Профессор, снимите очки-велосипед!
Я сам расскажу о времени и о себе.
В.В. Маяковский
Самое раннее, что у меня осталось в памяти с детства, это: я лежу на лавке и хнычу. Голова моя на коленях у дедушки Василия Вавиловича, это отца моей мамаки (так мы все братья и сестра звали нашу маму Анисью Васильевну), а дедушка, тихо похлопывая меня по спине, приговаривает: «Ни шни, ни шни», что означает: «Не плач, не плач». Сколько мне тогда было лет, не знаю; наверно, третий год.
Запомнился мне 1921 голодный год. В тот страшный год с самой весны в Поволжье стояла жара и ни одного дождика. Вся трава посохла на корню, посохли все хлебные посевы, и скотину нечем было накормить, и приходилось тощавшую с каждым днем скотину резать на мясо, а так как основное население сводило концы с концами до нового урожая хлеба каждый год, то в этом году уже ждать было нечего. И вот пришлось резать на мясо скот, иначе он все равно помрет с голоду. Запомнилось мне это тем: - однажды я задумал заняться «мужским делом» - сбросил с подловки (так называли чердаки) овечьи овчины от зарезанных овец, несколько штук, выволок их во двор, взял топор и давай тяпать эти овчины топором, перепортил все. Не помню уж, бранили меня за это или нет, но помню, что эти изрубленные мной овчины обваривали кипятком, чтобы очистить от шерсти и затем варили из шкур этих студень (холодец) и ели.
…………………………………………………………………………………
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА: Голод в России 1921—1922 (более известный как Голод в Поволжье 1921—1922 годов) — массовый голод в советских республиках РСФСР. Известен как голод в Поволжье, в связи с тем, что регионы Южного Урала и Поволжья пострадали наиболее длительно и массово. Пик голода пришёлся на осень 1921 — весну 1922 года, хотя случаи массового голодания в отдельных регионах регистрировались с осени 1920 года до начала лета 1923 года.
Голодные годы случались до революции регулярно:1845–1846, 1851, 1855, 1872, 1891–1892, 1901, 1905, 1906, 1907, 1908. В 1911–1912 годах голод охватил 60 губерний. Царское правительство было бессильно предотвратить бедствие, даже зная о его угрозе. В советское время голод ни разу не вышел за пределы одного года. Более того, в 1924 году неурожай поразил те же районы, что и в 1922-м, но благодаря своевременно принятым мерам голода не было.
………………………………………………………………………………..
Помню, как на улице сходился народ, горевали о случившемся, думали, что же дальше делать, как быть, куда деваться от голода, куда податься. Ведь тогда ни радио, ни другой связи не было, ловили всякие слухи, куда бы перебраться перезимовать, прокормиться. И вот тятяка (так мы звали своего отца) соорудил из телеги кибитку наподобие цыганской с закрытым верхом, нагрузили самое необходимое, запрягли свою гнедую лошадь отощавшую и поехали искать свое счастье.
Семья наша состояла из 6 человек – это отец с матерью, моя сестра Дуня (ей тогда шел восемнадцатый год), брат Федя (ему шел девятый год), мне тогда было четыре с половиной года, наша тетка Пелагея Степановна (сестра нашего отца). Ей было больше 50 лет, звали мы ее нянькой, была она, как говорили тогда, «Христова невеста». Замуж не выходила, но говорили, что она хороша собой и сватали ее много, но получали от нее отказ. В компании с нами ехали также семья тетки Офроси с дочерьми Грушей, Анютой и сыновьями Лёней и Васей. Тетка Ефросинья была женой брата моего отца Никиты Степаныча. Никита Степаныч утонул в реке Свияга году в 1920. У него куда-то запропастилась лошадь и, он ее разыскивал. И вот переправлялся вплавь через реку – утонул. Вот в таком составе поехали от голода.
………………………………………………………………………
Историческая справка: Город Тетюши известен со времени Казанского ханства. Основан между 1574 и 1578 гг. (по другим данным — между 1555 и 1557 гг.) для защиты Поволжского края от татарских набегов; тогда же около города было построено сторожевое укрепление, следы которого сохраняются и до настоящего времени. С замирением края город потерял первоначальное стратегическое значение.
………………………………………………………………………………….
Доехали до Тетюш. Отец купил нам калач у купца Ивана Филатича – он имел свою пекарню в Тетюшах и ларек. Приехали мы на переправу через Волгу, заехали на паром, и тут загудел так громко гудок на пароме, что я с перепугу спрятался вглубь кибитки. Ведь такого гудка я никогда не слышал в деревне-то. Переправились на другой берег Волги и поехали в сторону г. Казани. По пути в Казань ехали каким-то лесом и вот остановились в лесу. И надо же, сын тетки Офроси Вася куда-то заблудился в лесу. Долго его криком звали и долго он не отзывался, прямо перепугались все, но все же отыскали и продолжили путь.Наконец доехали в Казань и припоминаю, как мы ехали по улицам Казани. Кибитку нашу трясло, как в лихорадке, ведь тогда улицы в Казани были мощены булыжником.
Не припомню, как мы доехали, куда-то в Пермскую губернию, Кудымкарский уезд, название деревни не помню. Поместились в пустующем доме. Отец где-то на своей лошади подзарабатывал где мог, мама и нянька ходили по деревням с котомками через плечо и просили милостыню Христа ради, пели псалмы и молитвы, а сестра Дуня оставалась с нами. Вот так и перезимовали. Весной 1922 года отец нашу лошадь продал, купил сколько-то зерна, сделал таратайку(двухчолесную тележку), погрузили на нее вещи и подались в родные края.
………………………………………………………
Школьником я увидел репродукцию с картины С.В. Иванова «Смерть переселенца, и впечатления от этой картины наложились на впечатления от рассказов отца о мытарствах его семьи в чужих краях, о смерти его отца от тифа. Конечно, в картине все гораздо трагичнее, но в детстве я рассказы отца воспринимал именно так, и даже сейчас, когда я читаю это место из отцовских воспоминаний, перед моим мысленным взором встает эта картина Иванова.
………………………………………………………………….
Не припомню, как мы добрались до Тетюш, но вот как добирались от Тетюш до Чирков, припоминаю, ведь верст 30 пришлось и мне идти пешим ходом. Конечно, здорово устал, но меня хвалили, приободряли, называли молодцом.
………………………………………………………….
Пройдет много лет, и отец сам будет так же ободрять своего малолетнего сына. Мы идем из сада до автобусной остановки. Я устал и капризничаю, и понимаю, что веду себя плохо. Но к моему удивлению отец, вместо того, чтобы ругать меня, почему-то меня хвалит и говорит те же самые слова, что ему самому говорили родители в детстве: что я молодец, что сам, как большой, иду ножками.
………………………………………………………………
Вот так и добрались домой. Отдохнув, вышел на улицу. Меня встретил Вашка, парнишка моего возраста и мы с ним долго играли на улице. И почему-то запомнилось сказанное им слово «крапива». Улицы были пустынны, многие еще не возвратились, а в Чирках оставались немногие, у которых запасы хлеба, сена и т.д. были на два года. Отец у кого-то взял лошадь в наем за какую-то плату и занялся посевом привезенного зерна для получения будущего урожая. Погода стояла холодная, с дождем и отец простудился и заболел. Проболел недолго и помер вроде от тифа.
…………………………………………………………
В воспоминания не вошел эпизод, который я слышал от отца. На похороны пришли родственники, отцу пять лет. Его спрашивает кто-то из взрослых: «Тебе тятю-то жалко?». – «Нет, он меня ругал». Отец прокомментировал так: «Я, наверно, громко шумел, когда он лежал больной, и ему этот шум приносил страдания. Он ругал меня, чтобы я не шумел».
После смерти «тяти» отец с сестрой и братом остался на попечении матери и тётки, поэтому пришло время рассказать о них и родне матери, т.е., моей бабушки.
Деда моей бабушки, матери отца, а стало быть, моего пра-прадеда звали ВАВИЛА, и от его имени пошла фамилия Вавиловы.
Бабушку мою звали АНИСЬЯ ВАСИЛЬЕВНА, в девичестве ВАВИЛОВА (1870-1945), откуда заключаем, что прадед звался ВАСИЛИЕМ ВАВИЛОВИЧЕМ. Была моя бабушка ровестницей Ленина, поскольку он тоже родился в 1870-м году и почти землячкой, поскольку родина Ленина город Симбирск относительно недалеко от Татарстана, и река Свияга, в которой в детстве купался и однажды чуть не утонул будущий основатель Советского государства, протекает рядом с Черками. Отец упомянул, что родня бабушки Анисьи жила в селе Черки-Бикбеево, но откуда она сама родом, из этого ли села, из Тюбяк-Черков или из какого-то другого, не известно.
Она рассказывала моему отцу (а я передаю эту историю читателю), что однажды (видимо, это было еще до ее замужества) она ходила к кому-то в гости в другую деревню и там их угощали чаем из диковинки, которую она раньше никогда не видела - из самовара. В избе у хозяев было жарко натоплено, гости угорели угарным газом из печи и когда под впечатлением от полученного удовольствия шли домой, были от угара будто пьяные. Шли, пошатываясь, и всё изумлялись: вот он какой, чай из самовара! Эту историю бабушка рассказывала со смехом – вот, дескать, какая была тёмная тогда. К сожалению, я не спросил у отца, был ли у них самовар, но, очевидно, был. Семья Акатьевых до разорившего их голода 1921-22 годов и смерти кормильца-деда Петра Степановича считалась середняцкой, зажиточной, дом был под железной крышей, и уж, наверно, такой символ семейного благополучия, как самовар, в доме имелся.
Если отца своего мой родитель почти не помнил и мало что о нем мог рассказать, то мать помнил очень хорошо и вспоминал всегда с большим почтением. Он отмечал, что их отношения с сестрой брата Пелагеей Степановной, с которой они жили одной семьей, всегда были очень вежливыми, уважительными - ни одной ссоры, ни одного грубого слова. Такой стиль поведения стал для отца образцом на всю жизнь. Видимо, бабушка свой миролюбивый, неагрессивный характер через гены передала своему сыну, моему отцу, а от него эти качества перешли по наследству ко мне.
С детства помню фотографию, на которой сняты бабушка Анисья, отец в подростковом возрасте и его сестра, моя тетка, Дуня, которая тогда была девушкой. С этой фотографии был сделан увеличенный портрет бабушки, и он висел на стене в нашей комнатушке, когда мы жили в бараке. В деревенской среде родословных не составляли, но фотографии своих родителей, дедушек-бабушек, детей и прочей родни вешали в рамках не стены и так жили среди ликов живых и умерших членов своего рода. У нас на стенах висели фотографии матерей моих родителей, самих родителей и их детей – моей сестры и меня. Потом вешать лики родителей стало не модно, вместо них вешали ковры. Сейчас кичатся своей мнимой культурностью, а настоящая-то духовная культура – вот она.
В то время, когда была сделана эта копия, в фотоателье почему-то злоупотребляли ретушью – заретушируют так, что, как говорится, родная мама не узнает: размалюют лицо, вместо реальной одежды нарисуют другую. Грешит этим и данная фотография, но все же, спасибо безымянному ретушеру, он не очень испортил бабушкино лицо. На снимке хорошо видно сходство моего отца со своей матерью; иногда мне казалось, что если отцу так же повязать шаль, получится одно лицо.
Умирала бабушка трудно. Дочь Дуня жила в соседней деревне, один сын – Фёдор погиб под Ленинградом, другой (мой отец) был на фронте. Она жила с женой Фёдора, которая ее обижала, бедствовала и умерла если и не от голода, а от какой-то болезни, всё равно голод сыграл свою роль в ее смерти. Отроду ей было 75 лет. Когда я был на похоронах своей крестной, Антониды Степановны Лаптевой, я встретил там женщину, которая во время войны жила в Черках. Она тогда была девочкой и помнит, как хоронили мою бабушку. По ее словам, бабушка была так бедна, что ее не в чем было похоронить, и мать этой женщины дала свою юбку, в которой ее и положили в гроб.
У бабушки был брат КОНСТАНТИН ВАСИЛЬЕВИЧ, который до революции руководил церковным хором, откуда можно заключить, что он обладал музыкальными способностями. Возможно, от него музыкальность перешла к отцу, а от него – ко мне, и далее – к моим детям и внукам. Отец упоминал также двоюродного брата бабушки ПАВЛА (по-деревенски Панка), который уехал в Москву и о котором известно, что он пел в художественной самодеятельности.
Из двоюродных были у бабушки три двоюродные сестры: АННА, КЛАВДИЯ и АЛЕКСАНДРА. Анна была крестной отца, имела дочь ПОЛИНУ (по-деревенски ПолЮшку), которая была учительницей. Клавдия Константиновна, по мужу Рябова, в 20-е годы каким то образом оказалась в Москве и там с ней на улице познакомился молодой человек, Петр Степанович Рябов, который при новой власти был не последним человеком. Они поженились, и так она стала москвичкой. Сестра отца тётя Дуня еще до замужества приезжала в Москву, тетя Клава предлагала ей остаться, обещала, пользуясь протекцией мужа, устроить ее на работу, но деревенской девушке жизнь в столице не понравилась и она вернулась домой. «По маке скучилась» (По маме соскучилась) - так она объяснила это решение, когда однажды гостила у нас.
Историю замужества тети Клавы я слышал от нее самой. Видел я ее три раза, в первый раз – в 1961 году, когда учился во втором классе. Мы тогда с родителями ездили в мае в Москву за продуктами и вещами и останавливались у нее. В советское время Москва и Ленинград снабжались лучше провинции, и жители близлежащих городов ездили отовариваться в столицы. Вот и мы поехали, благо была родственница, у которой можно было переночевать. Мужа к тому времени она уже похоронила, жила в скромной коммунальной квартире в центре столицы, на главной улице Москвы - улице Горького (сейчас она называется Тверская), рядом с Белорусским вокзалом.
Работала тогда тётя Клава в типографии, и вся квартира была забита книгами и журналами. Советское время – это время «несунов»: рабочий тащил с завода гвозди, инструменты, краску для ремонта квартиры, работник столовой – продукты, а тётя Клава – печатную продукцию, которую сама вряд ли читала, но щедро раздавала знакомым. Меня заинтересовало полное собрание сочинений Крылова - новенькие томики нежно-розового цвета. К тому времени по детскому саду и школе я, конечно, знал те несколько басен Крылова, которые издавались для детей («Стрекоза и муравей», «Слон и моська» и т.д.), но я и не подозревал, что он написал их так много. Я прочитал в одном из томиков басню «Разборчивая невеста» про девушку, которая отказывала сватавшимся за нее женихам, потому что была слишком привередлива:
Ну, как ей выбирать из этих женихов?
Тот не в чинах, другой без орденов;
А тот бы и в чинах, да жаль, карманы пусты;
То нос широк, то брови густы;
Тут этак, там не так;
Ну, не придет никто по мысли ей никак.
Кончилось все тем, что она осталась совсем без женихов и –
Чтоб в одиночестве не кончить веку,
Красавица, пока совсем не отцвела,
За первого, кто к ней присватался, пошла:
И рада, рада уж была,
Что вышла за калеку.
Я хотел еще что-нибудь прочитать, но басня про невесту была очень длинная, и я от чтения уже порядком устал – все-таки только второй класс. И я решил, что почитаю Крылова когда ни будь потом. Но вот мне уже седьмой десяток, а почитать Крылова я так и не собрался. Теперь уж не соберусь, пожалуй.
С десяток разных журналов тетя Клава подарила нам, и я в поезде и дома перечитал в них всё, что могло быть интересно ученику начальных классов.
У тети Клавы был взрослый сын и внучка пяти лет (имя ее не помню – кажется, Марина). Когда мы были в Москве, каждый день шел дождь, и даже первого мая, по словам тети Клавы, лил как из ведра, разогнав праздничную демонстрацию. Тетя Клава рассказывала, как внучка сказала ей: «Он чё, обалдел, что ли?» - «Кто обалдел?» - «Да солнце-то! Все льет и льет каждый день!» В первый день нашего приезда она как раз гостила у бабушки и ходила за мной, как собачка, и мне было немного стыдно перед взрослыми, что девчонка так ко мне привязалась.
Второй раз я видел тетю Клаву мельком зимой 1977 года. Я тогда недавно женился, и мы с отцом ездили в Москву за мясом (в Казани мясо и колбаса были только по талонам). Отец остановился на ночлег у нее, а я переночевал у своего друга в общежитии ВГИКА, в котором он тогда учился. Утром я приехал к ней на квартиру, и мы с отцом ходили по магазинам, закупая мясо и колбасу. Мне показалось, что тетя Клава совсем не изменилась – всё такая же живая, бойкая.
А на следующий год весной мы с молодой женой Леной поехали в гости к ее подруге в Таллин. В Москве билеты на Таллин смогли купить только на поезд, отправлявшийся через сутки, и волей-неволей пришлось стеснить тетю Клаву на одну ночь. Приняла она нас очень радушно и очень понравилась моей Лене, которой показалась забавной. «Балдёжная старушка», - говорила она. Тетя Клава рассказала про своего сына. Воспитывать его ей пришлось одной, и она с этим делом плохо справлялась – в подростковом возрасте он начал отбиваться от рук. Однажды она увидела, как он идет по улице и курит. Неизвестно, что бы из него получилось, если бы не господин Счастливый Случай: в школу пришел тренер по гребле на байдарках отбирать способных детей, и у ее сына обнаружились данные для занятий спортом. Стал заниматься греблей – и мальчонку как подменили: и учиться стал лучше, и безобразничать бросил. Когда мы были в Москве с Леной, он, кажется, уже работал тренером.
Мне хотелось посмотреть на ее внучку, но не довелось. Я видел ее только на фотографии – симпатичная девушка. Чувствовалось, что с бабушкой они друзья, и та даже переняла от внучки несколько словечек из молодежного сленга. Из озорства внучка сделала бабушке маникюр на мизинце. Вечером мы уезжали на вокзал, а тетя Клава собиралась на работу - она подрабатывала лифтером в одном из близлежащих домов. Нам было по пути, так что она нас немного проводила. Когда мы дошли до дома, в котором она работала, она махнула на прощанье рукой и сказала: «Ну ладно, чава!» (то есть, чао), и шустро зашагала куда ей надо. Это «чава», видимо, перенятое у внучки, привело в восторг мою Лену.
Больше я тетю Клаву не видел, а когда мы с младшей дочерью Полиной ехали в гости к старшей дочери Юлии в Англию, я снова оказался на улице Тверской – бывшей Горького, там мы брали билеты на самолет. Улицу было уже не узнать: поменялось название, поменялись дома. Ни дома, где жила тетя Клава, ни тесного дворика-«колодца» перед домом уже не было. Надеюсь, внучка ее вышла замуж, вырастила детей и теперь сама имеет внуков, и у нее все хорошо. Меня она наверняка не помнит, и мы с ней никогда не увидимся. А жаль – я бы ей напомнил и про обалдевшее солнце, и про наши игры.
В заключение московской темы добавлю, что у отца кроме тети Клавы в Москве были еще родственники. Одна семья жила на улице Матросская Тишина в районе Сокольники. Когда мы с родителями ездили в Москву (это когда я учился во втором классе), первую ночь мы ночевали у них. Приняли нас радушно, но у них было тесновато, и мы, чтобы их не стеснять, пошли к другим родственникам. Но у тех было еще теснее, и мы только посидели у них, посмотрели по телевизору комедию в постановке какого-то московского театра и направились к тете Клаве. С какого боку эти люди были родней моему отцу, я спросить у него не додумался, и только сейчас, печатая этот текст, вспомнил о них. Был и еще один родственник-москвич, Петяшка по-деревенски, то есть, Петр. Отец не помнил, кому этот Петяшка приходился двоюродным братом – то ли его отцу, то ли матери. Про него отец сказал только, что он умер давно. Наверно, от него осталось потомство и, наверно, живут они в Москве, только мы о них никогда ничего не узнаем.
После моего длинного отступления снова вернемся к воспоминаниям отца. Напомню, мы остановились на похоронах моего деда.
…………………………………………………………………
Заболела вся наша семья, лежкой лежали, лишь меня, как говорится, Бог пожалел. Я чем мог, помогал. Ну, как-то кому получше стало, затем и остальные поправились, выздоровели. Занялись огородом, высаживали то, на что имелись семена – огурцы, капусту, морковь, свеклу, развивались в саду смородина, крыжовник, малина. Но жить долго было не на что, без хлеба-то долго не проживешь, и вот ближе к осени мы снова поехали искать место, где можно прокормиться. Поехали мы уже вчетвером, няньку Пелагею оставили в деревне. Одной из того, что уродится, как-то проживешь. Приехали мы в Нижегородскую губернию, поселились в одном пустующем доме. Кроме нас приехали и поселились в этом доме мой двоюродный брат Кузьма Андриянович с своей семьей.
Здесь в селе Туманово ходили просить милостыню Христа ради мама, сестра Дуня, ну и мы уже приспособились к этой «профессии». В доме жили, когда приходили вечером. Конечно, в доме темно, керосину для лампы не было. Да не знаю, была ли и лампа-то. Вечером пользовались вместо ламп лучинами, которые вставляли, помню, в аккуратно выполненный светильник. Лучины зажигали и устанавливали этот светильник на пол, как торшер, внизу ставили посуду с водой, сгоревшие лучины заменяли другой, лучины щипали длинные, и вот вечерами проводили время. Помню, Кузьма Андриянович разъяснял женщинам, что наша Земля –шар, взяв крынку и практически показывал, как, например, выйдя из одной точки, если идти только прямо, то придем на это же место, но с другой стороны – при этом проводя пальцем вокруг крынки. Собеседники никак не могли поверить, как это можно проходить внизу шара Земли и не упасть вниз головой в пропасть Божью. Мама моя, например, была неграмотной, другие тоже, а сестра закончила только два класса.
Припоминается забавный случай. Я один утром с холщевой котомкой через плечо проводил очередной обход под окнами домов, просил: «Подайте милостыню Христа ради» Около одного дома собрался народ – оказывается, собрались хоронить покойника. Мне, мальцу, сказали, чтобы я пришел на поминки. И вот в обеденное время мы с братом Федей пошли на поминки. Я, конечно, ведущий. Идем, идем и никак не найдем того дома, где эти поминки. Я приметил этот дом, где будут поминки, тем, что у этого дома были ворота открыты настежь, а тут у всех ворота закрыты. Как быть? Пришлось постучать в окно одного дома, выглянула тетка. Спрашиваю ее: «Тетенька, скажи, где на поминки дорога?» Смотрю: тетенька затряслась вся от хохота и отошла от окна. Думаю: «Что это она? Ненормальная какая-то. Ну что же делать-то нам?» Эта тетенька вышла на улицу и указала нам, куда идти и в какой дом. Нашли, пообедали вдоволь и вернулись домой. Перезимовали зиму и весной (уже был 1923 год) направились к себе на родину. Уже не помню, как добивались, но помнится, что часть пути ехали на чугунке (так звали поезд) – конечно, на открытой платформе. Домой приехали перед праздником Троицей. Нас встретили нянька и вернувшийся из армии мой старший брат Дмитрий, мой крестный. Дмитрий был в форме милиционера, с шашкой на боку. С каким удовольствием я смотрел, как крестный рубил на огороде толстую березу шашкой с размаху! Березовыми кустами украшали стены дома, крыльца, забор – так в деревне встречали зеленью праздник Троицын день.
……………………………………………………………
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА: День Свято;й Тро;ицы, Троица, один из главных христианских праздников .Православная церковь отмечает Троицу на 49 день после Пасхи, в воскресенье. У русских День Святой Троицы (чаще просто Тро;ица) был одним из важнейших праздников годового цикла. Главным объектом поклонения в эти дни была берёза (троицкое дерево), которая издавна почиталась русскими людьми. В поверьях русского народа она выступала как счастливое дерево, приносящее добро, оберегающее от зла, нечистой силы, изгоняющее болезни. Одновременно с этим берёза воспринималась как дерево, связанное с душами умерших (рай — «березань»). В Троицу деревенские и городские улицы, дома снаружи и внутри украшали срубленными берёзками или ветками берёзы.
……………………………………………………………………
В школе готовили напиток какао для всех, сладкое, вроде бы с молоком. Не знаю, откуда брали молоко. Может, это американский паек, который выдавали бесплатно с отметкой в списках. За американским пайком я, на зависть ребятишек, ходил с котелком, надев милицейский головной убор. Не знаю, как его назвать-то; что-то похоже на головной убор французов, который они носили во время Парижской коммуны. Мой брат, крестный, 1900 года рождения, находился до этого в красной армии и без нас приехал, демобилизовавшись и устроился на работу милиционером в селе Киять (сейчас Буинского района), познакомился там с девушкой, с которой приезжал домой, но жениться не стал, потому что она не понравилась деревенским, и его отговорили. Потом, правда, у них родилась дочка, по-моему, назвали Валей. Забегая вперед, скажу, что Валя потом училась в Большефроловской средней школе вместе с моей Мотей (женой, моей матерью). Мотя о ней мне рассказывала, что Вале очень хотелось увидеть меня. Говорят, что я был похож на ее отца. Но встретиться нам не удалось, я в это время был на фронте, а демобилизовавшись, мы уехали в Казань, и о Вале я больше ничего не знаю – где она, что с ней.
……………………………………………………………..
Старшим ребенком в семье был Дмитрий (1900-1924). Когда родился мой отец, ему было уже шестнадцать; он крестил отца, и отец даже в конце жизни называл его крестным. В гражданскую войну Дмитрий воевал; отец говорил, что не знает, где воевал его брат – у красных, или у белых, но я полагал, что, поскольку он после демобилизации работал милиционером в селе Киять, то вряд ли мог воевать в белой армии – ему бы просто не доверили работу в милиции. Мне всегда было интересно, где он воевал, и вот, работая над текстом «Родословной», я отклеим из отцовского альбома единственную фотографию Дмитрия в надежде, нет ли на обратной стороне какой-либо информации, и меня ждал неожиданный сюрприз. Оказывается, это не просто фотография, а почтовая открытка, и на обратной стороне была типографским способом отпечатана надпись: «…КАРТОЧКА – POCZTOWKA CARTE POSTALL». Фотография обрезана по краям, и от русской надписи «Почтовая карточка» осталось только второе слово, а через тире - та же надпись на польском. Это может означать только одно: мой дядя Дмитрий воевал на польском фронте.
Советско-польская война была в 1919-1920 годах, значит, фотография могла быть сделана в один из этих двух лет, и Дмитрию на ней лет девятнадцать-двадцать. Я всегда думал, что дядя Дмитрий снят у себя в Черках с кем-то из односельчан. Оказывается, это фронтовая фотография, и на нем форма красноармейца. Ничего не скажешь, обмундирование бедноватое, но лучшего тогда молодая Советская республика предложить не могла. В такой одежде Дмитрий наверняка и вернулся в родные Черки. Произошло это где-то между осенью 1922 и весной 1923, дома его встретила «нянька» Пелагея; отца уже не было в живых, а мать с дочерью и двумя малолетними сыновьями просила милостыню в Нижегородской губернии. Где он воевал польского фронта, и воевал ли вообще, не известно, и, поскольку гражданская война закончилась как раз в 1922-23 годах, значит, его демобилизация связана с этим событием. Поскольку в Красной армии хорошо была поставлена политико-воспитательная работа, Дмитрий воспитанный комиссарами, вернулся домой, как тогда говорили, «сознательным красноармейцем».
Наверняка, вернувшись, он не сидел сложа руки, а, как единственный оставшийся в доме мужчина-кормилец, занялся хозяйством. В крестьянском доме и до начала полевых работ всегда найдется для мужских рук дело: что-то починить, поправить, приготовить инвентарь для пахоты. Поскольку от былой зажиточной жизни ничего не осталось, чтобы кормить семью устроился милиционером в соседнее село Киять – как бывшего красноармейца, ветерана гражданской войны его взяли охотно, выдали ему обмундирование, шашку. Пора было подумать о женитьбе. Ближе к празднику Троицы вернулась семья – радость, слезы, объятия, поцелуи, рассказы. Дмитрию было забавно, что его младший братишка и крестник (мой отец) тоже ходил с котомкой побираться по дворам, и он его поддразнивал: «Подайте милостынку миндаради». Братишка гордился своим крестным, его милицейской шапкой и шашкой, и эта гордость стала тем фундаментом, на котором сформировалось в будущем его мироощущение как советского человека. Он даже в чем-то продолжил путь старшего брата: тоже был солдатом и, между прочим, тоже воевал в Польше – освобождал ее от фашистких захватчиков.
С фронта Дмитрий привез часы – возможно, трофейные, но заводить их было нельзя, поскольку ключ потерялся. Отец, которому тогда было лет семь-восемь, утащил эти часы на огород, разобрал их и растерял детали (наверно, до сих пор на том месте, где был огород, лежат в земле ржавые зубчатые колёсики от тех часов).
Жизнь Дмитрия оказалась очень короткой – всего двадцать четыре года, и смерть была мучительной – от сибирской язвы. Умер он летом 1924 года – в год смерти Ленина. Мать его родилась в один год с Лениным, он в один год с Лениным умер. После него осталась в соседней деревне внебрачная дочь Валя - бабушка Анисья не разрешила Дмитрию оформить брак с матерью Вали. В деревне Акатьевых, по словам отца, уважали, и она, видимо, посчитала такой брак мезальянсом, а в патриархальной семье слово родителей было законом. Вряд ли Валя сейчас жива, но наверняка где-то живут ее дети и внуки, наши несостоявшиеся родственники, но в жилах которых течет наша акатьевская кровь…
После смерти брата отец нашел сделанную им запись: «Пчела ужалила медведя в лоб. «Ах, мать твою!» - сказал медведь и стал реветь». Можно было бы, наверно, и не приводить здесь этот пустячок, но для меня такие детали – как осколки какой-то очень дорогой для меня вазы. И чем мельче эти осколки, чем меньше их, тем выше их цена. Как археолог, нашедший в земле черепок редкой керамики, я осторожно мягкой кисточкой смахиваю с него пыль времен, любуюсь им и пытаюсь представить себе, какой была эта ваза, когда была целой.
Вот жил когда-то человек, мой родной дядя, и мы могли быть с ним знакомы, он вполне мог бы дожить до года моего рождения – ему было бы всего 52 года. Он бы, наверняка, сажал меня к себе на колени, дарил конфеты, игрушки – но ничего этого не было. Он ушел до срока, оставив о себе память и любовь в сердце младшего брата, от которого эта любовь перешла по наследству ко мне, его сыну. И осталась военная фотография, сделанная безымянным фотографом да загадочная фраза про медведя, которого ужалила в лоб пчела…
………………………………………………………………..
Вскоре мне мамака смастерила пальто. Скроила и сшила из старого тятякинова чапана, самодельного толстого сукна из черной шерсти. Чапан был что-то наподобие шинели с высоким воротником, как у тулупа, чтобы закрываться от ветра, снега, холода при поездке на лошади в дорогу. Из такого же сукна был и кафтан – это уж для постоянной носки вместо пальто.
………………………………………………………………………
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА: Чапа;н — халат, который мужчины и женщины носят поверх одежды, как правило, в течение холодных зимних месяцев. Он популярен в Центральной Азии. До середины XX века чапаны носили в Чувашии, а поскольку село Тюбяк Чирки, откуда родом мой отец, русско-чувашское, не удивительно, что русские переняли чапан у своих чувашских односельчан. Кафтан же – вариант чапана.
…………………………………………………………………………………
Для мужчин и женщин обувью были лапти. Мужчины носили длинные шерстяные портянки, а женщины – шерстяные чулки и носки. Весной, когда таял снег, к лаптям прикрепляли деревянные колодки, чтобы талая вода не промочила портянки или носки. Так вот, одел я это «модное» пальто, лапотки и долго любовался собой, какой я стал в этом пальто хороший, красивый, прохаживался как молодой бог по двору взад-вперед, сунув руки в карманы, не чуя под собой ног. Штаны и рубашки тоже были сшиты из самотканого холста. Для штанов холст ткали в полоску или просто крашеного холста. Самыми распространенными детскими играми были в муравушки – это маленькие осколки от фарфоровой посуды, а таких осколков-муравушек было не густо. Еще играли в козны, в других местах называли в бабки. О покупных игрушках, куклах и т.д. не было и речи.
…………………………………………………………………
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА: БАБКИ, старинная русская национальная игра спортивного характера типа игры в городки, только вместо "рюх" или городков, а также вместо бит в этой игре фигурируют кости домашних животных (сустав от голени до пяты). Каждый игрок выставляет в очерченный на земле кон определенное количество бабок. Затем участники по очереди стараются выбить из кона специальной битой, т. е. такой же костью, только специально обработанной или утяжеленной свинцом, как можно больше бабок, которые и становятся добычей удачливого игрока. Игра считалась детской, однако в ней охотно принимали участие и взрослые.
…………………………………………………………………………..
С 1-го сентября 1923 года я пошел в школу в первый класс, хотя к тому времени мне еще было 6 лет и 8 месяцев. В то время в школах образование было трехклассное: первый, второй и третий. Поскольку наше село было двух национальностей – русских и чувашей, то и занятия в школе проходили на русском и чувашском языках отдельно. Помещения школьных классов были довольно большими. В нашем русском классе, да и в чувашском парты были установлены в три ряда. Один ряд для первоклашек, другой ряд для второклассников и третий назывался старший класс, выпускной. Во время перемен между классами русским и чувашским устраивалась борьба, называлась нами «Русский на чуваш». Боролись, забирали в плен. Частенько приходилось заведующему школой Захару Григорьевичу Дмитриеву разнимать нашу свару. Захар Григорьевич по национальности чуваш и занимался он чувашским классом, а его жена Ольга Ивановна занималась русским классом, т.е. и с первым, и со вторым, и с третьим. Ольга Ивановна русская, происхождения из Большого Фролова. Вот так они и учили нас одновременно, если можно так сказать, сразу по трем программам.
Вот однажды мы с братом Федей утром шли в школу на занятия. Была зима, была сильная пурга, как говорят, ничего не видно, да еще и метель встречная бьет прямо в глаза. Федя, конечно, шел впереди, а я за ним. Вдруг меня сшибло с ног. Оказалось, что сзади нас ехал мужик на лошади, запряженной в сани, а так как и ему эта сильная пурга била в глаза, то он к тому же, наверно, и лицом-то был обращен назад. И он не заметил, что лошадь за пургой сбила меня с ног, и каким-то чудом я оказался поперек саней, и меня везло полозом. И я сейчас помню, как впереди меня мелькали копыта лошади. Надо сказать, что лошади настолько умны, что они никогда не наступят ногами на человека. Наконец сани проехали по мне, проскользнули обоими полозьями. Хорошо, что сани не были загружены, и я как Ванька-встанька вскочил как ни в чем не бывало, и никакой боли. А Федя смотрит назад и не поймет, куда же я подевался. Он видел, что мимо его проехала запряженная лошадь, перепугался и заревел во весь голос. Потом посмотрел вперед, а я оказался впереди его. Лошадь-то бежала бегом, и вот я между началом саней и копытами лошади проволочился и оказался впереди Феди, и уж я его крикнул. Ну а возница проехал по мне, так и не знал, что сбил меня и прокатил.
Мой брат Дмитрий, мой крестный, вскоре женился на очень хорошей девушке, нашей деревенской, по фамилии Кондратьевой, а имя ее Лёня, а по Чирковски – Лёня Белякова. Так у нас в Чирках по фамилии никого не ховут, обязательно всем даны прозвища. «Беляк» у Лёни пошло от брата ее отца – Ивана Ивановича, который всю свою жизнь служил лесником. Наши Чирки находятся в окружении лесов, и лес, где лесником был Беляк, так и назывался Беляковым лесом. Таких ревнивых служителей своему любимому делу не много найдется людей. Уж кому, как не ему иметь в деревне самый лучший дом, ведь все было в его руках, так нет, его дом не отличался от других жителей села. А вот при обнаружении порубок в лесу плакал, как ребенок. Посидит, поплачет и пойдет по окрестным деревням на розыск похитителей бревен. Уж как ни ухищрялись, все равно находил виновников. Сын у него, тоже Иван, по-деревенски Вахорка Беляков, видимо, после менингита, был не в полном уме, глухой, но самый лучший гармонист в округе. И что интересно, так это он сам делал для гармошки медные планки, гамму звуков сам подгонял по слуху, хоть и глухой. Мастак был он и сочинять частушки.
Летом 1924 года крестного не стало. Где-то заразился он сибирской язвой.
…………………………………………………………………….
Сибирская язва (карбункул злокачественный, антракс) — особо опасная инфекционная болезнь сельскохозяйственных и диких животных всех видов, а также человека. Болезнь протекает молниеносно, характеризуется интоксикацией, развитием воспаления кожи, лимфатических узлов и внутренних органов.
………………………………………………………………………………
Помню, раздулась у него щека, перекосило лицо, рот еле немного открывал и кушать было невозможно. Отвезли в Буинскую больницу, и вскоре там и скончался. Место на кладбище у березы выбрал и выкопал могилу Вахорка.
………………………………………………………………
Интересная деталь: уже в старости, описывая свое детство, отец вспомнил, что брат рубил шашкой березу – и, спустя два года, был под березой похоронен.
……………………………………………………………………..
Лет ему было 24 года. Вскоре, конечно, ушла от нас и Лёня, а вскоре она вышла замуж за Коську Камоку и прожила с ним до Отечественной войны, как она говорила, «не любя»его. Он погиб на фронте, остались дочери, с которыми она и жила в Казани до смерти. И вот после смерти крестного остались мы бедные, без поддержки мужиков. Коровы не было. Не помню, были ли овцы, поросенка держали, курей. Весь денежный доход от яичек куриных. Сами яички куриные ели на Пасху, и еще если кто заболеет. Хлеба вдоволь тоже не было, ведь раз не было лошади, то и землю пахать приходилось нанимать, как говорили, исполу – ; часть урожая приходилось отдавать за вспашку посева. Бывало, «доньжиш» мать: «Мам, дай кусочек, дай кусочек!» - а дождешься подзатыльника и отстанешь со слезами. А перед новым урожаем за несколько недель ели хлеб, испеченный пополам с травой. К тому же жили без коровы, постные щи или похлебку чечевичную.
Каждую весну все домохозяева собирались делить землю по едокам. Клали в шапку бумажки, нарезанные одного размера и каждый домохозяин на своем клочке писал своютамгу – это как сейчас бы фамилия, а тогда у каждого была своя тамга. У нас это была куриная лапка, у других что-то другое. И вот вытягивали из шапки бумажки и по вытянутой смотрели количество едоков и столько отмеряли сажен земли, и на угол этого участка ставили свою тамгу, и продолжали этот процесс дальше.
…………………………………………………………….
Тамга; — родовой знак у аланов, монгольских, тюркских и некоторых других народов. Наиболее распространена тамга у татар, карачаевцев, балкарцев, башкир, казахов, киргизов, осетин, ногайцев и других.Слово «тамга» тюркского происхождения и имело несколько значений: «тавро», «клеймо», «печать». В период Золотой Орды данный термин получил распространение в странах Средней Азии, Восточной Европы, Ближнего и Среднего Востока, Кавказа и Закавказья, где, помимо прежних, приобрел новые значения — «документ с ханской печатью», «(денежный) налог». Слово таможня также происходит от слова тамга. Из тюркского языка данный термин был был заимствован в другие языки ,в том числе и в русский. На рисунке слева помещены образцы древних тамг; на четвертой строке, третья справа видоизмененная тамга Акатьевых «куриная лапка».
Интересные сведения по поводу данной тамги содержатся в исследовании М. Глухова-Ногайбека «Судьба гвардейцев Сеюмбеки», кряшена по национальности (кряшены – крещёные тата;ры, группа в составе татар волжского и уральского регионов, исповедуют православие, живут в основном в Татарстане, небольшие группы в Удмуртии и в Башкортостане) Только у кряшен она называлась «гусиной лапкой».
«…подобные знаки-тамги до последнего времени (до коллективизации крестьянских хозяйств) применялись в обыденной жизни моих ближайших предков – отца и деда, во всех кряшенских селениях […] Так, нашей родовой тамгой была «гусиная лапка», по-татарски «каз тэпие». Знак был вырезан на воротах усадьбы, на колышках наших полей, наносился почти на все предметы обихода […].
Тамга «каз тэпие» или «каз аягы» […] изображалась на печатях баскаков – сборщиков дани, чеканилась на монетах некоторых золотоордынских ханов, например, Шадыбека – ставленника Идегея. Хаджи-Гирей, основатель династии крымских ханов, принял эту тамгу в качестве государственного герба. «Каз тэпие» имеется на монетах, чеканенных с именем Улуг Мухаммеда – основателя Казанского ханства.»
От себя добавлю, что другое название данного знака - «вилообразный крест». В церкви Санкт-Мария-им-Капитоль в Кельне (Германия) имеется деревянное распятие 1304 года, на котором Христос изображен распятым именно на таком кресте. Я не сомневаюсь, что в древности «куриная лапка» был не просто знаком, указывающим на принадлежность к чему-либо вроде герба или знаков различия на военном мундире, он обладал, по мнению предков, магической силой, как, скажем, крест у христиан
Знак этот такой же древний, как сама письменность, а. может, еще древнее, и подобно кругу или кресту, возник задолго до того, как у людей возникла потребность писать. Он обнаруживается в письменности многих древних народов: этрусков, каров, сабеев, среди скандинавских рун, греческого и славянского алфавитов. В «старших рунах» он называется руной Альгиз и передается звуком, обозначаемым в латинском алфавите буквой r, называемой «эр». Название это соотносится с именем славянского солнечного бога Яра или Ярилы( jар, jарило), а в южноаравийском письме «муснад» этот знак обозначает звук «х», с которого начинается имя славянского солнечного бога Хорса. Кандидат филологических наук В.Д. Осипов считает, что вилообразный крест является знаком Руси.
Другое его значение – «мировое древо». Изображение мирового древа встречается в самых разных культурах, в России оно традиционно изображалось в орнаментах вышивки. Согласно древних представлений, мир состоит из трех уровней: нижний мир – подсознательный уровень, это корни древа, средний мир – созательный уровень, на котором человек пребывает, живя в физической реальности, ствол древа и верхний мир, сверхсознательный уровень, на котором человек связан с космосом, Богом – это ветви древа. Этот знак соединяет человека миром сверхсознательного бытия, с его высшим «я», делает его духовным существом.
Древо это также изображает род человека, где корни – его предки. Они не только генетически лепят человека, но и передают ему свои знания об этом мире, формируют его мировоззрение, поддерживают родовой энергией. К духам предков обращались за советом и помощью. Ствол – это сам человек, его физическое существование, а ветви –дальнейшее существование рода, будущие потомки.
Читателю может показаться странным и неуместным: зачем я так подробно пишу об этом? Ну, ставили мои предки «куриную лапку» на бумажках для жребия, ну и что? Но я исхожу их того, что любой письменный знак, а тем более древний, несет свою энергетику, которую мы воспринимаем на подсознательном уровне независимо от того, знаем мы его значение или нет, но энергетическая сила знака многократно увеличивается, когда мы знаем его духовное содержание, то есть воспринимаем его на сознательном и сверхсознательном уровнях. Через моего отца мы знаем, что наши предки использовали этот древнейший знак. Бог весть, как и когда он к ним попал, но мы вправе воспринимать его как акатьевский родовой знак, соединяющий нас с нашими предками и дающий силу.
…………………………………………………………………
Летом, когда поспевал урожай, с малых лет ходили всей семьей жать рожь, овес серпами, брать лен, чечевицу. В летние дни от темна до темна работали в полусогнутом виде – болела спина не терпимо, а питание – хлеб да квас, огурцы. Летом 1927 года Федя с товарищем Колькой Самолкиным на сельском сходе нанялись пасти свиней, и я у них – подпаском. Это тот же пастух, но за меньшую плату.
К осени Колька пасти бросил и до конца сезона мы уже пасли с Федей вдвоем. Нанимали пастухов на сельском сходе по принципу аукциона. Председательствующий объявлял первоначальную цену с одной головы скота хлебом, деньгами, а желающие наняться выявляли соглашение – кто соглашались за меньшую цену, причем учитывали и надежность нанимающегося. Нанимали в основном пасти до Покрова, а если осень затянется дальше, то за дополнительную плату. Весной в 1928 году мы с Федей вдвоем взялись пасти телят, а во второй половине сезона Федя уехал в город Самару на заработки, и я остался один главным пастухом пасти телят. Однажды пасу телят в овраге и наблюдаю за ними наверху. И вот смотрю – метров в 40 волк. Я начал громко кричать -волк начал медленно приближаться ко мне. Я перестал кричать – волк приостановился, смотрит на меня. Я снова начал кричать – волк снова стал приближаться ко мне. Я, конечно, струхнул и за себя, и за телят. Волк пробежал мимо меня в овраг, в стадо. Я кидаю в него кочками, кричу. На мое счастье волк пробежал стадом и удалился, не тронув ни одного теленка. Видимо, был сыт. Пастухов нанимали с условием питания на целый день по очереди. На завтрак и обед приносили тогда, когда пригоняли скотину в стадо, а ужинать ходили к ним домой. Все, конечно, старались кормить получше, чем Бог послал, а вот обедать у чуваш в основном приходилось вопреки аппетиту, так как у них основное традиционное питание – яшка. Это чечевичные галушки, забеленные кислым молоком. Правда, кислое молоко они делают хорошее, наподобие катыка. Хлеб они пекут редко. Не зря Яшку Патшина, чувашлина, прозвали сластником за то, что он треснул ложкой по лбу сына, говоря: «Вот сластник!». Сын, хлебая яшку, запрсил хлеба.
……………………………………………………………………..
Чува;ши; (чуваш. ч;вашсем) — тюркский народ, основное население Чувашской Республики (Россия). В Чувашии проживает примерно половина всех чувашей, живущих в России, остальные проживают практически во всех регионах России, а небольшая часть — за пределами Российской Федерации, наибольшие группы в Казахстане, Узбекистане и на Украине.
Язык — чувашский. Является единственным живым представителем булгарской группы языков. Основное вероисповедание религиозной части чувашей — православное христианство, есть язычники и мусульмане.
………………………………………………………………………………
Однажды я по очереди ужинал у Кондрашки Кудрявого, чувашлина. В это время у них из Москвы на побывку приехал сын Максим. Одет по-городскому, в деревню он не приезжал лет 7 или 8, Приехав, представился, что по-чувашски и говорить разучился. Понимать вроде понимает, о чем разговор, а говорить не может. А мать ни одного слова по русски говорить не может, а тоже понимать – понимает. И вот разговаривают меж собой: мать по чувашски, он по русски. Дня через два наступил престольный праздник Петров день. Весь народ на улице, хоровод, гулянки. Вот молодежи чувашам не нравится, что он не говорит с ними по-чувашски, и устроили ему головомойку. Наделали ему синяков, так что Максим вспомнил и заговорил по-чувашски.
Весной 1929 Федя приехал домой из Самары и на все наши заработанные деньги купили сообща на два двора, мы и Федор по прозвищу Говядина, стельную телку. Кормили и содержали ее по очереди: неделю мы, неделю они. После нового года она отелилась. Звали мы ее Зорька. И вот неделю мы ее кормим и пользуемся молоком, неделю они. Дело пошло немного лучше. Давала молока она не много, зато жирность молока хорошая. Держали овец, поросенка. Сестра Дуня выходила замуж в деревню Бетки, молодожена звать Гришка. Справляли свадьбу, а этот ее муж уехал в Москву на заработки и оттуда вскоре прислал ей письмо, что она ему не нужна, нашел другую. Дуня пожила с нами сколько-то времени и вышла замуж за Павла Андреевича Молькова в Б.-Фроловские Выселки.
Надо сказать, что до голодного 1924 года наша семья считалась середняками
………………………………………………………………………..
Середняки - (среднее крестьянство) - в России крестьяне, занимавшие среднееэкономическое положение между бедняками и состоятельным крестьянством.Обрабатывали землю сами и с помощью членов семьи. К 1917 составили 20%всех крестьянских хозяйств, в 1928-29 - 60%.
……………………………………………………………………………….
Наш дом был жилая площадь метров 25 квадратных, под железной крышей, сени из бревен, распиленных пополам в длину. Дом был угловой, одна сторона дома с тремя окнами обращена на улицу, а другая сторона в переулок, так же с тремя окнами. Окна были отделаны искусно выполнеными наличниками с закроями.
………………………………………………………………………
Закрой – ставень (от слова «закрывать»)
……………………………………………………………………………..
Двор наш был огорожен тесовым забором со стороны переулка. Начало от дома сделано крыльцо с запором, и дальше – въездные ворота. В избе в углу стоял обеденный стол, вдоль двух стен были широкие лавки – это что-то напоминающее скамейки, но они были закреплены. Дальше стоял хороший посудный шкаф, лицевая сторона которого обращена в комнату, а тыльная сторона в чулан. В ряд со шкафом была печка-галанка.
………………………………………………………………………
Голландская печь (галанка, галланка, голанка, голландка, гуланка) —прямоугольная печь для обогрева комнат, имеющая вертикальные дымообороты и за счёт этого высокую отдачу тепловой энергии. Обычно является дополнительной печью визбах (с целью отопления летом). Имеющая сравнительно небольшие размеры, голландская печь использовалась для обогрева городских домов и помещений до распространения центрального отопления в XVIII — начале XX веков.
………………………………………………………………………..
В правом углу входа в комнату была большая русская печка, где было место, где поместиться многим из нас спать на ночь. Топка, конечно, была в стороне чулана, где и пекли хлеб, варили и жарили пищу. В левом углу при входе в комнату стояла деревянная кровать двухспальная, по-другому кутник, над кроватью наверху были полати, где мы, дети, спали.
……………………………………………………………………………
Кутник - широкая лавка в избе (от двери до угла против печи). Пола;ти — лежанка, устроенная между стеной избы и русской печью]. На полатях можно спать, так как печь долго сохраняет тепло. На полатях обычно может разместиться несколько человек (в лежачем положении). Летом, когда печь для целей обогрева помещения не топят, на полатях можно хранить (и сушить) овощи (например, репчатый лук).
……………………………………………………………………………………
Ведь вначале семья-то наша была из 7 человек:отец, мать, нянька, кресный Дмитрий (его все звали Митюшка), Дуня, Федя и я. Семья наша была дружная, никаких ссор, скандалов.
В конце двадцатых годов в деревнях начали подумывать о коллективном труде. Сначала организовали на добровольных началах товарищество по совместной обработке земли. В это время в семье Большое Фролово уже организовали коммуну и назвали ее «Гигант». Помню на улице разговоры наших мужиков о том, что члены коммуны осенью получили помногу хлеба на свои трудодни – что-то по полпуда на каждый трудодень. Как я уже упоминал, что у нашего заведующего школой жена, наша учительница Ольга Ивановна была родом из Б.-Фролова из рода Лаврентьевых. Ее отец, бывший народовольцем, был болшим другом и соратником Веры Николаевны Фигнер. Так вот, на средства Веры Николаевны в Б. Фролове была построена каменная средняя школа.Между нами, школьниками-пионерами Чирков и Б. Фролова завязалась большая дружба.
Наш зав. Школой Захар Григорьевич договорился с руководством Коммуны, чтобы в Чирки с целью пропаганды нового прислать на один день трактор, единственный в наших краях. Колёсный трактор «Фордзон, работающий на керосине. Мы, три друга – Колька Устинов, Колька Кильчин и я с поклажей за спиной в сумках каждый нес по одной четверти керосина, - отправились во Фролово. Надо сказать, что у обоих моих товарищей официальные-то фамилии Королевы. Из Фролова мы уже ехали на тракторе на зависть остальным чирковским ребятишкам. Это же Было чудо! Тракторист был мужчина с рыжей бородой чуть не до пояса. Весь народ в Чирках сбежался посмотреть на это чудо, который сам, без лошадей двигается под управлением человека. Да как еще стал пахать школьный участок, как лавировать, чтоб не задеть яблони, да какой ширины был плуг, который делал вспашку!
Как не вспомнить добрым словом Захара Григорьевича! Его стараниями было приобретен для школы радиоприемник с электропитанием от аккумулятора. На установку высоченных мачт сошлись много мужиков, одну мачту установили на крыше школы, а другую метров за сорок или пятьдесят от школы. Натянули провод между мачтами, этот провод протянули и внутрь школного класса, подключили к радиоприемнику, и Захар Григорьевич сел перед радиоприемником и начал включение. Загорелись лампочки, появился звук. Захар Григорьевич настраивал на разные программы: то радио заговорило: «Алло! Алло! Говорит радиостанция имени Попова»; переведет на другую радиостанцию – имени Коминтерна, слушаем Берлин или еще что-то. Особенно нравилось людям слушать русские народные песни в исполнении знаменитой тогда актрисы Ольги ковалевой. Вот такие чудеса появлялись тогда в деревнях!
………………………………………………….
Ольга Ковалева - певица (контральто), народная артистка РСФСР (1947). Родилась в деревне Любовка Саратовской губернии. В 1906 г. окончила Музыкальные классы Саратовского отделения Русского музыкального общества. В 1907-1909 гг. занималась на оперных курсах И.П.Прянишникова в Санкт-Петербурге. С Творческую деятельность Ковалева начала статисткой в Передвижной труппе русской оперы, выступавшей в Поволжье. 1913 г. выступала как исполнительница народных песен. Ее манера исполнения отличалась подлинной народностью, простотой и задушевностью. После революции 1917 г. активно включилась в музыкально-просветительскую работу, выступая в составе фронтовых концертных бригад, концертах-лекциях Наркомпроса и Пролеткульта. Ковалева в 1921-1922 гг. совершила гастрольную поездку за рубеж. Ковалева автор текстов и мелодий многих популярных песен, в том числе «Ой, цвети, кудрявая рябина», «Волга-реченька глубока». С 1924 г. работала на радио. Умерла в Москве 2 января 1962 года. В собрании Гостелерадиофонда около 20-ти записей, сделанных певицей с 1938 по 1953 гг. Песни Ковалевой можно послушать на сайте Russian-Records.com > Поиск > Ковалева
………………………………………………………….
Школа тогда была культурным центром села. Здесь в большом коридоре школы проходили собрания жителей села, силами молодежи, потом и школьниками ставились спектакли. Режиссером, гримером, суфлером был тот же Захар Григорьевич, а ведь никакого, как сейчас говорят, «материального стимулирования» за это не получал. Жили они с Ольгой Ивановной и сыном Толей, который моложе меня года на три, в одном из помещений школы, сделанного для класса. Их уважали как интеллигентных людей. Как ни смешно, от Толи я услышал слово «туалет» в школьной уборной. Когда принимали в пионеры, было интересно. Мы ведь ходили в длинных домотканых штанах, а в книжках, журналах, газетах пионер в рубашке, галстуке, трусы. Очень хотелось быть таким пионером – трусы, рубашка. Так и не пришлось в трусах походить.
Заканчивая рассказ о моем детстве, хочу дополнить к описанному мной о нашем хозяйстве. В доме стены и потолок никогда не оклеивались обоями, о них и знать не знали. Каждый год перед Пасхой и потолок, и стены тщательно мыли. После смерти брата Дмитрия от него осталось много белой бумаги – это так называемые «анбарные» книги. И вот этой белой бумагой оклеили стены, и уж как хвалили люди, кто побывал у нас после оклейки, говорили: «Как хорошо, ну прямо как в правлении!» После уж стали клеить стены газетами, и был смешной случай. Одну газетную полосу приклеили кверх ногами, потому что на ней не было рисунков и снимков. И заметив, Дуня сказала, что это правда, что кверх ногами газета (название-то газеты было «Правда»).
Одежду в основном-то носили самотканую, и лишь для больших праздников одевали одежду, сшитую из фабричного материала, и эта одежда передавалась от бабушек к детям и внукам. Хранили эту одежду в сундуках; был у нас один сундук одежды мамы и Дуни, другой сундук был няньки. Стояли эти сундуки в сенях. В сенях у нас было огорожено место – чуланчик, где складывались разные вещи, а летом мы с Федей спали там на полу. При входе в сени со двора было крыльцо под общей крышей дома. На полке стояли два ведра воды с опущенным ковшом. С открытой стороны крыльца висел на веревке рукомойник глиняный. Двор был огорожен тесовым забором, а в конце, в сторону сада, были повети – это сарай для скотины. Там же был погреб. В саду был ток, куда свозили снятый с полей урожай, и на току молотили цепами рожь, а обмолоченное зерно насыпали в сусеки анбара, а мякину и другую мелочь складывали в половню. В дальнейшем анбар Федя переправил во двор (так как уж в колхозе не надо было молотить), снова собрал, и летом, когда в анбаре кончались запасы зерна, мы там с Федей спали. Мама и нянька почти все свободное время пряли лен, коноплю, шерсть и ткали холсты льняные, посконные. Для этих работ были мяльницы для того, чтобы из льна и конопли получить материал, из которого можно прясть. А перед этим лен и коноплю надо было еще какое-то время подержать в озере, затем посушить, и потом мять, и уж потом приступить прясть. Для этого были гребни прялки. Для того, чтобы полученные нитки пустить дальше, надо было их намотать на мотовила, чтобы потом можно было эти мотки одеть на задний барабан ткацкого стана. Кроме того, часть пряжи надо наматывать на цефки, которые вставлять потом в челноки. Для этого надо поработать скальницей и воробами. Напомню, чтобы прясть, надо еще иметь веретено, которое мы научились делать с братом Федей, для чего сделали простой токарный станок, на котором при помощи стамески вытачивали веретена. Вот затем из сотканного холста мамака шила и рубашки, и штаны, и портянки, и материал для матраса и для одеяла, а охлопки шли для заполнения одеял вместо хлопка. Ходили мы, конечно, в самотканой одежде. Вспоминаю, как мне похвалился чувашленок, что его брат Илюшка приобрел пазарные (базарные) штаны, а Илюшке этому было лет 17 или 18. Конечно, была одежда для праздников, хороводов и т.д. из промышленных материалов: ситца, сатина. Надевали такую одежду только сходить в церковь, на улицу в праздник. Одежда эта передавалась по наследству от родителей детям и так дальше, хранилась она в сундуках. Вот даже обувь одевали так: шли в церковь босиком, а дойдя до церкви, обували кожаную обувь и, выходя из церкви, снова разувались. Вот так берегли обувь и одежду. Федя научился плести лапти (татарские), а затем научился плести и я, но только татарские, а Федя плел и русские, и татарские, и ступни – это нечто похожее на глубокие калоши. Конюшни у нас не было, и корову нашу Зорьку, когда она отелилась в холодное время, то покормиться и подоить пускали в избу, месили корм в лохани, которая стояла у печки. Пока корова находилась в избе, мы чесали с нее лишнюю шерсть, а из этой шерсти вяляли между ладонями шерстяные мячи. Затем опускали в эти мячи керосин, надевали на железный прут. Делалось это перед самой Пасхой, а на Пасху шли к Заутрени в церковь. А перед Пасхой ночи очень темные, так вот, надев этот мяч на прут, поджигали его и получался отличный факел. И с такими факелами шли в церковь к Заутрени много народу. Это было красивое и запоминающееся зрелище. Праздники тогда, конечно, праздновали весело, хороводы, игры, ведь вся молодежь была в деревне, а не в городе. Я уже упоминал, что школа была у нас клубом, ставили спектакль по пьесе нашего чирковского писателя Пронина Ивана Михайловича. Ставила спектакль молодежь, я еще был пацаном. Кстати, надо сказать, что у моего брата Дмитрия при его жизни был товарищ Пронин Дмитрий Михайлович, брат писателя Ивана Михайловича. Так вот, этот друг моего брата Дмитрий Михайлович Пронин, он в Казанском университете был вроде профессором, но мне не удалось с ним встретится, хотя он раз был в гостях у Леньки Андреева, а сестра Леньки Андреева Талюшка была замужем за младшим братом Петром Михайловичем Прониным, жившим в Чирках до войны .
В школе в те годы моего детства сначала показывали так называемые тогда туманные картины – это когда в проектор вставляли снимки на пленке и меняли их по тому порядку написанной пьесы. Народ ходил и смотрел эти туманные картины.
Затем стали показывать живые картины – это немые кинокартины. Первую немую кинокартину у нас показали под названием «Маленький Мук». Это тоже было прямо чудо из чудес. После показывали кинофильм « Луна слева» и другие.
…………………………………………….
«Луна слева», Совкино (Ленинград), 1928. Героико-приключенческий фильм. По одноименной пьесе В. Билль-Белоцерковского о борьбе с бандитизмом в период гражданской войны. Длился фильм 63 минуты. К сожалению, до наших дней не сохранился, в начале войны немцы разбомбили здание киноархива и, скорее всего, этот фильм погиб вместе с другими кинокартинами.
……………………………………………….
Электротехникой было динамо, которое посменно рукояткой крутили мужчины за то, что они бесплатно смотрели эти картины. Да надо еще сказать, что мы впервые увидели электроосвещение, так как от динамо шел провод с электролампочкой, прикрепленной к потолку. Вот такие чудеса тогда происходили!
А с моей учебой начальной школы было так. Сначала школа наша была (да не только наша) трехклассная – это первый класс, назывался младшим классом, дальше средний класс и старший класс. После было образование продлено, и был введен четвертый выпускной класс. Вот закончил я выпускной четвертый класс и назначен день экзаменов об окончании школы. Кроме учеников нашего села на экзамен пришли и ученики из соседней деревни Аслапиха (Малое Фролово). Перед началом экзамена установили стол для экзаменационной комиссии, аккуратно накрыли стол белой бумагой. Комиссия была еще в учительской, а я подошел к этому праздничному столу и нарисовал на этой белой бумаге чертика с высунутым языком, а вокруг языка чертика летают мухи. Тут появилась комиссия, взглянула на мое произведение и возмутилась. Мне сказали, что меня не допустят к сдаче экзаменов. Пришлось им снова заняться столом – заново заменили белую бумагу и начались экзамены. Сначала экзамены принимали у приехавших школьников. Я сижу за партой и слушаю, как отвечают на вопросы аслапские школьники. Они подготовились хорошо, отвечали четко на вопросы. Ну, думаю, так я не смогу. Но дошла очередь и до нас, смилостивились ко мне и начали задавать вопросы. Ну, обошлось все хорошо, экзамен сдал. Что делать дальше? На следующий год от нечего делать я снова пошел на занятия в четвертый класс и занимался там до конца учебного года. В заключение об учебе в начальной школе надо сказать. Во-первых, учебники нам давали на двоих, а некоторые на троих, все уже старые, потрепанные – что осталось от закончивших учебу. Вместо тетрадей были в основном грифельные доски и грифеля. На этих грифельных досках писали грифелем, решали задачки. После проверки грифельные записи стирали тряпкой, так же как на классной доске написанное мелом. Доски толщиной, по-моему, миллиметров 4 или 5. Если доску уронишь, разобьется. Еще что скажу: конечно, никаких рюкзаков у нас и в помине не было, пользовались мы все холстовыми сумками через плечо, как нищие. В моем рассказе пропущено, что учительницу Ольгу Ивановну заменили другой учительницей, Марией Васильевной Писаревой. Жила она так же в школе в пустующем классном помещении по соседству с семьей Захара Григорьевича. Во время летних каникул к Марии Васильевне приезжала ее дочь. Имя ее я не помню, но она занималась с нами, ребятнёй, ходила купаться на реку Свияга – это километра 4 от нашего села. Ставили спектакль «Вильгельм Тель». Так вот, она как хороший художник оформила сцену, очень мастерски: изготовила декорации, шесть прекрасно изготовленных деревьев высотой от пола до потолка, которые можно легко переставлять в нужном положении. Эти декоративные деревья долго еще использовались при постановке других спектаклей и художественной самодеятельности. Были мы пионерами, проводили собрания, собирали утильсырье, и лозунгом у нас был: «За копыта и тряпицы купим трактор за границей». Вот такая у нас тогда была богатая страна.
Конечно, про новшества, которые вводила Советская власть, церковники говорили, что это от Антихриста, что это бесы.
Во Фролове я был на свадьбе у Михаила Кукутина (у Кукутина жена – моя племянница). Еще в Казани у Сашки Андреева на гулянке Василий Емельянович, Сашкин дядя (был он песельник) и я пели:
Монах с монашкой
Пошли в кусты за ромашкой.
Подозрительно-о-о!
И хор:
Подозрительно, подозрительно, подозрительно.
Хорошо пел Василий Емельяныч:
Отец благочинный
Залез в погреб винный,
Выпил на пятиалтынный
Приблизительно-о-о!
Я затянул это на свадьбе у Кукутина, так меня осадили – не то, чтобы подпеть, и я примолк.
Про мать мою, может, и не хорошо сказать. Вот, скажем, пост – грех есть скоромное, а бывало, что пока никто не видит, поставит на стол и скоромное. А как кто идет – со стола долой и поставит постнятину. В церковь не ходить - разговоры: «Такой-сякой!». В избе, конечно, иконы были, и крестились. Никакого религиозного воспитания, пока мы были маленькие, дома не было, молиться не учили, а уж когда пионерами стали, так и вовсе было не до того.
………………………………………………………
О религиозности русских крестьян А.П. Чехов так писал в повести «Мужики»:
Старик не верил в бога, потому что почти никогда не думал о нем; он признавал сверхъестественное, но думал, что это может касаться одних лишь баб, и когда говорили при нем о религии или чудесном и задавали ему какой-нибудь вопрос, то он говорил нехотя, почесываясь:
— А кто ж его знает!
Бабка верила, но как-то тускло; все перемешалось в ее памяти, и едва она начинала думать о грехах, о смерти, о спасении души, как нужда и заботы перехватывали ее мысль, и она тотчас же забывала, о чем думала. Молитв она не помнила и обыкновенно по вечерам, когда спать, становилась перед образами и шептала:
— Казанской божьей матери, Смоленской божьей матери, Троеручицы божьей матери...
Марья и Фекла крестились, говели каждый год, но ничего не понимали. Детей не учили молиться, ничего не говорили им о боге, не внушали никаких правил и только запрещали в пост есть скоромное. В прочих семьях было почти то же: мало кто верил, мало кто понимал. В то же время все любили священное писание, любили нежно, благоговейно, но не было книг, некому было читать и объяснять, и за то, что Ольга иногда читала евангелие, ее уважали и все говорили ей и Саше «вы».
……………………………………………………….
Когда в Шонгутах учились в шестом классе, сыну военкома (фамилия его Королев Николай №2, потому что был Николай №1) купили женские ритузы. В деревне больно-то не соображают, что это такое. Одел он, обсмеяли его, больше в них не появлялся.
Началась тогда коллективизация. В основном в колхоз вступали добровольно. Конечно, у кого в хозяйстве были лошади, обобществляли; им, конечно, было жалко расставаться с лошадьми. Это же как член семьи, к ним привыкали, за ними любовно ухаживали. Я не помню, чтобы кто-то особенно сопротивлялся. Наш сосед Тимофей Егоров, Кузнецов Михаил в колхоз не вступили, остались единоличниками до самой смерти. Жили они в основном за счет огорода, а кузнецов – жестянщик, подрабатывал «жестянической работой»
В 1930 году в нашем селе открыли школу ШКМ, т.е. Школу Крестьянской молодежи, после переименовали в Школу Колхозной молодежи имени Горького. Для поступления надо было написать заявление о приеме в школу, приложить справку об окончании 4-х классов, метрическую выписку. О приеме в школу надо было обратиться в волостной отдел народного образования. Волость наша называлась Больше-Шемякинской. Все волостные организации находились в селе Большое Шемякино – это километров 12 от Чирков. Когда я брал в сельском совете выписку метрическую о дне рождения и годе рождения, тогда основанием для этого была церковная книга, которая находилась в канцелярии сельского совета. Секретарем сельского совета у нас был Костюнька Емельянов. В церковной книге было записано фамилия Акакиев Иоан, отец Акакиев Петр, мать Акакиева Анисья, оба православные. Так как нашу семью в деревне всегда звали не Акакиевыми, а Акатьевыми и меня звали Иваном, а не Иоаном, то секретарь посчитал, что это просто церковная фамилия и имена – справку мне дал с фамилией Акатьев, а имя Иван. И вот до настоящего времени я значусь Акатьевым Иваном.
И вот поступил я в школу крестьянской молодежи в 5-й класс. Заведующим ШКМ был назначен наш чирковский чувашин Герасимов Павел Герасимович. Остальные учителя были из других мест. Учащимися были и наши чирковские, и фроловские, и аслапские, и бетковские, и мало-шемякинские, и бишевские. В 1931 году волости были преобразованы в районы. Наше село Тюбяк-Чирки перешли в Апастовский район и оказались граничащими с Тетюшским районом через деревню Аслапиха (а официально – Малое Фролово). А граничащее с нами Большое Фролово и Чирки Беткеево (Бетки) стали в Буинском районе. Поскольку мы стали относиться к Апастовскому району, то по окончании пятого класса ШКМ нашу школу объединили в одну школу в село Шонгуты – это в 18 верстах от наших Чирков.
Осенью 1931 года мы, ученики чирковские, кроме меня перешли в шонгутскую школу ШКМ (школу уже колхозной молодежи) им. Горького мои товарищи Королев Николай №1 и Королев Николай Леонидович (звали его Королев Николай №2, это чтобы их не путать), Дмитриев Миша – племянник директора нашей начальной школы Захара Григорьевича. Хотел поступить в шестой класс Сулин Иван Михайлович; в пятом классе он не учился, но считал себя очень способным. Но приемный экзамен не сдал, так как в контрольной работе на вопрос, что такое удельный вес ответил: «Удельный вес – это вес без весов»; ну и на другие вопросы ответить не смог. Кстати, его отец Михаил учился раньше в духовной семинарии и тоже на выпускном экзамене духовной семинарии ему был задан вопрос: «Сколько будет дважды два?» Он ответил: «Дважды два будет шесть: дважды два – четыре, и за ваш дурацкий спрос – два». Комиссия посчитала за дерзость и документов об окончании ему не выдали. Но вот при советской власти ему разрешили быть священником – правда, не в нашем селе; у нас был священник.
Начался учебный год. Нас, пацанов, поместили жить в общежитие в дом раскулаченного Назарова. Нас там было человек 8 или 9. Дом был двухкомнатный, до школы ходить было далековато, да и местные ребята относились к нам враждебно.
Село Шонгуты раньше было богатым селом, там жило много богатых купцов. Село-то было базарное, некоторые шонгутские купцы имели несколько домов и в Казани. Еще сохранилась и работала хорошая благоустроенная больница, была православная церковь, была и церковь для староверов, было две начальных школы, так как село-то очень большое. И вот еще и стала школа 7-летка. С интересом мы посмотрели и кладбище, где было много мраморных памятников. Но когда мы перешли из Чирков в Шонгуты, тогда там уж не было базара, многих богатеев раскулачили. Многие жители разъехались по городам, а земли пахотной в колхозе было очень много, и обрабатывать эту землю рабочих рук не хватало. Нас вместо занятий в школе заставляли работать в поле – пахать, боронить (на лошадях, конечно). Нам это не нравилось, мы сопротивлялись, но ничего не поделаешь.
Ближе к зиме нас переселили в другое помещение ближе к школе, и помещение было больше. Поселилось нас там человек 20. Питались мы каждый сам по себе, кто что привезет или принесет с собой из своей деревни. Каждый имел свой чугунок, блюдо, кружку, ложку. Жили шумно, но дружно. Если кто не сумел съесть то, что приготовил, т.е. наелся, то крикнет: «На шарап!» - и все бросались на этот клич, кто сумеет быстрее взять и съесть. И был среди нас Алеша Фунтиков, озорной, так он делал так: или совал в эту пищу свою руку (пальцы), или вообще перевертывал посуду кверху дном, и содержимое летело на пол. И уж конечно, это кроме как ему уж никому не нужно. Свою посуду Алешка – чугунок, миску, кружку, ложку – демонстративно, чтобы все видели и чтобы этой посудой не пользовался никто, он ложил в эту посуду свои «прелести». И получилось так: пока Алешка был в школе, приехала к нему его мать и, конечно, решила приготовить ему пищу, да и сама покушала приготовленное. А когда мы пришли и увидели, как она кушала, и кто-то не удержался и рассказал ей, что этой посудой пользоваться не желательно, и мать, конечно, стошнило, и она плевалась долго.
Жизнь и учеба тогда было делом не легким. Из дома до Шонгут 18 километров, надо было принести на себе в котомке питание, а ведь хлеба-то много не принесешь, он черствеет. Правда, иногда родители наши по очереди брали в колхозе лошадь и привозили нам на питание картошку, хлеба, крупу, еще что-нибудь. Но это было в основном зимой, а в основном надо было отмахать 18 километров домой и 18 километров с ношей за спиной обратно из дома и не пропустить уроков. Значит, в субботу после уроков домой, а на другой день или даже в понедельник утром часа в четыре выйдя из дома и к 8-ми часам явиться в школу.
Однажды мною на уроке было написано сочинение на свободную тему, как я один после уроков шагал в Чирки. Это было осенью 1932 года. Это было уж когда я перешел в 7-й класс. Вышел я из Шонгут поздно. Пройдя Апастово, я пошел лесом – так было немного ближе, чем идти полем, а лесом идти, наверное, километров девять. Идти лесом было жутковато, настораживали каждый шорох, треск. Ночь была лунная, и загадочные отражения кустов пугали, а шагать надо. Пришел домой около полуночи. В выходной отдохнул, а в понедельник в 4 часа утра отправился в путь, чтобы успеть к урокам. Выйдя из дома, я почти около каждого телеграфного столба присаживался перекусить сладенького, приготовленного мамой. Аппетит был волчий. И так я пришел в Шонгуты не к 8 утра, а вечером. При свете луны присел еще раз перекусить и наблюдал за отражением в воде красоты природы. Сочинение было написано с юмором, и преподавателем Александрой Степановной было зачитано на уроке. И после этого меня ребята прозвали Гоголем. Впоследствии я стал редактором школьной стенгазеты и школьного журнала «Наше творчество». Читался этот журнал с удовольствием и учениками, и учителями.
В школе были в большую перемену горячие завтраки бесплатные. Стипендии мы получали по 5 руб. в месяц, а один раз я получил переходящую стипендию в сумме 20 руб. Такая стипендия была одна на всю школу один раз в месяц. Одевался я тогда уже не в самотканую одежду, а в одежду из ХБ (хлопчатобумажную), а зимой ходил в лаптях с портянками, как шутили девчата, в «спортсменках». А летом ходил в парусиновых ботинках.
Брат мой Федя закончил курсы трактористов и работал на тракторе колесном «Интернационал». Прислали его пахать на тракторе в Шонгуты, ну и я, конечно, из любопытства покатался на тракторе. Однажды он пришел в общежитие. Мы еще были на уроках. Он подошел к моей кровати и видит, что я лежу в постели, укрывшись с головой, только из-под одеяла торчат ноги, обутые в лапти с портянками. Сдернул он одеяло и расхохотался: под одеялом никого нет. Это когда я ушел в школу утром, муляж намотал портянки, пристроил лапти, что-то …[ неразб. ] под одеяло, чтобы придать вид, якобы кто-то спит. Вот так мы устраивали разные штучки. Кровать моя была за печкой- голландкой, чем-то я перегородил и навешал бумаги с надписью «старший прокурор», «следователь» и т. д. Вообще, конечно, жили мы вольно, полная самостоятельность.
Большая благодарность учителю литературы, она не жалела сил и времени, после уроков готовила мастерски постановки спектаклей. Отличный был гример учитель физики Карасев. В дальнейшем он стал директором школы.
И вот закончили мы учение в этой школе. Выдали нам документы об окончании неполной средней школы НСШ им. Горького. В документах указывали, у кого какие наклонности.В моем документе было написано: «Наклонности к сценическому искусству».
По окончании учебы в школе был выпускной вечер, после торжественной части мы поставили спектакль по пьесе Гоголя «Ревизор», я играл роль городничего. После спектакля был ужин, и спать мы легли часов в 5 или 6 утра. А вечером снова спектакль уже в клубе, он тогда назывался «народный дом». Хотя время – конец мая, посевная, а народу в народном доме собралось очень много и никто не покинул зала до конца спектакля. А ведь спектакль шел до утра, надо на работу людям-то. И вот после наших спектаклей в школе и в народном доме (после назвали клубом) мы распрощались с школой, друзьями-товарищами, с котомками за плечами направились по своим деревням. Правда, не вытерпев, на опушке леса прилегли и уснули крепким сном. Из окончивших школу школьный совет решил Килькинову Зину зачислить в штат секретарем школьного совета, а в дальнейшем она вышла замуж за директора школы Карасева.
Потом уж я не так давно решил отметить 50-летие, написал в школу в Шонгуты – ни ответа, ни привета. Еще раз написал – опять нет ответа. А потом разговорились с Марьей Александровной, и она сообщила, что сейчас там этой школы нет, перевели ее в Кокузы (Марья Александровна – сестра Шуры, жены Сашки Андреева. Она – заслуженный учитель).
…………………………………………………………………………
Летом 2014 года я с младшей дочерью и мужем сестры Николаем побывал на родине отца. Не один год собирался съездить, но ехать без знающего попутчика не имело смысла – единственный раз я был в Черках когда мне было шесть лет и просто не знал, как туда добраться, родни в селе никого не осталось и остановиться переночевать было не у кого. Но в это лето Николай, сам родом из села, собрался на своей машине на родину и взял нас с собой. Его село Фролово (родина моей матери, о нём речь впереди) недалеко от Черков, и места эти Николай хорошо знает. Когда я служил в армии, они с моим отцом ездили на его машине в Черки, так что он был для нас с дочерью ещё и гидом.
Когда подъезжали к селу, Николай указал на небольшой овражек: «Вот здесь твой отец телят пас». Обычный такой, никому не нужный овражек, а для меня историческое место: где-то здесь отец бросал комьями земли в волка, защищая доверенное ему стадо.
Приехали, нашли улицу, дом, в котором я ребенком гостил у своих родственников. Родственники эти – мамина тётка тётя Нюра с дочерью Валей – еще в начале 70-х, продав дом, переехали в Казань, где и умерли. Дом стоит пустой, мёртвый, окруженный непроходимыми зарослями крапивы, навевая ностальгическую тоску. Я помнил по детству, что место, где находилось Акатьевское жилище, было близко от этого дома. Моя крёстная тётя Тося однажды взяла меня, шестилетнего мальчика за руку и сказала: «Пойдем, я покажу тебе, где был папкин дом». Мы прошли совсем немного по улице и остановились на заросшем травой пустыре. Крёстная указала на скрывавшиеся в траве неглубокие ямки – всё, что осталось от нашего родового гнезда. «Вот приедешь домой, - сказала она, - папке расскажешь: видел я место, где твой дом стоял – сейчас там одни ямочки».
И вот спустя без малого шестьдесят лет я снова иду посмотреть на «папкины ямочки». Однако никакаких ямочек я не нашел – улицу перегородил широкий, заросший зеленью овраг. Он вырос за эти шесть десятков лет, поглотив дорогие моему сердцу «ямочки». Дом, где родился и провел первый годы своей жизни отец, канул в Лету и в овраг. Этот овраг стал его могилой.
Поехали на сельское кладбище, где покоятся пращуры. Разумеется, не сохранилось ни одной могилы, ни одного креста. Но ведь где-то здесь лежат в земле их кости. Может, как раз возле этого куста и похоронили в голодный военный год бабушку Анисью, а вон там росла когда-то берёза, посаженная на могиле дяди Дмитрия. Теперь уж ничего не найдёшь, но всё равно я считаю, что побывал на могиле предков – хоть и с опозданием, а долг свой исполнил.