…Дома я встала под душ и растерла обманчиво юное лицо кофейной крошкой.
Раня нежную кожу, я словно убеждала себя, что моя прекрасная телесность – не миф.
Между тем перед глазами стоял мальчик, мальчик-мужчина, который сверкнул в прорези мира, как промельк потустороннего огня – эфемерная «связь сквозь», почти мой Ман, почти мой Негодяй, персонификация моего Петербурга.
…Шли со знакомой, которой на днях сняли все зубы с верхней челюсти и вживили на их место штыри для будущих имплантов. Лицо ее, и без того усталое, оплыло, верхняя губа ввалилась, как у старушки, взгляд обратился внутрь, к прошлым и будущим переживаниям.
Следуя по Большому проспекту в сторону кинотеатра, мы вяло чирикали о прелести расцветшей сирени и витых решеток. Далеко впереди, в зыби горячего воздуха, маячили два одинаково рослых мужских силуэта.
Тут сделаю отступление. По моим наблюдениями, красивых мужчин, «шикарных самцов», можно условно разделить на два типа: мужчины-коты и мужчины-волки. Встречаются и промежуточные варианты, наделенные качествами обоих типов.
Коты, как правило, темноволосы, и своей пластикой, лениво-грациозной, напоминают крупных кошек вроде пантеры или тигра. Волки – более сухой вид, с резковатой, графичной пластикой, они и мастью серы или белы, - русые, светлые, точно седой Акела. Линии тела кота гибки и обтекаемы, мышцы под плотной, гладкой кожей переливаются волнами чистой энергии. У волка внутри четкий, линейный остов, и костяк несколько уже, чем у котов, хотя на ширине плеч это не отражается.
В тот день один из силуэтов привлек мое внимание, побудив взор скользнуть вверх-вниз по широким худощавым плечам, узкому заду, объятому складками материи, суховатым локтям, сильной и высокой шее и разлетающимся слабо вьющимся волосам, удлиненным по нынешней моде.
Силуэт напомнил мой первый эталон, первую любовь, взрослого юношу Мана, угасшего на излете взрослой юности, в двадцать один год, и унесшего в могилу красоту длинного гибкого скелета, облеченного плотью male model. Он был по большей части кот, черно-белый мастью, раскованный в движениях, но костью худощав, точно волк.
Подумалось: ты так же несешь свое расцветшее до неприличия тело, чуть сутулясь из-за роста, как Ман до армии, так же размашисто и ловко движешься, и локоны твои так же подлетают над горделивой шеей… Жаль, если лицо окажется некрасивым.
Игреки мужских фигур исчезли за поворотом, а я вернулась к скудной беседе. Минут через пять добрели до кинотеатра.
В восточном полумраке фойе люди смотрелись тенями Аидова царства.
Возле касс, к которым я кинулась, выпав из солнечного света, обнаружилась пара, только что виденная на улице.
Незнакомцы оказались отцом и сыном; они топтались у расписания, решая, на какой фильм стоит пойти. Парню было лет девятнадцать, мужчине – сорок, а я находилась точно посреди временной линейки – мне недавно исполнилось тридцать
Возблагодарив свои красные чешки, я прикинула рост юнца: подойдя на опасное расстояние к сыновней спине, мысленно увидела свою детскую фигурку, макушкой едва достающую до выемки плеча, до края сильной лопатки. Сто девяносто, не меньше, и действительно, немного сутулится, - королевич, не свыкшийся со своим королевским высочеством.
Волосы его оказались не черными, а темно-русыми, неровными, богатыми, как прядево.
Никак не получалось увидеть лицо, зато лицо отца удалось рассмотреть без купюр: некрасивое, на слишком худой шее с выдающимся кадыком, невыразительная челюсть, черная щетина, очки. Слишком тонкая кость, острый носик: типичный пост-советский «интеллигент» в клетчатой рубашке и джинсах, популярный, верно, у дамочек средних лет. Жаль, если парень окажется таким же – подумала я, хотя шея молодого, торжествующая колонна, оставляла надежду… Тут мальчик открылся, и я едва не хлопнула в ладоши.
Прекрасная лепная скула, удлиненный чуть изогнутый нос, чеканный подбородок, волчья горделивость, выдающая смущение от неумения обращаться со своей внезапной красотой. Кожа его, как у некоторых особенно здоровых мужчин, сияла чистотой, тестостероновые прыщи, вероятно, остались в прошлом.
Он был бесстыдно хорош во всем: от не успевших обрасти мясом бедер до перевернутого треугольника спины, хорош свободной постановкой ног и непросчитанными жестами, то порывистыми, то сдержанными. Хорош плавным перетёком шеи в смелый разворот плеч, обтянутых белым хлопком, проволочными локтями, прочными запястьями, узким станом и худыми ногами в складчатых тесных джинсах.
Хорош отстраненным целомудрием, нераспакованностью и цельностью, прохладной надменностью, читавшейся в позах, движениях, взгляде «поверх».
Какова его мать? – гадала я – как ей удалось видоизменить мелкотравчатую отцовскую породу? Наверняка у нее крупные выразительные черты, высокий рост и широкая кость. Мальчик взял лучшее. Хилая утонченность отца стала наждаком, отточившим бесспорное мужество сына до тонкой грани между красотой маскулинной и андрогинной. Черная отцовская щетина не омрачила матовой кожи русого, сероглазого северного божка, волосы и брови которого вышли холодными, как темное, старое серебро.
Красивый абрис лица, удлиненного, высокоскулого, смело вычерченного – откуда он, как не из закромов северной богини-матери?
Юноша-волк, но немного и кот – золотое сечение.
Я сверкнула глазами, намекая спутнице: «посмотрите влево»! Та не отозвалась, поглощенная своими неудобствами.
Тысяча разнородных мыслей рвала голову.
А если бы я была девятнадцатилетним мальчиком, таким, который со всех сторон хорош – и ростом, и телом, и лицом, и кожей, и волосами, и голосом? Несла бы я свое тело, как флаг? Каким содержимым наполнила бы его, как отбивалась бы от девичьих атак, сколь совершенную партнершу искала бы? С какой небрежностью мылась бы с утра, нещадно терзая волосы попавшим под руку шампунем, кромсала ногти на руках и ногах, убирала свое богатство в стираные-перестираные трусы-паруса, натягивала носки, джинсы, майку?
А что, если бы я была его матерью, и день за днем смотрела, как сын из хорошенького сероглазого пацана превращается в юного и сумасшедше прекрасного мужчину, вызывающего желание заключить его в коробочку лона и не выпускать никогда?
А если бы мы сейчас познакомились, и он бы влюбился в меня, как все они, нездешне красивые аватары моих героев, а я сказала бы: «пойми, ты не можешь быть моим парнем»? Как бы мне тогда хотелось взрастить его дух, чутко и настойчиво, выпасая на лучших своих пастбищах, - хотелось до боли в пальцах, до ломоты в глазах…
Как бы там ни было, он принадлежал мне, этот мальчик - волко-кот, этот переросток, выкормыш вселенной. В нем отразились все мои воображаемые друзья, имаго и внутренние матрицы.
Он жил в бесконечном цикле смертей и рождений – мой внутри и снаружи, держащий меня и одержимый мной.
«Я и ты – суть одно», – сказала я обоюдоострой спине, над которой развертывались серые перья.