Первым написал о Ренальдине Бросаеве Рош-Ашанович.
Вообще то Рош-Ашанович не был лириком, он был физик, и в команде Эльфа-Иванова изучал возможность повторного использования отстойных вод. Вот.
Но так уж получилось, что опутанный СМИ Рябиновского и Патрикевина, обкрадываемый правительством Фридмана и Ферга, русский народ нашел только два рупора, чтобы излить свое возмущение: Рош-Ашановича и Шандора ИсаакОвича.
После чёрного солнца русской поэзии и ее серебряной луны, что подалась на Кавказ в кровной ностальгии по кантону Ури, Шандору Исаак;вичу досталась почетная бронза. А бронза – это еще не всадник, но уже памятник.
Писатель Н.Е. Мирович назвал Шандора Исааковича матерым человечищей, потому что в эрэсэфэсэр человек человеку – друг, товарищ и брат. Вообще писатель Н.Е. Мирович известен тем, что, прожив в Рейхе 10 лет, решил начать учить немецкий язык после того, как, едва не угодив под машину, был обозван идиотом. Это слово он понял, потому что идиот – это уже классика. А труды Исааковича он назвал сизифовыми камнями.
Потому что они – вехи. Там все, понятное дело, начинается со Столыпина, которого застрелил Мордехай Богров. Для России это имело такие же последствия, как для всего мира – застрел эрцгерцога Фердинанда Принципом, застрел графа Мирбаха Блюмкиным и застрел фон Рата Гриншпаном. Россию в результате, по изящному выражению поэта Тальк Оффа (Talk Off), обвили кумачом и посадили на колени. И она позволила себя так третировать! В нее вцепились красными клещами Бронштейн, Бланк и Апфельбаум, а на ее защиту встали Юденич, Врангель и Колчак. Но это не помогло: сплыли милые Никс и Алекс, и куда смотрели потом с турецкого берега поручик Голицын и корнет Оболенский, эти Бутеноп и Глазенап русского романса? Так что зря плакал Алёнушкой на чистом пруду романтичный Тальк (он пал на дуэли с хранителем тела Азизы – так дорогое тело осталась в русской словесности, как барабан пустыни), ведь титул истинного патриота и чистого русака с завидным постоянством носили поочередно Пуришкевич, потом Константин Родзаевский, и наконец совсем недавно Константин Осташвили и Константин Радиевич Касимовский – этот триумвират называли тогда «ККК».
И вот Шандор Исаакович, триумфально проехав вдоль Китайской стены, засел в Муромских лесах в своем имении за колючей проволокой и продолжал вешить. По мне так это пахнет мазохически. Все-таки прав был, ошибившись во всем остальном, Розенберг, когда сказал, что русская душа – достоевская.
А почти вся новая русская история – это Ренальдин Бросаев. И вот я получаю из Владимирской области краткое письмо с поручением анонимно изложить все, что мне известно о явлении под этим именем.
Я собрал свой чемоданчик, сел в подлодку международного класса в направлении «канал Волга-Дон» - рыть архивы и сканировать памятники.
Знал я то же, что и все. Место рождения Бросаева оспаривают между собой города Гусь Хрустальный и Гусь Железный, и в обоих указами местных управ увековечена его память.
В первом случае, несмотря на то, что гусевские кудесники совершили невозможное для придания наибольшего сходства с оригиналом, материал не позволил насладиться их мастерством: кроме сапог, галифe, фуражки да ренальдиновского носа, почти ничего нельзя было разглядеть на фоне серого неба. Чтобы оценить тонкость работы над деталями пришлось ощупывать мундир, что не совсем удобно в публичном месте.
Добавлю только, что двух с половиной метровая хрустальная фигура стоит на постаменте в виде опрокинутой полутораметровой стопки, по ободу которой каллиграфически выведено «Великому Ренальдину Бросаеву благодарные земляки».
Почти такая же надпись, только старославянским шрифтом и на подоле колокола, присутствует и в Гусе Железном. Там шел дождь, я сидел на мокрой скамье под зонтиком, разглядывая стоящую на этом царь-волане коричнево-пористую фигуру, с которой струи небесных вод смывали порции ржавчины, держал в дрожащих руках блокнот и пытался выдавить из себя первую фразу будущей памятной записки.
Один канадский писатель придерживается теории первой фразы; у него - всего три романа. B самом раннем первое предложение не очень, зато роман хороший, во втором оно уже получше, а роман – так себе, а третий роман – дрянь и стыдобище, но почин блестящий. Получается, что все силы ушли у него на этот изыск, так вот мне не хочется повторить его горький провал, (что называется «говорите отчетливей, вы невнятны»), но блеснуть оригинальным началом желание есть.
Думал я думал, смотрел на мрачного железного офицера, пока не промок до нитки; да так и ушел обратно на вокзал.
Родившись и выросши, Бросаев посещал то ли среднюю школу в Хрустальном, то ли среднюю в Железном, и тут и там есть соответственно хрустальные и железные доски и музейчики. В школьных красных уголках – увеличенные фото из кинофильмов и ксерокопии из советских газет. Сдается мне, у Исааковича все это уже есть. Поэтому стоит воздеть свой взор к высшему образованию.
Выйдя из автобуса, я поплелся в ГПУ – это Государственный Педагогический Университет им. Лебедева-Полянского (уроженец Меленок, Полянский прославился тем, что выступал против сказок для детей и новогодней ёлки). Это здание в стиле русский модерн сильно бьет по глазам в соседстве с фальшивым памятником XII века под названием «Золотые ворота», на которые и выходят его окна. В одно из этих окон созерцал за вузовским столом родной краешек студент Бросаев.
Здесь я помечу для себя, что к избранному и впоследствии отверженному народу, в общественные обвинители коего записали Рош-Ашановича и Шандора Исааковича, Ренальдин не имеет никакого отношения: надо честно сказать, что мы вообще не знаем его настоящего имени. Ведь Ренальдин Бросаев – звучит странно, и если подумать – псевдоним. Загадка Бросаева, над которой склонился бескомпромиссный ум Шандора Исааковича, может быть мне и не по зубам, но для этой памятной записки надо все же определиться хотя бы вчерне. Итак, набираю в грудь воздуху и громко произношу: да! Есть два Ренальдина!
Один – коммунист, чекист, несгибаемый ленинец-сталинец, разведчик, подрывник, исполнитель спецзаданий, партийный интеллектуал, выдающийся спортсмен, автор нескольких колких карикатур, исчезнувший после очередной смены фамилии на какой-нибудь закрытой даче под Москвой, где он и окончил свои дни и ныне покоится под черно-белой плитой с надписью «Незнанский» или «Неизвестный».
Второй – патриот, поэт, непримиримый борец с советской властью, шпион, диверсант, резидент VI отдела РСХА и ЦРУ, мозг правой элиты, олимпийский медалист, тонкий художник, скрывшийся от ледоруба гос-, а потом федеральной безопасности в Аргентине.
Каждый из писавших о нём тянет Бросаева на свою сторону, облагораживая таким образом свои убеждения. Либералы, государственники, истеблишмент гебистов и воров в законе выдают нам образ Бросаева №1. Диссиденты, мечтатели о русской демократии, эмигранты и плакальщики России рисуют нам Бросаева № 2.
Получается, чтобы составить эту записку, я вынужден изложить обе версии, а уж Исаакович пусть сам решает, к какой примкнуть в своих вехах. Благо, я выхожу в Интернет с чужого ай-пи, в библиотеках не записан, в документах проставлен как выбывший, и если эту писанину перехватят соответствующие органы, им будет (надеюсь!) нелегко меня отыскать.
Начну с бывшей официальной версии.
Я склонялся было к наброску здания ГПУ с последующим интервью с одним из помнящих Бросаева преподавателей. Но на втором курсе следы нашего героя теряются. Похоже, что его завербовал НКВД, и он Орфеем отошел в тень.
Единственный известный эпизод той поры – появление юного Ренальдина в Александрове, где он опекает по линии органов подозрительный кружок интеллигентов, собирающихся вокруг дома поэтессы белого тела Марины Цветаевой. Видимо это было первое поручение начинающего чекиста. Надо полагать, что с оным Ренальдин с честью справился, потому что ни о каком фан-клубе Цветаевой мы больше никогда не слышали: испорченная александровская молодежь сменила климат.
Далее скромный юноша с профилем Сталина в Гори со знаменитой картины лауреата премии Джавахарлала Неру появляется в колыбели Змея-Горыныча, в знаменитом доме политкаторжан на двухкомнатной квартирке какой-то семьи, съехавшей оттуда среди многих других в восточном направлении.
Что он там делает? Работает! Днём и ночью Ренальдин изучает карты, листает под зелёной лампой словари, составляет пазлы. О последних пишут на сайте общества любителей головоломок; я продаю, почём купил: возможно, головоломы захотели приукрасить себя чужой славой (1).
Мы - накануне войны с финскими империалистами, и защитники социалистического отечества составляют план помощи рабочим Финляндии.
Разработки Бросаева оценены на Лубянке по достоинству, они образовали костяк ждановского конспекта, и их творец оказывается в самой гуще событий. Из-за нерассекречености большинства кремлевских архивов, подробности назначения Ренальдина на фронт скрыты завесой тайны, мы даже не можем установить, в каком звании он его получает. Вот 26 декабря он - у 82мм миномета среди спецподразделения войск Ленинградского областного управления НКВД вблизи шоссе Ленинград - Выборг, вот он – легко ступает по снегу Карельского перешейка.
С окончанием финской кампании последовали повышение и, в апреле, под именем Богданова Н.А.- переброска к Смоленску для этапирования контрреволюционных польских элементов. В мае рапортуют об окончании разгрузки лагерей, и Богданов-Бросаев получает награждение, а затем и долгожданный летний отпуск, который он проводит в Прибалтике.
Почему именно там? Это, признаюсь, скользкое место в официальных отчетах – ведь Курляндия и Эстляндия в этот тяжёлый год только начинают получать независимость от своего буржуазного населения при помощи тех же войск, где служит псевдо-Богданов (кстати, помимо награды за поляков ему полагалось еще несколько сотен рублей – неплохая прибавка для латания нервов).
Как бы там ни было, но полагают, что доппротоколы к пакту Молотова-Рибентропа впервые появились на бросаевском столе под зелёной лампой в качестве собственноручных черновиков, а уже оттуда через Лубянку «рыба» переплыла в Кремль.
Но вот вопреки или благодаря незримым паркам, Гитлер вероломно и, как выяснилось в сорок пятом, без объявления войны вторгается в пределы ренальдиновой родины. Мы слышим, как из заднего ряда курящих махру офицеров раздаются одиночные рукоплескания в ответ на последние аккорды «Вставай страна огромная» - и тут же послушно помещение содрогается под шквалом аплодисментов. Так Бросаев аплодировал Александрову на второй день вторжения, когда даже некоторые погранзаставы ещё не знали, то ли великая отечественная, то ли ещё провокация. Он уже всё знал.
Здесь в повествование вторгается сказка, миф, сценарий многосерийного фильма, потому что в военные годы наш герой проносится за линией фронта как вихрь: Богданов превращается в Кабуле в Аллахвердова, в Брюсселе – в Паннвица, в Берне – в Щегла (Журавлева). Причём каждый раз им самим сочиняются биографии этих совершенно непохожих друг на друга людей. В последнем случае он дошёл даже до сочинения географии, придумав несуществующую улицу с птичьим магазином, и таким образом пустил ищеек гестапо по ложному следу.
На родине его награждали заочно. Он был не только разведчик. Бросаев – резидент, почти управляющий в империи зла. Как ему при этом удавалось помогать родной стране, а не вредить ей – загадка; архивы с его делом выкрадены под предлогом пересылки в музей, их отправили туда по почте, но ни в какой музей бумаги на Бросаева не пришли. А когда спохватились, было уже поздно – почтарь уволился, компьютер ошибся, перепутав код под влиянием вируса и так далее, в духе знакомого нам гэбе.
Размышляя надо всем этим, я вновь и вновь просматривал чёрно-белую плёнку с его последним матчем. Ведь любительский клуб «Зубило» так никогда и не вычеркнул Бросаева из своего состава, даже когда всем стало известно, что он исчез с ватиканскими документами в Аргентине. Война закончилась для всех, но не для Ренальдина!
Умирает генералиссимус, партия выдвигает Н.С. Хрущёва, и начинается фестиваль! Вот когда восстает из кактусной пыли Ренальдин Бросаев! Среди латиноамериканских друзей-революционеров мелькает его простое открытое лицо. Пожалуй, тоже немного латиноамериканское – сказалось пребывание на юге. Мы видим его фамилию на майке – в том самом матче «Бразилия-СССР». Не совсем понятно, правда, за кого он играет, потому что в избытке конспиративного рвения его фамилию зашифровали в инициалы МСХ. Бразильцы думали, что это латиница, а советские – что кириллица. Я слышал интервью с еще одним легендарным инициальщиком – DoDo (two-two? Do-two? или просто ископаемая птица?), который вспоминал, как они удивились, когда в конце тайма увидели на поле игрока под номером 1110. Впрочем, кибернетика уже входила в моду, а вместе с нею и двоичный код, кое-где сменивший старую добрую микроточку в конверте. Многие тогда были уверены, что только благодаря загадочному МэСХу советы сыграли с бразильцами 2:2 (два – две точки – два).
Бурно развивалось хозяйство Кзыл-Орда-50, страна рвалась к коммунизму, и Бросаев не мог и не хотел остаться в стороне от этого процесса. Даже скорее он был его прямым инициатором и причиной: ведь последним заданием Щегла в штольнях Тюрингии значилось похищение разработок по программе Аggregat-4. Знающие люди на Западе кусали себе локти, понимая, что Щегол успел перехватить самое важное из оружия возмездия, а им достался только шланг, отмороженный жидким кислородом. Этот злосчастный шланг долго потом был притчей во языцех у журналистов и вошёл в анналы политической сатиры (2).
Он еще напевает по старой памяти «Голубой Дунай» в танковом шлемофоне с белой полосой, когда слышится новый клич: «Целина!» и он как всегда отвечает: «Готов!» Ростки коммунизма везёт Ренальдин на целину, именно там он знакомится с Брежневым, там происходит знаменитый разговор в поезде, где наш незаменимый агент советует Л.И. набросать воспоминания об этих славных временах. Впрочем, кое-какие записи он потом из Парижа передал главному редактору «Мурзилки» через жену.
Стоп! вот мы и напали на след. К нему же в Париж приезжала жена! Её отпустили специально в качестве поощрения Ренальдину за удачно выполненное задание по ликвидации популярного на радио Свобода барда-отщепенца.
Я стоял в большой пыльной лестничной клетке перед дверью с табличкой Marie-;l;onore Chardonneret. Глупо конечно писать таблички на фр. языке в доме № 22 по улице Ленина в селе Чулково Гороховецкого уезда. Я позвонил условно ..---/.. /..--- Дверь открыла очень пожилая, но очень хорошо выглядящая женщина (вот чёрт, прямо как канадский писатель стал выражаться!) После краткого объяснения, предъявления рваных пожелтевших квитанций и разговора о сортах огурцов, мы всё таки прошли в её полутёмные апартаменты.
-Скажите, - несколько загадочно начал я, - кем же всё таки был Ренальдин? Вы ведь женаты столько лет…(я, честно говоря, не помнил сколько).
Мария-Элеонора задумалась, потягивая через мундштук Беломор. В этом молчании была долгая и непростая судьба, Париж эмигрантов, возвращение в Россию с вермахтом, выступление в Таганрогском Bunte B;ne, усталость, послевоенные упрёки гороховецкой родни...
- Он был всем.
- Я так и думал! Значит про и НКВД и про РСХА – правда???
- Правда. Я сама несколько раз спрашивала его «За кого ты, Роня»?
Она опять замолчала. Я не выдержал:
- И что же он отвечал вам?
Она подняла на меня свои таинственные глаза и прошептала:
- Он всегда говорил одно: «Все любят цирк».
Я был несколько сконфужен.
- А что он имел в виду?
- Мне кажется, он хотел сказать, что пёстрое варьете, или всемирный цирк, или мировое правительство…(она ещё больше понизила голос)…в общем назовите как хотите…Они создают видимость борьбы с сами с собой, как нанайские мальчики, понимаете?
- Понимаю, - не совсем уверенно протянул я. Это значит, что войны, кризисы на бирже, эпидемии неизвестных болезней…
- Да, это часть варьете. А Роня играл в этом варьете выдающуюся роль. Он был даже больше тибетских гуру, больше вавилонских мудрецов.
- То есть фактически он боролся с самим собой!
- Да. Он помогал Советам против белых, и белоэмигрантам против большевиков. Он был резидентом в Рейхе и вёл настоящую войну против России, но и помогал Сталину, проваливая некоторые сверхсекретные операции немцев. Он был потом в ЦРУ двойным агентом, перетащил туда своего коллегу Мюллера, и там же крал американские технологии. Он стал везде своим, его принимали главари всех стран. Он спланировал шестидневную войну, и провалил её. Он организовал восстание Дубчека, и разъезжая там на танке, палил в чехов в отместку за предательство памяти власовцев. Он набросал Продовольственную Программу, и навязал СССР поставки якорного масла из Новой Зеландии в обмен на коллекцию немецких трофеев из Эрмитажа. Он подтолкнул к размещению ракет в ФРГ, и разрушил весь эффект Олимпиадой и борьбой за мир. Из-за одного лося на охоте он поссорился с Виндзорами, подсунул им Березовского и подложил радиоуправляемый детонатор в машину с Дианой…
Я был ошарашен, смят, потрясён.
Теперь я понял, почему фигура Ренальдина так заворожила Исааковича. Это фигура Мефисто и Фауста в одном лице! Ужас ещё усугублялся тем, что я совершенно не представлял, как я всё это опишу моему клиенту.
Не буду рассказывать, как я уныло ехал до Шереметьево, как спускал там в общественный унитаз свои фальшивые документы, как глядел в иллюминатор Люфтганзы, чтобы не видеть, как сосед, некий Чамча в котелке и коричневой тройке, закусывает беконом жидкий эрзац-кофе. Тем более, что всё это я только что поведал…
Суть в том, что сев за свой кленовый письменный стол перед листком бумаги, я впал в ступор. Не знаю, сколько бы я просидел ещё так, перебирая в памяти памятник, табличку на дверях, ню в черных чулках на полумесяце, проткнутом ракетой, полосу на шлеме…Но тут зазвонил, как в детской книжке, телефон.
- Это Неизвестный, - прошуршал в трубке глухой как из могилы голос.
Я похолодел.
«Не может быть, - подумал я, - это бред».
- Нет, это внушенная галлюцинация, - сухо ответил загробный баритон. Я вас настоятельно прошу (фраза получилась с лёгким немецким акцентом, хотя, может, так выражались 50 лет назад в Чулково) ничего из того, что вы узнали, не публиковать.
- А я ещё ничего не написал, - словно извиняясь, ответил я.
- Напишите. Бред напишите. А то, что узнали – нет.
Пошли длинные гудки.
В отчаянии я взялся за нержавеющее перо Lamy, наполнил его из непроливайки и дрожащей рукой вывел первые строчки:
«Первым написал о Ренальдине Бросаеве Рош-Ашанович.»
Примечания:
(1) Кстати первые пазлы использовали немцы в идеологической борьбе против англичан: солдатам нужно было составить изображение обнаженной женщины, прикрывающейся листком TIMES перед зеркалом. Поскольку заголовок газеты был обращен к зеркалу, то видно было только его отражение, вскрывавшее болезнь этого печатного органа: SEMIT. Женщина – это видимо аллегория недоброй старой Англии.
(2) См. куплеты Велюрова за 1969г. Стр. 178. четверостишье под названием Frau im Mond. Это вышло как раз после полета Армстронга сотоварищи. Правда, Ш.Е. Велюров что-то напутал, и в стихе почему-то фигурирует «музыка для толстощёких», но это уже издержки профессии.
2011