Всякая революция объективным ходом истории вырождается в диктатуру: обыватель, уставший от смуты, начинает мечтать о твердой руке. Которая тотчас находится. Английская буржуазная революция XVII века породила Кромвеля, Великая Французская революция XVIII века – Наполеона, Великая Октябрьская социалистическая революция XX века – Сталина. Кто на новенького?
Утверждению диктаторов способствовали, сами того не подозревая, бескорыстные, бескомпромиссные и безжалостные рыцари революции – Робеспьер в Париже, Дзержинский – в Москве…
Хотя тот же Дзержинский в 1926 году, за две недели до смерти, уже слышал неотвратимую поступь Командора, которому сам же вместе с соратниками, грызущимися за власть, расчистил путь. В письме Куйбышеву, бывшему тогда заместителем председателя Совнаркома, Феликс Эдмундович пророчествовал: «У меня полная уверенность, что мы со всеми врагами справимся, если найдем и возьмем правильную линию в управлении на практике страной и хозяйством… Если не найдем этой линии и темпа – оппозиция наша будет расти, и страна найдет тогда своего диктатора – похоронщика революции, - какие бы красные перья ни были на его костюме».
Страна нашла своего похоронщика.
Проживи Дзержинский еще лет десять, непременно был бы поставлен к стенке, как сам ставил к оной явных и мнимых контрреволюционеров. В 1936 году в СССР начались гонения на неблагонадежных с точки зрения власти поляков (Сталин люто ненавидел «братьев-славян» после провала похода Красной Армии на Варшаву под его водительством в 1920 году), их из пограничных западных областей переселяли в казахские степи. Через год началась «ликвидация польских диверсионно-шпионских групп», свивших гнездо в ВЧК-ОГПУ-НКВД и других учреждениях. Как «установили» следователи, к организации мифической польской шпионской сети «приложил руку и Дзержинский». Сталин в июне 1937 года так отозвался о «Железном Феликсе»: «Это был очень активный троцкист, и всё ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось».
Но «великий вождь» справедливо рассудил, что дивиденды от эксплуатации созданного советской историографией образа неподкупного борца за счастье трудящихся весомее образа очередного «врага народа», и фамилия Феликса Эдмундовича из следственных дел исчезла. А все его ближайшие помощники, с кем он ковал «карающий меч революции», были уничтожены.
Руководствуясь ленинским постулатом «Революция только тогда чего-нибудь стоит, если умеет защищаться», большевики, захватив власть, сразу же создали Чрезвычайную комиссию по охране Петрограда во главе с Климом Ворошиловым, а через полтора месяца – 20 декабря 1917 года - образовали Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем, пресловутую ВЧК. Ее бессменным руководителем, как бы она ни называлась, до конца дней своих оставался Дзержинский.
Он родился 30 августа 1877 года в имении Дзержиново нынешней Минской области Белоруссии, был предпоследним из восьми детей плодовитого мелкопоместного польского шляхтича, рано умершего. Учился в гимназии скверно, в первом классе отсидел два года, а когда его, восемнадцатилетнего, отчислили из учебного заведения, то в выданном на руки свидетельстве значилось, что лишь по закону божьему он показал хорошие знания, по остальным предметам – удовлетворительные, а по русскому и греческому языкам и вовсе получил «неуд».
Оказавшись на вольных хлебах и решая, «сделать бы жизнь с кого» (говоря словами Маяковского о Дзержинском), поначалу Феликс намеревался вступить в орден иезуитов, католиков-фанатов, своего рода христианских ваххабитов. Но судьба распорядилась иначе, и он ступил на тропу войны против царского режима. С которой не сошел, несмотря на тюрьмы и ссылки, отнявшие в общей сложности одиннадцать лет у его недолгой жизни. Положив на алтарь революции свою первую – и, вероятно, единственную – любовь к женщине.
В отличие от братьев, нашедших место в обществе и снискавших уважение окружающих, Феликс Эдмундович чурался будничного повседневного труда. Его влекла романтика борьбы.
Впрочем, никто из вождей российского пролетариата, ввергнувших его в смуты 1905 и 1917 годов, не утруждал себя общественно полезным трудом. Юрист Ленин попробовал быть адвокатом, но вскоре понял, что лучше бороться за «освобождение рабочего класса», нежели защищать в суде отдельно взятых его представителей. Троцкий окончил реальное училище, но также предпочел мировую революцию мирным занятиям. Сталина из Тифлисской духовной семинарии выперли, и свои «университеты» он проходил сначала на большой дороге, «экспроприируя экспроприаторов», а потом в тюрьмах и ссылках. Бухарин собирал бабочек, находясь на иждивении отца.
Люди несомненно талантливые, рожденные для созидания, в силу часто случайных обстоятельств они оказались втянутыми в разрушительную и для государства, и для личности гражданскую междоусобицу.
Дзержинский был человеком, склонным к экзальтации. Возможно, свою роль в этом сыграла трагедия, участником которой он стал в отрочестве: забавляясь с братом стрельбой из ружей, они убили свою младшую сестру, неожиданно появившуюся в зоне обстрела. А в 17-м году бандиты зарезали его брата, банковского служащего.
Тому, во что уверовал Феликс, он отдавался весь без остатка. Психологический настрой объективно толкал его в стан радикальных социалистов, и то, что он прибился к партии большевиков-ленинцев, вряд ли было случайностью: ему импонировала партия, построенная по образу и подобию ордена иезуитов. По такому же принципу, кстати, он выстроил и ВЧК, чьи местные подразделения были не подотчетны никому, кроме своих вышестоящих инстанций и в конце концов непосредственно «великому магистру ордена» - председателю всероссийской «чрезвычайки».
Лаврентий Берия, наследник железного Феликса, «считал его фанатиком и душевнобольным. Однажды Сталин рассказал ему, какое физическое удовольствие испытывал Дзержинский при допросах», - вспоминает сын Берии. Ему вторит ближайший соратник Феликса Эдмундовича, начальник секретно-оперативного отдела ВЧК, прирожденный садист Мартын Иванович Лацис, завершивший свой жизненный путь с энкавэдэшной пулей в затылке: «Феликс Дзержинский не просто организатор, не просто председатель ВЧК. Он сам жаждет действовать. И мы нередко видели, как он сам допрашивает обвиняемого и роется в изобличительных материалах. Его настолько захватывает дело, что он просиживает ночи в помещении ВЧК. Он спит тут же, в кабинете за ширмой».
А вот мнение известного русского поэта и литератора первой четверти ХХ века Владислава Ходасевича: «О личной жизни Дзержинского не ходило рассказов. Кажется, ее и не было. Он был «вечный труженик». Судя по всему, он лично был бескорыстен. Однажды затвердив Маркса и уверовав в Ленина, он, как машина, как человеческая мясорубка, действовал, уже не рассуждая. Его однажды пустили в ход – и он сделал все, что было в его силах. А силы были нечеловеческие: машинные. Не только «золотого», но и самого лютого сердца у него не было. Была шестерня. И она работала, покуда не стерлась: 20 июля (1926 года), в 4 часа 40 минут».
«У него была наружность Дон Кихота, - вспоминал Борис Бажанов, бывший секретарь Сталина, сбежавший за границу в 1928 году, - а манера говорить – человека убежденного и идейного. Поразила меня его старая гимнастерка с заплатанными локтями». С ним согласен английский дипломат Роберт Брюс Локкарт, организатор так называемого «заговора послов», с помощью провокаторов разоблаченного чекистами: «Дзержинский – человек с корректными манерами и спокойной речью, но без тени юмора. Самое замечательное – это его глаза. Глубоко посаженные, они горели холодным огнем фанатизма. Он никогда не моргал. Его веки казались парализованными».
Вот уж воистину Дон Кихот, которому по року судьбы на пути ко всеобщему счастью попались не ветряные мельницы, а человеки.
Николай Васильевич Крыленко, тогдашний заместитель наркома юстиции, а впоследствии обвинитель на многих сфальсифицированных судебных процессах, сотни безвинных людей отправивший на тот свет и сам последовавший за ними в 1938 году, писал: «ВЧК страшен беспощадностью своей репрессии и полной непроницаемостью для чьего бы то ни было взгляда». И предлагал передать органы ВЧК в подчинение наркомюсту. Дзержинский такие предложения воспринимал как личную обиду и отметал с порога: «Отдача ВЧК под надзор наркомата юстиции роняет наш престиж, умаляет наш авторитет в борьбе с преступлениями… Это акт дискредитации ВЧК и ее органов. Губюсты – это органы формальной справедливости, а ЧК – органы дисциплинированной партийной боевой дружины».
Политбюро партии большевиков свою «боевую дружину», отвергавшую «формальную справедливость», в обиду никогда не давало – ни при Ленине, ни при Сталине. Напротив, «вождь мирового пролетариата», испытывавший слабость к афоризмам, бросил клич: «Хороший коммунист в то же время есть и хороший чекист». Эта его неординарная мысль была в марте 1922 года закреплена «строго секретным» постановлением Политбюро ЦК РКП(б) о создании «исключительно из коммунистов» «Бюро содействия органам ГПУ» (Государственное политическое управление – преемник ВЧК) «в каждом государственном, общественном, кооперативном и частном учреждении или предприятии, а также в ВУЗ и там, где это представляется возможным наличием коммунистов». Таким образом, каждому коммунисту предписывалось быть стукачом.
Доносительство стало нормой жизни в стране советов на долгие 75 лет. Растлевая душу народа. Сын доносил на отца, жена – на мужа, чекист – на чекиста, член политбюро ЦК ВКП(б) – на другого члена политбюро. И потекли реки крови.
В июне 1918 года коммунистическая фракция конференции чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией вынесла решение: «Секретными сотрудниками пользоваться. Взять на учет и установить слежку за генералами и офицерами, взять под наблюдение Красную армию, командный состав, клубы, кружки, школы и т.д.».
Красная Армия, основу которой составляли выходцы из крестьян, проявлявших массовое недовольство советской властью, была взята «рабоче-крестьянским правительством» под особый негласный контроль. В январе 1920 года Оргбюро ЦК РКП(б) предложило «всем комиссарам и рядовым коммунистам, работающим в Красной Армии, осведомлять особые отделы обо всем, что может представлять интерес для работы особых отделов и что станет известно по службе или частным образом».
Сеть осведомителей пронизала все поры советского общества.
Однажды, уже после смерти Дзержинского, видный биофизик академик Лазарев в разговоре с Менжинским, преемником Феликса Эдмундовича, выразил уверенность, что в его институте секретных сотрудников ГПУ нет. Менжинский позвонил по телефону и вскоре, ехидно улыбаясь, сообщил обескураженному академику о девяти сексотах, «пасущих» самого ученого и его коллег.
Порой стукачество принимало анекдотические формы. В 1937 году бюро Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) «приняло к сведению заявление наркома оборонной промышленности М.М. Кагановича (брата известного приспешника Сталина Лазаря Кагановича), что в месячный срок лопасти маслобоек, имеющих вид фашистской свастики, будут изъяты и заменены новыми». А дело о «непринятии мер к прекращению производства маслобоек, лопасти которых имели вид фашистской свастики», решено было передать в НКВД. Анекдот для кого-то обернулся если не расстрельной статьей, то уж ссылкой лет на пять-десять наверняка: тогда еще Сталин не сдружился с Гитлером.
Впрочем, более популярными были доносы, приуроченные к очередной развязанной «вождем всех народов» кампании по борьбе то с правой оппозицией, то с левой, то с троцкистами, то с космополитами. Запущенный с легкой руки Ильича конвейер действовал бесперебойно: в органы шли доносы, а из органов вывозились трупы и выезжали «воронки» с будущими обитателями архипелага ГУЛАГ.
Рассказанный в теплой компании анекдот, в сердцах брошенная в очереди за продуктами фраза могли стать основанием для ареста и предъявления обвинения в контрреволюционной деятельности. А выбить из арестованного самооговор заплечных дел мастерам из созданного Дзержинским ведомства ничего не стоило.
На организованных Сталиным в тридцатых годах «показательных» процессах почти вся элита большевистской партии, соответствующим образом подготовленная следователями ГПУ-НКВД, каялась в грехах и униженно просила сохранить жизнь. Хотя сама эта элита годами раньше проповедовала жестокое насилие как чистилище на пути в рай.
Троцкий: красный террор – это «есть орудие, применяемое против обреченного на гибель класса, который не хочет погибать». Вряд ли и он хотел погибать, когда агент НКВД в Мексике занес над его головой ледоруб. Бухарин: «Пролетарское принуждение во всех формах, начиная от расстрелов, является методом выработки коммунистического человека из человеческого материала капиталистической эпохи». Вряд ли Николай Иванович предполагал, что сам станет «человеческим материалом».
Можно было бы смириться с этой человеконенавистнической «теорией», если бы опробована она была на самих только ее авторах. Но под «выработку коммунистического человека» попали миллионы рабочих и крестьян, военнослужащих и священнослужителей, интеллигентов и кухарок.
Только у негодяя Генриха Ягоды, бывшего правой рукой Дзержинского, а потом ставшего наркомом внутренних дел, хватило отчаянья бросить в лицо своим судьям в 1938 году: «Очень сожалею, что, когда я мог это сделать, я всех вас не расстрелял!». У этого коротышки-палача не было иллюзий насчет исхода судилища.
Впрочем, человечностью не отличались и другие руководители ВЧК-ГПУ, о которых нарком иностранных дел Георгий Чичерин отзывался так: «Руководители ГПУ были тем невыносимы, что были неискренни, лукавили, вечно пытались соврать, надуть нас, нарушить обещания, скрыть факты». Более категоричен помянутый уже секретарь Сталина Бажанов: «Коллегия ГПУ была бандой темных прохвостов, прикрытая для виду Дзержинским».
Да и «прикрытие», скажем прямо, не отличалось особыми добродетелями, если не причислять к ним фанатизм, доведенный до самоотречения и самобичевания.
Как-то сестра решила побаловать отощавшего Феликса его любимыми оладушками, испеченными из приобретенной на черном рынке муки (других источников не было). Узнав, откуда мука, Дзержинский со словами «Мы со спекулянтами боремся, а ты…» выбросил оладушки в форточку. Ему не пришла в голову мысль оставить их сестре, если уж сам не в силах был поступиться принципами. Сестру, кстати, в тридцатых годах репрессировали…
Прочное место в арсенале ВЧК-ГПУ заняла при Дзержинском провокация. Ею широко пользовались как в борьбе с действительными врагами советской власти, так и с инакомыслящими «товарищами по партии».
В мае 1923 году старый большевик Мясников за создание фракционной «Рабочей группы» и критику высшего партийного руководства был выслан в Германию. Но и там не угомонился. В сентябре Дзержинский обратился к полпреду в Берлине Крестинскому с просьбой «принять все меры, чтобы Мясников выехал немедленно обратно в Совроссию. Из беседы с Вами, - подчеркивает председатель ГПУ, - у Мясникова должно создаться впечатление, будто вопрос о репрессиях против него отпал». Старый большевик, поверив на слово недавним приятелям, вернулся в созданное при его участии «государство рабочих и крестьян». Где был арестован и упрятан в тюрьму.
К провокациям подстрекал своих соратников и сам «вождь мирового пролетариата».
Ленин – Склянскому, заместителю Троцкого, наркома по военным делам, август 1920 года: «Прекрасный план. Доканчивайте его вместе с Дзержинским. Под видом «зеленых» (мы потом на них и свалим) пройдем на 10 – 20 верст (на территорию независимых тогда Латвии и Эстонии. – Л.Б.) и перевешаем кулаков, попов, помещиков. Премия: 100 000 руб. за повешенного».
Вешать и расстреливать Ильич любил. Август 1918 года. Ленин – в Саратов уполномоченному Наркомпрода Пайкесу: «Расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты». В Пензу - руководителям губернии: «Восстание пяти волостей кулачья (!?) должно повести к беспощадному подавлению. Образец надо дать. 1) Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц. 2) Опубликовать их имена. 3) Отнять у них весь хлеб. 4) Назначить заложников. Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц-кулаков. Телеграфируйте получение и исполнение. Ваш Ленин. P.S. Найдите людей потверже».
Так занимался красный террор, после покушения на Ленина принявший форму государственной политики. «Приехал бледный как полотно Дзержинский, - вспоминал комендант московской ЧК, - и отдал приказ: «Расстреливать по спискам всех кадетов, жандармов, представителей старого режима и разных там князей и графов, находящихся во всех местах заключения Москвы, во всех тюрьмах и лагерях». А Ленин подзадоривал: «Надо поощрять энергию и массовидность террора».
Но даже «люди потверже» не выдерживали нечеловеческого напряжения «работы» по уничтожению себе подобных. «Коммунист, попадая в карательный орган, перестает быть человеком, а превращается в автомат, который приводится в движение механически», - жаловались в ЦК РКП(б) чекисты из Туркестана. А Дзержинский в письме Куйбышеву признался: «Мне уже стало так тяжело постоянно быть жестким хозяином». Укатали Сивку кровавые горки.
Ленин, который так и не приблизил Дзержинского к себе, тем не менее проявлял трогательную заботу о здоровье своего Малюты Скуратова, подорванном непомерными нагрузками (в отдельные периоды Феликс Эдмундович одновременно возглавлял сразу несколько ведомств). Елена Стасова, секретарь Ильича, вспоминала: «Владимир Ильич, узнав, что Дзержинский доработался до кровохарканья и не хочет отдыхать, позвонил мне и предложил принять решение ЦК, обязывающее Дзержинского пойти на две недели в отпуск».
Дон Кихот с Большой Лубянки не мог сидеть без дела. И всегда находил его. После окончания Гражданской войны, когда, казалось бы, молох репрессий мог поубавить свой аппетит, Дзержинский в 1922 году заявил: «Закончилась война, теперь нам нужно особенно зорко присматриваться к антисоветским течениям и группировкам, сокрушить внутреннюю контрреволюцию, раскрыть все заговоры низверженных помещиков, капиталистов и их прихвостней». Впрочем, прокламируя тотальное подавление инакомыслия, Феликс Эдмундович лишь шел в фарватере ледокола по имени Ленин. Самостоятельностью, по свидетельству Троцкого, он не отличался. Ему всегда нужны были поводыри, которыми поочередно становились Ленин, Троцкий, Сталин.
Владимир Ильич, прорисовывая контуры недалекого будущего, писал в том же 1922-м: «Величайшая ошибка думать, что НЭП положит конец террору. Мы еще вернемся к террору и к террору экономическому». Предначертание «вождя мирового пролетариата» исполнить выпало «вождю всех народов». С этой задачей Иосиф Виссарионович справился блестяще, опираясь на эффективно функционирующие, бездумные, бездушные и беспрекословно подчиняющиеся карательные органы, созданные «железным Феликсом».
На остальных многочисленных постах, куда его «направляла партия», Дзержинский не сумел проявить себя так же выпукло.
Явно преувеличена советской мифологией роль «рыцаря революции» в восстановлении железнодорожного транспорта. Наркомом путей сообщения он был с февраля 1921-го по июль 1923 года. И вот что писал ему в мае 1923 года его заместитель Фомин: «Не придется закрывать глаза, что после ухода Троцкого (конец 1920 года) с транспорта транспортное хозяйство не только не продвинулось вперед (за исключением некоторых эксплуатационных коэффициентов), но даже не задержалось на одном уровне и имеет тенденцию опять начать спускаться вниз». Об этом же говорит и Троцкий: «Самостоятельной мысли у Дзержинского не было. Ленин был не в восторге от работы Дзержинского на посту наркома путей сообщения. Дзержинский действительно не был организатором в широком смысле слова. Он привязывал к себе сотрудников, организовывал их своей личностью, но не своим методом».
Столь же сомнительны успехи Феликса Эдмундовича на фронте борьбы с детской беспризорностью (председателем комиссии по улучшению жизни детей он стал в 1921 году). Спустя пять лет после этого назначения Народный комиссариат просвещения представил доклад о состоянии детской беспризорности в России. Из него следует, что «беспризорных, нуждающихся в приеме в детучреждения и в частичной материальной помощи, по РСФСР (вместе с автономными республиками) имеется 8 157 000 детей и подростков. Условия борьбы с детской беспризорностью до сего времени были и продолжают оставаться крайне неблагоприятными. Последние годы детские учреждения, обслуживающие беспризорных детей, непрерывно сокращались, да и теперь еще продолжают сокращаться. Так, в 1922 г. было 6063 детских дома, в них 540 000 детей, на 1/1-25 г. было 2836 детских дома, в них 228 127 детей». «Дяди Степы» из Дзержинского, как видим, тоже не получилось. За годы своей неустроенной жизни он научился карать, но не научился ласкать. И с беспризорностью боролся привычными ему способами: милицейско-чекистскими облавами.
Любопытно социальное происхождение обитателей детских домов: 54,5 процента – дети крестьян, 24,3 процента – дети рабочих. В результате проведенных советским государством мер по «усмирению» крестьянских восстаний (Ленин: «Непременно повесить, дабы народ видел». Тухачевский, командующий войсками Тамбовской губернии, 1921 год: «Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми удушливыми газами, точно рассчитывать, чтобы облако удушливых газов распространялось по всему лесу, уничтожая все, что в нем пряталось»), организованного большевиками мора в Поволжье в 1921-1922 годах миллионы крестьянских детей оказались без родительского крова и заполнили города в поисках пропитания. Теперь «рабоче-крестьянское правительство» озаботилось их спасением. И на должность главного спасителя выдвинуло человека «с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками». Феликса Эдмундовича Дзержинского - в одном лице Малюту Скуратова ХХ века и Дон Кихота. Но с отнюдь не бутафорским мечом в руке.
Железный памятник "железному Феликсу" в полный рост был в 1958 году установлен в Москве в центре площади, на которую выходит парадный подъезд главного здания КГБ (ныне ФСБ, ранее ВЧК, ОГПУ, НКВД). 22 августа 1991 года, после провала "путча ГКЧП", памятник был свергнут с пьедестала под восторженное улюлюканье толпы. Теперь он стоит на задворках нового здания Третьяковской галереи на Крымском валу.Соседствуют с ним памятники другим выдающимся деятелям советской эпохи.
Но если повнимательнее приглядеться к лицу железного Дзержинского, то можно заметить, что он слегка ухмыляется, поскольку не теряет надежды вернуться на своё законное место - около созданного им заведения.