгорка, ты летел вниз не просто долго и плавно, а еще и взлетал над землей на двух-трех трамплинах, созданных самой природой, и вскрикивал от неописуемого восторга.
На Луценчихе катались в основном мальчишки, причем из самых отчаянных. Девочки предпочитали Лыску. Горка эта была пологая и очень большая. Хорошо раскатившись, можно было проехать добрых полкилометра без всяких приключений. Спуск с Полячихи заканчивался на льду реки, поэтому с Полячихи спускались на коньках, а они были далеко не у каждого. Поэтому Луценчихе не было равных.
Начинался спуск с любимой горы у дома Луценкиных, а вот заканчивался у дома Телуховых. Дом, как дом, не лучше и не хуже других домов, он все-таки имел одну особенность. Он был самым богатым в селе. И не углами, не пирогами был богат дом, а ребятами, которых в семье было четырнадцать человек. Почти все в этом доме делалось детскими руками: обрабатывался огромный огород, выхаживался сад, поилась и кормилась всякая живность.
Семья была работящей, крепкой и дружной и дисциплина семейная держалась не на окриках, а на необыкновенной требовательности и разумном распределении обязанностей. Дети вырастали, расходились и сейчас в семье осталось только пятеро: Коля, Сережа, Гена, Саша, Юра. С одной стороны, малышам повезло, что они жили у самого подножия Луценчихи, но с другой... Попробуй усиди за уроками или займись домашними делами, когда горка вот она, перед глазами, и оттуда до самой темноты доносятся писк, визг, хохот деревенской ребятни. Соблазн был велик! И соблазнялись, несмотря на строжайшие запреты. Грелась в основном деревенская ребятня в доме у Луценкиных, а в Телуховском доме место на печке всегда или почти всегда было занято своими.
Сегодня в избе было непривычно тихо. Шли каникулы и такие помехи, как необходимость ходить в школу и делать уроки, устранялись сами собой! Хорошо! На горке было особенно шумно, санки, лыжи, валенки, телогрейки - все так и мелькало за окном.
Михаил Ефимович внимательно посмотрел из окна на горку. Где там мои? Не разберешь. С утра ушли и не приходили погреться ни разу. Позвать, что ли? Да разве дозовешься?
Он вздохнул и сел поближе к окну, к свету, занялся починкой пары детских валенок. Это беда, что с ними проделывали пацаны. Они к подошве примораживали коньки. Приставят коньки, польют водой и держат на морозе, коньки и пристынут, держатся, как прикованные: одно неудобство - валенки не занесешь в дом на просушку и не обуешь в школу. Приходилось их тайно от родителей держать в углу холодного сарая. Примороженные коньки держались так крепко, что отлетали только с подошвой. Вот тогда-то и шли сыновья к отцу:
- Почините, папа!
Отец ругался, но куда денешься, брал дратву покрепче, шило и терпеливо клал стежок за стежком.
- Не напасешься на них! - бурчал Михаил Ефимович. - Не напасешься!
Какой-то звук привлек его внимание.
- Кошка скребется, что ли? - хозяин поднялся с низкой табуретки и подошел к тяжелой дубовой двери, открыл ее осторожно.
Это было не кошка. В сенях стоял маленький мальчонка лет шести-семи и смотрел на Михаила Ефимовича умоляюще.
- Ну, входи, входи! Что скажешь?
- Пустите погреться! - мальчишка озяб до такой степени, что даже голос его дрожал от озноба.
- Так! А с какой стати я тебя должен согревать, - шутливо спросил Михаил Ефимович, а сам уже подталкивал гостя поближе к протопленной печи.
- А я ваша родня.
- Род-ня-я?! - удивленно протянул хозяин. - А откуда?
- С дальней улицы.
- А что-то я тебя не узнаю.
- Так мы недавно сюда приехали, в начале зимы.
- Недавно приехали и уже родня. Хорошо! - засмеялся Михаил Ефимович. - А раз родня, тем более проходи и раздевайся.
Мальчишка снял плохонькую одежонку, скинул сырые валенки и пошел прямо к русской печке, но Михаил Ефимович остановил его:
- А ты часом не проголодался? Родню угощать положено. Гостю за столом место.
- Не, я не хочу, - застеснялся мальчонка и стал приглаживать свои светлые вихры, - я ел уже сегодня.
- Так это когда было? Утром, наверное, а сейчас уже солнце к закату идет. Садись, поешь.
Михаил Ефимович, не рассуждая больше, ласково подтолкнул гостя к столу и налил ему большую тарелку наваристого, разомлевшего в русской печке борща.
- А вот тут хозяйка стряпала вчера. Постряпушки свежие. Бери.
- Постряпушки - это хорошо! Это я люблю, - радостно сказал мальчик, усаживаясь за стол.
Приглашать второй раз его не было нужды. Гость стал так махать ложкой, что его пришлось попридержать.
- Не части, не части, это все твое, - усмехаясь, сказал Михаил Ефимович. - Все твое, никто не заберет. Тебе молока или чаю?
- Молока!
- На, запивай молочком.
- У вас борщ с картохой, а у нас его мамка без картошки варит, - с набитым ртом проговорил гость.
- Это почему?
- Нету. Мы в начале зимы купили немного, так съели уже. Теперь нету.
- Это как же вы без картошки? Голодно. А как звать тебя, родня?
- Михаилом.
- Тезки мы с тобой, значит. Это хорошо. А семья у вас большая?
- Большая! Дедушка старенький, бабушка старенькая, мама, Ольга, ей уже три года, и я.
- А отец где? - осторожно спросил Михаил Ефимович.
- Он злой был. Дрался, водку пил, вот мы от него и уехали. Деда с бабкой сказали, что на Амурской земле мы заживем, и мамка долю себе найдет получше. Найдет?
- Найдет! У нас места счастливые, - улыбнулся Михаил Ефимович.
- Ну, ты поел? Забирайся теперь на печку, погрейся. А живете вы на каком конце села?
- На том! - махнул Миша рукой в сторону переезда. - Вторая изба наша. Ну, спасибочки, наелся я, вкусно как! Давно так не ел! Мамка, как на стол накрывает, так и плачет всегда, плачет и говорит:
- Когда эта голодовка кончится?!
Мальчонка взобрался на печку, притих там, видно, заснул.
Михаил Ефимович вышел в сени, взял мешок, вернувшись в дом, кряхтя открыл крышку подпола, спустился, набрал картошки, с трудом вытащил мешок, поставил у порога. Из сундука вынул несколько ситцевых мешочков, выскочил на улицу, ежась от холода, подошел к амбарчику, набрал в мешочки гречки, пшена, гороху. Возвращаясь, оглядел детские санки, брошенные у калитки, и пробормотал:
- Не довезет, совсем плохонькие саночки, да и картошка тяжелая очень. Придется свои наладить, отвезти гостинец. Да и председателю нужно сказать, что бедуют люди. Ничего, разживутся. В наших краях жить можно, только не ленись.
Вернувшись в избу, Михаил Ефимович еще раз взглянул на неожиданного гостя.
- Родня! Надо же придумать такое! Родня! Да еще и с дальней улицы. А раз родня, то просто грех не помочь по-свойски. А мальчонка какой хороший. На моих чем-то похож. Где там они? Уж темнеет, пора бы и вернуться.