Забот хватало и до того, как фашисты заняли Торжок.!
В деревне остались только старые и малые, да ещё сплошь женщины, проводившие мужей на фронт.
У Василия и Анны, которым было уже за пятьдесят, вдобавок у хозяина перед войной на левой руке были ампутированы четыре пальца, замятые шестернями льномялки. Дома остался единственный из девяти сыновей Петя, который пережил коллективизацию, потому что родился незадолго до раскулачивания и был в то время грудным младенцем. Поэтому прямо его голод тридцатого года не коснулся. Хватило молока матери. Теперь он стал рослым крепышом, под стать отцу, и выглядел старше своих двенадцати лет. Когда была введена трудовая повинность – бесплатная работа на лесоповале, пятидесяти трёх летнего Василия включили в состав бригады. Однако по причине инвалидности не мог угнаться за другими, и Пётр вызвался помогать отцу, справляться с нормой, а потом и совсем заменил его. Василию, тем временем в соседней деревне дали другое посильное для инвалида задание.
Весь тыл работал на фронт, на Победу!
Ранним утром железнодорожный порожняк подбирал заготовщиков выходивших к железной дороге из близлежащих деревень и доставлял на делянку. Там пилами-двухручками и топорами валили лес, раскряжёвывали и загружали платформы. Вечером рабочие цеплялись за всякие подножки и прочие выступы платформ, вися гроздьями, ехали обратно и на ходу спрыгивали на своих полустанках, потому что остановившийся на подъёме гружёный состав стронуть с места почти невозможно, и машинист проезжая станции только замедлял ход паровоза.
И так каждый день.
Однажды декабрьским вечером, как обычно Пётр спрыгнул в темноту, но приземлился неудачно. Ударившись копчиком о дистанционный разметочный столбик, повалился в сугроб как куль. Ноги отнялись, всё тело пронзила боль. Друзья сначала рассмеялись над неловкостью товарища, однако, увидев, что тот лежит недвижно обеспокоились и пришли на помощь. Поняв серьёзность ушиба, они подхватили друга и шесть километров от станции по очереди донесли Петра домой на руках.
Отлежавшись ночью, Пётр с большим трудом сходил до ветру. Спина невыносимо болела, и он опять рухнул в постель.
Поутру явился бригадир – дядька Боря, маленький, кривоногий мужичонка. Это был единственный мужик призывного возраста в деревне и славился своей злой занудливостью. С порога, не поздоровавшись, громко заверещал:
«Что валяешься? Собирайся живо!»
«Дядя Боря, не могу – спина болит, ...ушибся вчера сильно...»
«Я тебе ушибусь! А кто за тебя работать будет? Ты сегодня на двор ходил?»
«Да, но...»
«Не нокай, не запряг! Собирайся! На делянке всё пройдёт! Не то, я тебе такой «наряд» выпишу, – лет, эдак, на пять-десять. Не обрадуешься!»
Василия дома не было, его-то этот недоносок побаивался. Был услан на другие работы. Бригадир распалился, видя свою безнаказанную возможность повыкобениваться, проявить себя всесильным царьком. Излив ещё кучу угроз, он выскочил вон из избы. Анна смиренно выслушала эти нападки, знала, что Борька способен написать любой донос, а потом особо и разбираться не будут. Война! Лучше смолчать. Собака лает – ветер носит!
Петя, сжав зубы и сдерживая слёзы, поплёлся на работу. Спасибо друзьям! Помогли хоть первую неделю, а там благодаря материнским припаркам и травкам, да природному здоровью, болезнь медленно отступила, и постепенно Пётр сравнялся со здоровыми ребятами.
Как ни выслуживался Борис перед начальством, фронта избежать не удалось. Однажды переусердствовал он на руководящей работе. Перейдя на рукоприкладную - сломал нос одному из рабочих. Судопроизводство не стало заниматься многолетним изучением морально-этических качеств самодура, а за преступление сразу дало реальный срок и без хитростей отправило на фронт – рукоприкладствуй! А из штрафников выживали единицы. Борису не посчастливилось…
Без надсмотрщика и лишней нервотрёпки работать стало легче. Производительность труда повысилась.
А здесь, Торжок всей массой заняли оккупанты и фронт передвинулся. Деревня, росчерком пера, оказалась на оккупированной территории, хотя немцы, к счастью, не появились. Порожняк на делянку в лес не пришёл. Неожиданно прекратилось всякое движение и повисла информационная пелена безвестия.