Ошибка Кисы Воробьянинова

04.03. 2015

Ошибка Кисы Воробьянинова




      Необходимое предуведомление для глубокоуважаемого читателя!


Автор убедительнейшим образом   просит не воспринимать сей скромный труд за  пародию, памфлет или ремейк на знаменитое сочинение двух советских классиков, и, уж тем более, не считать честолюбивым желанием превзойти неподражаемый юмор и  острую прозу сатириков.  Наша цель – не более чем попытка  взглянуть современным взглядом  на некоторые события, когда слова-аббревеатуры: нэп, ОГПУ, ВКП\б, Осоавиахим,  звучали чаще  и привычнее  таких обычных русских слов, как  добро, сострадание, любовь... Поэтому, полистав уцелевшие старые письма, дневники, просидев не одни штаны  в архивах,  автор пришел к убеждению: все  было совсем не так опереточно весело и благопристойно, как в авантюрном романе про неудачливых кладоискателей, а случилась  в тихом губернском Старгороде, в не столь уж давние времена -  менее века назад, жуткая и кровавая история.


                Глава 1  «Умом Россию не понять...»


      Осенний дождь косил по прохожим с остервенелой методичностью  станкового пулемета. Но Ипполит Матвеевич Воробьянинов  не замечал ни ручейков холодной воды, затекавших за воротник пальто, ни огромных луж поверх булыжной мостовой, ни свинцовых  туч, зацепившихся за флагшток на здании губсовета. Он шел по улицам родного города, возвращаясь в прошлое -  в юность и дальше, в детство - во времена счастливые и безоблачные, когда ему улыбалось счастье, а впереди его ожидала вся жизнь, с  прелестями и наслаждениями, поездками в Париж, Ниццу, первые примерки  придворного полосатого камер-юнкерского мундира, отчего-то  столь ненавистного великому поэту. Он вспомнил, как брел, спотыкаясь по этой самой улице, уткнувшись в приложение к «Ниве», где крупными буквами значилась его фамилия под первыми, самыми чудесными и прекрасными стихами, которые он, прячась от всех, несколько недель назад опустил в конверте в почтовый ящик на станции.  А потом были повести,  стихи и рассказы, напечатанные в отдельных книжках, пользовавшихся бешеной популярностью у гимназисток и курсисток.  И никто,  ни один человек тогда бы не поверил страшной сказке о  том, что он – предводитель гордого  Старгородского дворянства,  известный в интеллигентно-либеральных кругах писатель, будет зарабатывать себе на пропитание нудной,  работой советского мелкого чиновника в ЗАГСе, ведая регистрацией браков и смертей, а длинными вечерами  при свете тусклой керосиновой лампы займется  мелкими переводами для животноводческих и детских журналов, сочинением дешевых фельетонов в газету «Труд» или «Старгородская правда».
      - Барин, ты что ль?..
    Перед Ипполитом Матвеевичем стоял мужик в стеганом ватнике, разбитых сапогах и насквозь промокшей шапке-треухе. Протерев запотевшее пенсе и пристально  всмотревшись в добродушно-пьяное лицо мужика, Воробьянинов с трудом узнал своего бывшего дворника Тихона – когда-то исправного и трезвого работника, с охотой бравшегося за любую тяжелую работу, особо предпочитавшего  колоть дрова и складывать их в поленницы..
    - Здравствуй, Тихон. Все здесь живешь, чем занимаешься?  Что-то это ты так крепко навеселе? Раньше за тобой подобное не замечалось, я медаль тебе хотел даже выхлопотать...
- Ой, милый вы человек, Ипполит Матвеевич, да здесь все пьют, даже управдом и председатель жилкома! А не пить-то как же можно? Жисть такая – кажный запьет. Куда уж мне трезвость-то одному соблюсти...
Тихон откашлялся и постарался казаться трезвее, чем было на самом деле.
     - А служу по-прежнему месту - при вашем доме, только  ныне он вроде как Собез для старух при Стргубстрахе,  - объснился  Тихон.-  Так что тепереча самые древние старухи при ваших хоромах обретаются. Вот только засрали все, - неожиданно добавил Тихон и на пару  минут замолк.  Очнувшись, он сообщил:
      - Да вот еще  беда днями приключилася  – сняли завхоза нашего Александра Яковлевича. – Воровал, значит, сильно много. Кого теперь пришлют – голову сломаешь... А, может,  вас, Ипполит Матвеевич, для этого вызвали? Вы сами-то,  как будете: у нас в РЭСЭФЭСЕРЕ живете али за границей, во Франциях али Гермниях проживаете?
     - Господь с тобой, Тихон! Какой еще завхоз из меня?  Живу я в N-ске, а сюда, в Старгород,  по делам приехал -  у меня жена тяжело больна. Хочу ее прежнего доктора разыскать, посоветоваться с ним.
      - Это Карла Федоровича, что ль? Так его еще аж в восемнадцатом шлепнули..
    - А Владимир Ильич Вигдорчик жив ли еще?
   - Живы-живы, что ему будет... Он тепереча в большие начальники пошел – главным врачом нашей губернской лечебницы стал, да еще  старух наших пользует... По четвергам приходит. А чего пользует – не пойму: от них гривенника в светлое Воскресение не дождешься. Так, коптят себе небо только...
- Слушай, Тихон, а ты не подскажешь,  где угол снять можно? В гостиницу идти  как-то не хочется – многие, вероятно, еще мою фамилию помнят, а  на ночь глядя к доктору нагрянуть  неловко...
- Да что ты, барин, такое говоришь!  Идем ко мне, живи сколько хочешь... Фатера просторная, вся дворницкая тепереча моя – советская власть не поскупилась. Опять же завхоза нынче нет -  кто туды сунется без моего спросу?
- А я  не стесню тебя или твою жену?
  -Эх, барин, куда копнул!  Баба моя еще в гражданскую с матросами подалась за советскую власть воевать. Там от спирта да разного полового непотребства окаянную свою душу Богу  и отдала... Так что я бобылем уже годков семь  живу. Ну  их, баб,  к лешему... Идем, барин, здесь рядом совсем, чай, еще не забыл...
      Нет, Ипполит Матвеевич ничего не забыл: ни проходных дворов, по которым сбегал с уроков в гимназии, ни шикарного ресторана «Бристоль» на Большой Московской, ни благотворительных балов в Дворянском собрании, где он – молодой, веселый, окруженный восхитительными дамами, был убежден, что этот праздник жизни будет длиться вечно. Но не ушли из памяти,  ни холодный октябрь 1917,  ни  унижение ночных обысков, ни колдобины улицы Речной, по которой его вели то ли в тюрьму, как заложника, то ли прямо к оврагу на расстрел... Не забыл он и зимней дороги на перекладных в уездный город N, когда в холодном товарняке от сыпняка умирали  его жена и дочери.... Разве только последние годы, что он служил в уездном ЗАГСе, слились в единую череду каких-то серых впечатлений, которые и не забывать, и  не запоминать просто не хотелось.
                ***
     Тихон  долго гремел ключами,  отмыкая висячий замок на воротах, потом, шлепая по лужам, они прошли в арку, где  находилась дверь, ведущая в дворницкую. Там стоял  устоявшийся запах  живших здесь  столетиями сотен поколений  мышей, приправленный теплой сыростью подвала и пикантным ароматом портянок самого Тихона. Спустившись по ступенькам в полутемное помещение,  Ипполит Матвеевич с неудовольствием обнаружил спящего на скамейке крепкого  вида мужчину ассирийского типа с обмотанным на шее шерстяным шарфом. Услышав шаги, спящий мгновенно пробудился и сел на скамье, выставив наружу волосатые ноги с давно нестриженными ногтями.
   - Кого это ты, Тихон, привел  к нам на ночь? – спросил он, пристально вглядываясь в лицо Ипполита Матвеевича. - То не ночная прелестница, желающая усладить наш ночной досуг, и не фельдъегерь, спешащий с депешей об одержанной виктории  к государю-императору...   Ба, да это мой давний приятель Ипполит Матвеевич  Воробьянинов, -  убежденно заявил незнакомец, поднеся свечу прямо к лицу Воробьянинова, рискуя опалить тому усы и мушкетерскую бородку. -  Вот уж не ожидал, дорогой мой,  вас здесь встретить. В родное дворянское гнездо, к отеческим гробам потянуло на старости лет, голос крови взыграл? - участливо  интересовался говорливый  субъект, натягивая  на мохнатые ноги зеленые брюки и поспешно облачаясь в пиджак.
      - Да и я  вас,  откровенно говоря, не ожидал здесь встретить, -  глухо ответил, враз обмякший,  Воробьянинов. Перед ним собственной персоной стоял гроза старгородских буржуев и прочих старорежимных врагов пролетариата   оперуполномоченный   ВЧК  Остап Сулейман Бендер, в 1917 году  руководивший обыском в его особняке, а потом самолично доставивший Ворбьнинова в тюрьму в качестве  заложника.
   - Не делайте такое кислое лицо, дорогой Ипполит Матвеевич. И вы теперь, как я вижу по вашей одежке и унылому выражению лица, прибыли  к нам в Старгород не из Парижа , да и я давно уже не служу революционной Фемиде. Бендер уважает Уголовный кодекс, но расстреливать  женщин и детей под аккомпанемент автомобильного мотора – это уж увольте... Итак,  друг мой, чем сейчас промышляете,  зачем в родные края пожаловали?
    - Я работаю в ЗАГСе N-ска, оформляю свидетельства на бракосочетания, выдаю справки о кончине граждан... Кроме того, я литератор, член литературного кружка Желездорожпрофа.  Вот мои документы  – паспорт, профсоюзный  билет, отпускное свидетельство...
  - Бросьте вы эту бодягу - при современной постановке печатного дела в Чечне, даже американский доллар подделать ничего не стоит, а вы про отпускное свидетельство  лапшу на уши вешаете...  Какова цель вашего приезда в Старгород,  - в голосе Бендера неожиданно зазвучали ноты беспощадного следователя.
    - У меня тяжело больна жена, я хотел бы посоветоваться с ее лечащими врачами – они в свое время очень ей помогли. Может быть,  уговорю их на визит в наш город...
    - Не будите во мне чекиста! Кто поверит, что  сегодня нищий муж, выдающий справки в ЗАГСе,  поедет за тысячу верст за врачом для больной жены, когда ни один  лекарь без сотенного гонорара  не то, чтобы в другой конец города, а на соседнюю улицу носа не высунет!
     - Правду сказать,  у меня тоже были изрядные сомнения, да и еще оказалось, что Карла Федоровича уже нет. Но моя теща, вы, может быть, помните ее, настояла на поездке.
     - Так, значит, Клавдия Ивановна Петухова жива, - с веселым удивлением воскликнул Бендер, демонстрируя феноменальную память на имена и события. – Ничего не скажешь:  железная леди. Сколько же ей годков, - с притворным участием осведомился бывший чекист.
   - В этом году сто два минуло...
  – Неплохой довод в пользу теории о существовании Вечного зла. Помню-помню, как она  моих  красноармейцев едва к стенке не поставила. Настоящая Салтычиха... Удивляюсь,  как она вас, бедного, за годы совместной жизни не сожрала? Хотя за тот вечер обыска вы ей в ножки должны поклониться:  легко вы тогда отделались, многих и за меньшие грешки к стенке встали.
Действительно, во многом благодаря мужеству и самообладанию тещи  ночной обыск в доме Воробьянинова прошел относительно спокойно, а сам он отделался всего лишь недельным заключением в местной тюрьме.
                ***
... Поздним декабрьским вечером семнадцатого года  по лестнице загремели солдатские сапоги, гостиная наполнилась  мрачноватыми, давно небритыми личностями  в расстегнутых шинелях и матросских бушлатах, во главе которых  стоял сам товарищ Бендер в кожанке, перепоясанный ремнями  с огромным револьвером в кобуре.
    Домочадцы, сбившиеся в кучу, являли собой не столь живописную, сколь драматичную композицию. В центре на инвалидном кресле возвышалась теща - Клавдия Ивановна Петухова - величественная старуха в капоре, с прокуренными усами и костылем в руках. На плече у дамы бойко перебирал лапами пестрый крупный попугай.  Подобно пришедшей солдатне, он с азартом лузгал семечки, столь же бесцеремонно, как и они, сплевывая шелуху на пол.  Бендер тотчас  подумал, что, если бы старухе отрезать подагрическую ногу, а попугая научить орать по-испански «пиастры»,  ни дать, ни взять - вылитый  пират Сильвер со своим любимцем на  Острове сокровищ.
   За  коляской возвышался сам уездный предводитель дворянства, местный помещик, камер-юнкер и кавалер Ипполит Матвеевич Воробьянинов. Был он бледен, и даже не самый зоркий наблюдатель легко мог заметить, что руки предводителя мелко  трясутся от волнения. Рядом с ним стояли его испуганная  супруга Мария, державшая за руку  гимназическую подругу Елену Станиславовну Боур,  и две девочки - шестнадцати и восьми лет – дочери Воробьянинова.
Выждав театральную паузу, Бендер вышел вперед и, помахав в воздухе какой-то бумагой  с гербовой печатью, потребовал выдачи всех драгоценностей, золотых изделий,  а также всего  наличного холодного, охотничьего и прочего огнестрельного оружия. Речь комиссара внезапно прервал рокот, переходящий в гром, от которого затряслись шары на хрустальной пыльной люстре, а один солдат от неожиданности  выронил винтовку из рук. Бендер с удивлением  взглянул на Воробьянинова, но грозовые перекаты  исходили явно от старухи:
    - Драгоценности – вот мой крест нательный  с бриллиантом - его еще моя прабабка носила, я вам его ни под каким видом не отдам,  только с покойницы снимите.  Оружия у нас отродясь в доме никакого  не было, кроме вот этого моего костыля  - она угрожающе подняла тяжелый костыль с острым наконечником. -  Я им любого огрею! Подходи, кто первым желает попробовать? – она с вызовом посмотрела на Бендера, но тот сделал вид, что рассматривает  пейзаж с обнаженной Артемидой  и угрозы старухи к нему никакого отношения не имеют. Заметив, что отведать чудесной силы  костыля желающих нет, старуха продолжила речь:
   -  Зять мой –  Ипполит Матвеевич, вот он за мной прячется - охотник лишь до Парижа и актрисок, так что толку от него вы все равно никакого не добьетесь.  Остальные – моя дочка,  ее подруга и две внучки. Врагов вашей революции здесь нет; друзей, впрочем, тоже...  Золото и столовое серебро в ящиках буфета – сами возьмете, коли вашему Троцкому  на мировую революцию денег не хватает... А сейчас, - она повернулась к солдатам, - перестать плеваться на ковер.
   - Да ты что, старая, пулю в лобешник, захотела? Ишь раскомандовалась, что наш генерал! Знаешь, где он сейчас валяется? - заорал чернявый солдат с проваленным носом и огромной бородавкой посреди лба, угрожающе передергивая затвор винтовки.
    - Себе лучше бородавку отстрели, да ртутной мазью нос натри – глядишь, девки шибче любить станут. А генерал ваш – дурак был, раз не мог такую шпану приструнить. Стало быть, - туда ему  и дорога. Упокой, Господи, его душу,  - спокойно отвечала  мадам Петухова под  общий смех остальной солдатни.           Повернувшись к Бендеру, она язвительно предложила:  - Не изволите ли приступить к изъятию буржуазных ценностей, что время тянуть-то  -   пробило уж  полночь... Или вы нас в ЧК всех заберете?
- Всех забирать - необходимости нет,  а вот господина уездного предводителя дворянства для допроса  пригласим с собой,   -  Бендер выразительно взглянул на Воробьянинова.
    -Да забирайте добро такое, только смотрите сильно его не бейте - он у нас человек болезненный, да и жену его, дочь мою, жалко будет, ежели с ним что случится.
   - Не обещаю мадам, но сделаю все от меня зависящее, - любезно улыбнулся Бендер и распорядился вывести Воробьянинова на улицу.
     Сказать, что душа предводителя возликовала от перспективы пострадать за царя и Отечество,  было бы не только неправдой, но  откровенной ложью. Ипполита Матвеевича трясло мелкой зыбью, лоб покрылся холодным потом, в глазах мелькали кровавые мельчики. Но глава чекистов, видимо, в этот вечер был настроен довольно миролюбиво.
   - Ладно-ладно, потом разберемся. Быстро обыскать все. Да не мусорить и не разбрасывать все, как обычно, – никакой в вас революционной аккуратности нет! Как говорит товарищ Ленин, революция должна делаться чистыми руками, а значит, аккуратно...
    Когда чубастый матрос обшаривал карманы  Ипполита Матвеевича, Бендер лично вмешался в обыск:
  -  Предводительские часы давай мне, а то мои испортились, а мы должны вовремя вернуться в Губчека.
    После этого Бендер повернулся к теще предводителя и  завел с ней вполне светскую беседу о парадоксах погоды в революционные времена. Вот так прошел обыск в доме предводителя дворянства и камер-юнкера Ипполита Матвеевича Воробьянинова. С тех пор миновало десять лет, пути Бендера и Воробьянинова  разошлись, а страна зажила новой жизнью, люди за что-то воевали, потом строили, воровали, торговали, ездили по стране в поисках лучшей жизни, продавали, рождались дети, старики помирали. И вот наступил момент, когда бывший чекист и бывший буржуй вновь оказались с глазу на глаз.
                ***
     Вызывающе погремев мелочью,  Бендер извлек из кармана серебряный рубль, на котором, дружески обнявшись, рабочий и крестьянин любовались  восходящим солнечным диском.
     - Вот, Тихон, выпей за скорейшее слияние города и деревни.
    В дворнике, вероятно, скрывались  таланты гениального  иллюзиониста: рубль буквально растаял в воздухе, а спустя  пару секунд входная дверь за ним захлопнулась с пушечным грохотом. Бендер за плечо насильно  усадил оробевшего Воробьянинова на табурет, придавив ногой полу его пальто.
     - Учтите, Воробьянинов, чекистов в  отставке не бывает... Не вздумайте изворачиваться и лгать, иначе утро вы встретите в камере местного допро, а там с голубчиками, что прилетели из Парижа, церемониться не любят...
     Надо отметить, Остап по привычке передергивал многие реальные  факты. Не все так однозначно и просто выглядело в послужном списке товарища Бендера, сына турецкого поданного и красавицы графини польки.
Юность молодого Бендера ничем особенным не отличалась: гимназия в одном им из южных городов, где уже в марте все гимназисты с пятого класса теряли головы от любовной жути,  потом увлечение всеми новомодными штучками – от первомайских манифестаций до полетов на этажероподобных аэропланах. Бендер с младых ногтей обладал искусством сходиться с людьми,  среди его знакомых всегда были спортсмены, актеры, бильярдные игроки, картежные шулеры и прочая нерукопожатная публика. Начало мировой войны захватило его романтикой воинской доблести, и он добровольно ушел вольноопределяющимся на фронт и довольно скоро заслужил погоны корнета. Хотя потом он при случае убеждал, что служил под гвардейскими знаменами, ни в одном элитном полку, от Кавалегардского и лейб-гусарского до Дикой дивизии, его имя найти не удалось.
     Война быстро наскучила бравому корнету, и при первом удобном случае он отправился в тыл лечить подорванное войной здоровье, а вскоре император Николай Александрович освободил господ офицеров от присяги,  и все лето семнадцатого Бендер куролесил по России, промышляя  махинациями и аферами самого разного масштаба и объема – время было такое... Хотя, справедливости ради, скажем, что тогда  Остапа интересовали не столько сами денежные знаки, золотые монеты с профилем монарха, а неуемная  жажда игры, лицедейства, позы, балагана, охватившие в то шальное лето всю   Россию. Но потом пришел октябрь, с ним дожди и Великая пролетарская революция, поставившая решительный крест на всех либеральных маскарадах, шутовстве  Временного правительства и прочей демократической шелухе...
    Остап, не колеблясь,  сделал выбор между белым террором и красным крепким, умело втесавшись  в железные ряды  революционных опричников  в кожаных  куртках, с  мандатом ЧК в кармане. Но чекист из Бендера вышел, прямо сказать,  так себе...  Во-первых, стоит отметить его профессиональный грешок – он не любил без дела, скуки ради расстреливать людей. Впрочем, подобное чистоплюйство ему бы еще, может, и простили -   желающих свершить  святое для революции дело – пристрелить контру,  хватало с избытком. Но вскоре  Бендер совершил столь неблаговидный  проступок, роняющий тень на светлый облик рыцаря революции,  что навсегда был отлучен и проклят Чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией.
Таким апофеозом бендеровских грехов   стал побег с красавицей Ритой Гольденштейн и двумя чемоданами золотишка в район дислокации банды Махно. Отсюда бывший чекист намеривался перебраться в Польшу или Литву, чтобы зажить там вполне мирной, бюргеровской  жизнью. Но, увы, практического опыта у Бендера  накопилось еще маловато. Красавица Рита предпочла пикантную кривоватость кавалерийских ног батьки Махно шерстистой волосатости бывшего чекиста. Чемоданы  со всем их золотоносным содержимым бесследно канули вместе с красоткой, а Бендеру добрые парубки посоветовали сматываться по добру-по здорову, что он и не преминул сделать.
      Испытав множество приключений, во время одного из которых Бендер едва не отморозил  ноги и другие весьма необходимые организму органы, выйдя зимой по нужде в одном исподнем  ночью на двор и защелкнув за собой проклятую дверь,  в конце концов, Бендер прибыл в Москву.  Здесь он перепробовал множество  самых разных занятий, пока не остановился на весьма прибыльном и даже престижном, занявшись изготовлением высокохудожественной агитационной продукции,  перелицовывая произведения знаменитых художников на новый лад.
     Процесс был поставлен с классической  простотой: бралась по возможности большая репродукция известной широкой публике картины, вырезались лица персонажей, а на их место вклеивались фотографии политических деятелей той бурной  эпохи. Особой популярностью пользовались шедевры «Взятие Блюхером снежного городка», « Инесса Арманд на баррикадах», «Утро белогвардейской казни». Успех бендеровского начинания был столь велик, что даже бунтарский Поэт революции – сам изрядный плакатмейстер –откликнулся на творчество Остапа пронзительными, хотя и не слишком грамотными стихами:
             Друг Бендер, ты хамские  рожи  буржуев в картине  заклей -
            Не надо нам их мещанских соплей!
             Помещечьи хари свали  на истории свалку,   
             На гнилой махновской жопе штампуй  пятизвездную марку.
              В наш советский агитплакат больше  сатиры подлей -
              Семена революционной правды гуще - посей!
     Поэт и Бендер выпили по поводу рождения нетленки не менее трех бутылок водки, после чего мастер, не отходя от пиршественного стола,  урезал первый вариант до совершенств, создав шедевр, отдающий лапидарным стилем кладбищенских стелл:
                Бендер, больше яду в плакат  вклей,
                Гидру контрреволюции враз убей!

      В известной степени  именно этот второй стишок едва не стал причиной скоропостижной гибели оригинального таланта Остапа.  Утративший от неожиданно нагрянувшей громкой  славы  бдительность, Бендер умудрился в «Трех богатырей» наряду с Лениным-Муромцем  и Свердловым-Поповичем  вклеить  вместо Никиты Добрыни портрет грозного Льва Давидовича Троцкого. Мало того, что вклеил, но и продемонстрировал  венец творения кое-кому из близких друзей-конкурентов, кому демонстрировать его и  не следовало. По причине столь примитивной, сколь и  аполитичной ошибки  и во избежание более крупных неприятностей  пришлось взять длительный академический отпуск и отказаться от   художественной карьере.
     Чтобы как-то заполнить возникшую паузу и утрясти финансовые проблемы,  Остап занялся своим давним и проверенным промыслом  - многоженством – занятием, хотя и приятным душе, но, в общем-то, малоприбыльным и обременительным. К тому же  в многонаселенной Москве  не раз случались казусы, когда в одном и том же злачном месте одновременно встречались три, а то и четыре законные супруги. Непредвиденные рандеву неизменно оканчивались громким скандалами, подчас переходящими в злые бабьи драки. Именно эти мелкие неприятности и отсутствие необходимых средств привели бывшего чекиста, художника-аппликатора и многоженца в богом забытый Старгород, где он рассчитывал  найти тихую гавань для  более достойного мужчины его возраста  занятие, открыв, к примеру, небольшую бильярдную с подачей пива и белого вина.
                ***
- Спокойно, все порядке. – Бендер стоял, поставив одну ногу на скамейку и скрестив руки на груди, что позволяло ему скрыть отсутствие рубашки под пиджаком .
 – Думаю, мы можем обойтись без лишней лирики и ненужных предисловий. Итак, вопрос первый: зачем вы приехали в Старгород? Думаю, ваша откровенность позволит избежать многих неприятных лично для вас моментов, как-то: битья по морде и печени, сдавливания пальцев в дверной щели, ковыряния английской булавкой под ногтями... Да разве все перечислишь, до чего дошла современная чекистская технология... Инквизиторы по сравнению с нами – наивные дети. «O sancta simplicitas», как говаривал  наш чешский товарищ Ян Гус.
     И хотя годы, прожитые при советской власти, периодические допросы в соответствующих органах, служба мелкого чиновника, вечная нужда, унизительные ограничения  в гражданских правах  значительно закалили воробьяниновский  характер, последняя фраза Бендера надломила волю Ипполита Матвеевича. Он хорошо помнил каждый час,  проведенный в тюрьме ЧК. И хотя его, в отличие от многих  сокамерников,  особенно не пытали, а допросы у Бендера проходили почти  в дружеской обстановке (воробьевский золотой брегет со звучным репетиром очень шел  к остаповской кожаной куртке),  перспектива  вновь оказаться в лапах чекистов  за контрреволюционную деятельность повергла душу предводителя дворянства в мрак уныния и страха.
- Хорошо, я вам все объясню. Дело в  том, что я сказал не совсем правду: на самом деле моя жена  и дочери умерли от  тифа, когда мы бежали из Старгорода, а  теща скончалась лишь на прошлой неделе. Перед смертью она под величайшим секретом сообщила, что накануне того обыска, когда вы пришли с солдатами, она успела спрятать фамильные бриллианты в одно из кресел, которые стояли в гостиной.
- Милое  дело... Да за такие шуточки следовало бы всю вашу теплую компанию тогда же немедленно шлепнуть.
- Поверьте, я не подозревал об этом поступке, я считал, что все бриллианты давным-давно заложены и проданы - мы жили достаточно скромно... Я бы сам, будь эти сокровища у меня, уехал бы не в жуткий  N-ск, где кроме парикмахерских и гробовых мастерских ничего нет, а куда-нибудь в Ниццу или Монако...
- Ничего не скажешь: верю! А сколько сокровищ могла спрятать ваша старая Гобсек в юбке?
- У меня есть перечень. Вот он,  -  Воробьянинов достал пожелтевший, сложенный вчетверо листок, вырванный из гимназической тетради его старшей дочери.
 - Три нитки жемчуга... я их очень хорошо помню, их иногда надевала на балы моя супруга. Две по сорок бусин, одна большая – в сто десять, почти как у императрицы-государыни Александры Феодоровны.  Бриллиантовый кулон старинной работы, две табакерки Екатерины Великой, подаренные Потемкину, сплошь в бриллиантах. Ну и много разных перстней, серег, а главное, бриллиантовое колье из двух десятков  очень крупных камней.
    Бендер даже застонал при этих словах:
  - Сколько же могут  стоить все эти безделушки? 
 -Теща говорила, что, по меньшей мере, тысяч семьдесят пять – восемьдесят...
 - По нынешнему курсу – не менее двухсот тысяч. А в каком кресле  она спрятала всю эту музыку, теща не сообщила?
 - Нет, она умерла, так и не  ответив на этот вопрос.
 - Шансов отыскать  сокровища немного, но, впрочем,  нарышкинский клад все-таки нашли, а о скольких  находках мы не имеем даже понятия... Люди почему-то часто не склонны хвастаться своими  несомненными достижениями.
    (Замечание Бендера о нарышкинском кладе, найденном в Петербурге в 2012 году, свидетельствует о несомненных экстрасенсорных способностях великого комбинатора).
       Бендер несколько раз нервно прошелся по вонючему подвалу.
       - Попробовать стоит. Надеюсь, наши усилия будут оценены соответственно? Мне шестьдесят процентов – вам – пятьдесят.
      - Но это несправедливо, ведь все это принадлежит мне по наследству.
     - Не забывайтесь, милый друг... За ваши сокровища, в лучшем случае, полагается десять лет без права переписки! Так что не будем продолжать бесцельный спор,  а лучше сообщите,  сколько же вы хотите предложить вашему покорному слуге и рабу?  - не без иронии поинтересовался Бендер. –
        -Хорошо, я согласен на ваши условия.
      - Вот, видите, преимущество разума над эмоциями – мы сразу пришли к  консенсусу... Осталось распределить наши диспозиции. В первую очередь следует допросить нашего  гостеприимного гегемона-пролетариата, а потом будем действовать по обстоятельствам... А вот, кстати, и  сам нынешний хозяин  вашего особняка пожаловал...
    В этот момент дверь открылась,  и в парах холодного воздуха нарисовался абсолютно пьяный  Тихон. Не утруждая себя спуском по ступеням, он скатился вниз и повалился на лавку, оглашая дворницкую могучим храпом.
    - Всего один рубль – и полная смычка города и деревни. Не понимаю, о чем  они там думают  в Совнаркоме. Сделали бы водку в три раза дешевле, и весь Совет народных комиссаров во главе с Михаилом Ивановичем Калининым мог спать спокойно, не заботясь ни о каких пятилетках и Днепрогэссах. Так что допрос откладывается до утра. Однако и нам с вами пора спать – завтра предстоят великие дела.
       Пока Воробьянинов аккуратно снимал пиджак и два жилета, Бендер жадно доел кусок колбасы, случайно забытый на столе,  при этом наставительно заметив:
      - Каков стол – таков и стул...
                ***
     Ипполит Матвеевич  проснулся первым от нестерпимой духоты и вони, стоявшей в дворницкой. Он включил тусклую лампочку, едва разогнавшую тьму, и подошел к умывальнику. Достав из кармана кисточку и опасную бритву, он хотел было по стародавней привычке побриться, но дело встало за зеркалом. Точнее, за его отсутствием:  подобная деталь туалета не входила в привычный обиход Тихона. Долгие поиски привели к находке отбитого осколка большого венецианского зеркала, некогда украшавшего стену гостиной. Тяжко вздохнув, предводитель пристроил остатки былой роскоши на подоконник и взглянул на свое отражение.
Когда-то дамы, желая польстить Воробьянинову, утверждали, что благодаря росту, замечательной осанке, великолепным усам и эспаньолке он очень походил на  главнокомандующего русской армией великого князя Николая Николаевича или, по крайней мере, на  его троюродного кузена великого князя Константина Константиновича, сочинителя  трогательно-бездарных  стихов, которые он из скромности подписывал псевдонимом «КР» . Спорить не приходилось: известное сходство имелось, что как-то послужила даже поводом для беседы Ипполита Матвеевича с самим Константином Константиновичем  на одном придворном балу, куда он, как камер-юнкер был приглашен. Но вряд ли в нынешних  условиях подобные августейшие ассоциации  могли пойти  на пользу бывшему предводителю дворянства.
     Воробьянинов намазал куском хозяйственного мыла кисточку и намазал подбородок. Спустя десять минут голый подбородок матово  белел на печальном лице предводителя дворянства. Однако, когда Ипполит Матвеевич более внимательно взглянул в отражение, то должен был с горечью признать самому себе, что  узнать его вполне возможно, и, как ни парадоксально,  даже с большей вероятностью, нежели когда он был обладателем великокняжеских усов. Поразмыслив над ситуацией, Ипполит   решился на крайний шаг: тупыми ножницами и бритвой он свел со своей продолговатой головы остатки некогда шикарной шевелюры. Теперь из венецианского осколка  на него смотрел потертый жизнью крупье ночного казино, всем знакомый типаж актера без ангажемента, но на великого князя Воробьянинов уж  никак не походил.
     - Браво, Воробьянинов, - бодро заметил Бендер, уже минут десять молча наблюдавший за страданиями компаньона. – Попытки изменить  внешность, дабы  ввести в заблуждение компетентные органы, вне сомнения, станут отягощающим фактором на суде. Кстати, на паспорте вы тоже лысый и без усов? – полюбопытствовал  бывший чекист.      
      - Боже мой, я совсем об этом не подумал, - в ужасе вскричал Воробьянинов.
    - И после подобной беспечности вы желаете  заграбастать львиную  часть сокровищ вашей безвременно скончавшейся тещи? О процентах мы еще поговорим, но; утешу вас,  было бы глупо из-за подобных мелочей ссориться в самом начале большого пути к золотому тельцу.  Для подобных случаев у меня есть несколько  документов и сотня разных фотографий с большей или меньшей схожестью с вашей нынешней физиономией.
     Бендер порылся в своем чемоданчике и извлек  потрепанное удостоверение личности, выданное на  Конрада Абрамовича Кацнельсона.
- Надеюсь, вы не антисемит? Радуйтесь, что  вам не потребуется делать обрезание.
     - Ну,  с вашим-то драгоценным органом,   видимо,  не слишком церемонились в свое   время, - огрызнулся Воробьянинов.
Реплика Ипполита Матвеевича рассмешила Остапа:
   -  Как вас, однако, испортила советская власть,  евреи и интернационализм. Махровый антисемитизм входит в обычную жизнь советских людей с обреченностью электрификации и канализации всей страны... Но вам-то – представителю благородного династии, ведущей родоначалие чуть  не от  самого Рюрика, не к лицу  так жестоко шутить на самые  святые для каждого благоверного еврея темы, независимо даже от его политических взглядов, финансового положения и отношения ко всеобщей воинской повинности....
    Мой папа хоть и был турецкоподанный, но  и он предвидел времена, когда петлюровцы вместо паспорта будут заставлять мужиков спускать  портки... И обрезанные благочестивые евреи тут же лишались не только  оставшихся мужских достоинств, но  и самой жизни.....  Но хватит о пустяках, приступим к допросу главного свидетеля!
      Поднять и усадить дворника оказалось делом непростым, к тому же памперсов в ту эпоху не существовало, а вставать ночью  по нужде Тихон был не в состоянии. Пока дворника облекали в новые кальсоны, он очень радовался, дрыгал ногами, изображая новорожденного младенца, иногда пытался петь, но говорить у него не получалось. Бендер лично  сбегал в ближайшую лавку за мерзавчиком и соленным огурцом, после чего опрос свидетеля стал относительно возможным. Тихон подтвердил, что бывшего завхоза сняли под предлогом нарушения противопожарной безопасности, однако,  несмотря на справедливость приговора,  большую часть имущества завхоз все-таки успел разворовать, хотя некоторую  часть воробьяниновских  раритетов и обстановки отправили в спецхран, а документацию передали на баланс архива Старкомхоза. В бывшей усадьбе Воробьянинова оставались лишь остатки какой-то мебели, кухонная утварь и прочая мебель.
   - Тихон, ты сможешь провести меня в дом? –  взволнованно спросил Ипполит Матвеевич, внезапно представивший, как он пройдется по комнатам, где жил много лет назад.
   - Конечно, барин, что за вопрос? Хотите, так  я вам и старушенку какую-нибудь с великим удовольствием подберу для ухода и ласки? – икая, игриво поинтересовался  дворник.
   -Ты совсем от пьянства ума лишился, - сердито выговорил Воробьянинов. - Я хочу посмотреть, вдруг там осталась какая-нибудь памятная вещица. Это очень бы утешило мою бедную жену.
  Затем он  обратился к Бендеру:
- А вам, Остап  Сулейманович, придется  отправиться в архива Старкомхоза, выяснить, куда они отправили мое имущество и  мебель. Да, и, пожалуйста, возьмите у меня один жилет, а то у вас, прошу за неделикатность,  не слишком презентабельный вид.
- Похоже, друг мой, что парадом командовать вы решили самостоятельно... Боюсь, ничего из этого не выйдет, но настоящий план принимается. Только смотрите,  не наделайте глупостей.  А насчет деликатности – это, вы бросьте: какие деликатности могут быть между друзьями и коллегами? Премного обязан за  жилет, чрезвычайно элегантная вещица, и пошита словно на меня. При дележе добычи я непременно верну вам его стоимость с учетом утряски и пролитых вами  на мой жилет слез...
                ГЛАВА 2   
                Дворянское гнездо
     Парадный вход в Старгородскую богадельню  имел крайне непарадный вид: обшарпанная штукатурка стен, безносые кариатиды, поддерживающие знаменитый балкон, на котором некогда любила восседать теща предводителя,  какие-то ящики, набитые мусором,  – все несло оттенок упадка и бесхозяйственности. И входная дубовая дверь, каким-то чудом держащаяся на одной петле, вряд ли могла смутить  даже начинающего воришку. Да, собственно, в доме давно уже  воровать было нечего - от прежней изящной и богатой обстановки не осталось ровным счетом ничего -  везде царило запустение и  серость: серые стены, серые одеяла, серые тиковые халаты старух.
    Только в гостиной на Воробьянинова вдруг словно повеяло чем-то давним, забытым: в углу, протекшего от дождя  потолка толстозадый амур куда-то метился из лука. Мишень  стрелка любви  оставалось не выясненным, поскольку гостиная была капитально перегорожена дощатой стеной, обклеенной обоями с геометрическим  рисунком. Можно было предположить, что  целью Амура являлся литографированный портрет вождя мирового пролетариата, висевший в позолоченной раме около окна. В нижнем углу портрет Ильича отошел от рамы, и под картонкой была  хорошо видна изящная женская ручка в бриллиантовых кольцах и в тончайщих манжетах, изображенная кистью талантливого художника. По всему было видно, что руководство соцбогадельней,  заполняя идеологическую нишу,  нашло простой, как колумбово яйцо, выход: все  старые картины, которых в особняке было в избытке, заклеили наличной изобразительной агитацией, а остаток картин продали на местном рынке на холстину.
     Ипполит Матвеевич вспомнил, что эта рука в манжетах, что теперь кокетливо выглядывала из-под пиджака вождя мирового пролетариата,  раньше принадлежала портрету его тещи в ранней юности. Ручку хотелось поцеловать, а у хмурого Ильича поинтересоваться его здоровьем или  спросить что-нибудь умное: например, когда победит мировая революция или в магазинах появятся дрожжи?
    И еще Воробьянинову отчего-то пришли на память стихи  запрещенного ныне поэта, с которым он когда-то бражничал в трактире на Покровке: «Вот этот дом, сто лет тому назад, был полон предками моими... И было утро, солнце, зелень, сад, роса, цветы, а он глядел живыми, сплошь темными глазами в зеркала богатой спальни деревенской на свой камзол, на красоту чела, изысканно, с заботливостью женской напудрен рисом, надушен...»
– Вот черт, дальше забыл, - выругался  Воробьянинов, мрачно плюнул на замызганный пол и, стараясь больше не ворошить прошлое, молча пошел по анфиладе комнат, превращенных в палаты для нищих старух.
Осмотр помещений чрезвычайно затруднялся серой толпой совершенно одинаковых стариц,  окружавших по дороге Воробьянинова со всех сторон и норовивших скороговоркой высказать ему бесчисленные  претензии на жизнь в показательной  советской богадельне. 
- Кормят одной кашей на воде, да пустым супом.
- Постель по месяцу не меняют.
- В баню не водят.
- Одного завхоза-ворюгу уволили, теперь, говорят, еще хуже пришлют...
- А что, Тихон, неужели ничего не осталось от моей прежней обстановки, - спросил Воробьянинов у дворника, недовольно сопевшего у него за спиной.
- Почему не осталось. Очень даже осталось – коляска, на которой катали  вашу тещу Клавдию Ивановну – мы теперь на ней старух по нужде в сортир возим, да стул из гостиного гарнитура в красном уголке на втором этаже, там, где раньше ваш кабинет был.
   Тихон принялся энергично прокладывать путь сквозь бабье многолюдство, покрикивая на  старух словами непечатного свойства. Наконец путники добрались до красного уголка.
     Сердце Ипполита Матвееевича вначале  захолонуло, а потом застучало с удвоенной энергией – в углу стоял стул из его гостиного гарнитура.  Полинявшая обивка в разнообразных пятнах и торчащие пружины свидетельствовали, что стул использовался достаточно интенсивно для самых разных нужд, в том числе в качестве лестницы-подставки – об этом говорили отпечатки подошв сапог, по размеру подходящих разве что Тихону.
    -Тихон, сходи узнай, не вернулся ли Бендер, а я пока здесь посижу, отдохну, а то бабы замучили.
     Тихон загрохотал по лестнице, а Ипполит Матвеевич, не в силах сдерживаться, закрыл дверь на щеколду и львиным скоком подскочил к  четвероногой жертве. Достав опасную бритву,  Воробьянинов мгновенно взрезал обшивку.  Пружины торжествующе взвизгнули, вырвавшись на свободу, на пол посыпался какой-то мусор, которым было набито сидение, но, увы, сокровищами в чреве древнего стула даже не пахло. Воробьянинов без сил повалился  на стул, даже не почувствовав, как  пружина больно ужалила его в зад. Поразмышляв над создавшимся положением, Воробьянинов решил для очистки совести взглянуть и на кресло-каталку, для чего  ему пришлось вновь спуститься на  первый этаж.
   Искать долго не пришлось:  как раз в этот момент  на нем ехала в отхожее место старуха, столь схожая с усопшей тещей, что у Ипполита защемило  сердце,  и он  не посмел согнать старицу с сидячего катафалка. Он уже собрался выходить из особняка, как вдруг увидел, что навстречу ему шествует его сосед по  N-cку,  священник местного храма в честь  святых Флора и  Лавра отец Федор.  Правда,  Воробьянинов  не сразу узнал иерея: тот был коротко подстрижен, без головного убора, а, главное, без своей знаменитой пышной бороды. Да и одет священнослужитель  был как-то не по-поповски: в расстегнутом мирском аккуратном пальто с каракулевым воротником, из-под которого виднелась вполне приличная визитка с часовой цепочкой накладного золота. В левой руке у служителя культа была папка, чемодан в другой. Очевидно, священнослужитель также сразу не опознал Воробьянинова, поскольку остановился, поставил портфель, и, протягивая руку,  солидно  представился:
      - Федор Иванович Востриков - новый завхоз этого заведения. А вы кем будете?
   Тихон громко икнул, а Воробьянинов, не подавая руки и едва сдерживая законное  негодование,  сумрачно сказал:
   - Да вот приехал вспомнить места, так сказать, детства, юности... А я было подумал, уж не  Гапоном ли, батюшка, вас стали именовать? Каким  ветром занесло за тридевять земель,  откуда  даже колокольни вашего храма  не видно... Никак место потеряли по причине исхода прихожан к другим иереям или, упаси Господи, в атеисты подались.
    Предводитель был человек сообразительный и, хотя звезд с неба не хватал,  но окончил в свое время юридический факультет Императорского Московского университета, писал книги и стихи, пользовавшиеся известной популярностью у некоторой части публики.  К  тому же, имея камер-юнкерское звание, Воробьянинов прошел школу утонченной придворной интриги и умел улавливать ложь с первых же звуков, как способный музыкант слышит фальшивую ноту в исполнении бездарного коллеги концерта Моцарта, а посему он сразу догадался, что старая карга на последней исповеди по неведомым никому  причинам поведала отцу Федору о сокрытых драгоценностях. Может, конечно, она рассчитывала, что Федор передаст тайну исповеди самому Ипполиту Матвеевичу. Впрочем, последнее предположение выглядело довольно сомнительно, учитывая тот факт, что теща многие годы  хранила волнующую тайну от легкомысленного зятя.
   - Об анафеме Гапоне,  это вы совсем, батенька, напрасно меня обидеть изволили.  Сей богоотступник и фарисей народ супротив отца-батюшки настраивал. Да, и то сказать, ведь для кого же служить-то, для кого Господа молитвенной просьбой отягощать, милейший Ипполит Матвеевич? - елейным голоском отвечал Федор. -  Прихожане все в бега кинулись – сокровища ищут или от алиментов бегают...  Вот и приходится бедствующим и нищим служителям Всевышнего управдомами да завхозами устраиваться. Кстати, вы не знаете, здесь ничего из вашей бывшей обстановочки в доме не осталось? Ведь ваша теща, упокой, Господь, ее душу безгрешную, все в письменном виде мне изволила завещать. Вот, удостоверьтесь, - завхоз достал какую-то бумагу, на которой виднелись каракули умирающей Клавдии Ивановны.
-  Никогда ни от каких долгов или  алиментов не бегал, - теряя голову от праведного гнева, заорал Воробьянинов, - а сюда приехал  забрать свое - моими предками веками  собранное и  полученное  в награду за службу от государей наших...
     На этом месте монолога Ипполит Матвеевич понял, что несколько перегнул палку, выступив с тезисом, не  соответствующим требованиям политического момента. Его оппонент незамедлительно воспользовался ошибкой бывшего предводителя дворянства.
   - Награбленное у народа, стало быть, захотели возвернуть себе. Не выйдет! – он продемонстрировал жирный кукиш. - Не позволим, чтоб  национализированное властью рабочих и крестьян народное достояние обратно буржуям переходило. Недаром ваша теща, блаженной памяти Клавдия Ивановна, в последней исповеди утверждала, что вы, батенька, -  разбойник,  блудник и вор!
    Тут отец Федор довольно легкомысленно перекрестился, но предводитель дворянства  не оценил благочестие бывшего священнослужителя. Вспомнив уроки японской борьбы карате, который когда-то преподнес ему один статский советник, он с криком: «Ах, так, я еще и вор!», со всех сил ударил тяжелым подкованным ботинком в пах противника. Удар  получился достойный.  Поп-расстрига повалился на пол, выпучив до изумления глаза и хватая ртом воздух, точно карась,  выуженный из пруда. Но минуты через три он настолько пришел в себя, что  принялся орать истошным голосом:
     - Воры! Грабят! Спасите  интернат. Милиция!
    Дворник, по древней дворницкой привычке засвистел было в свисток, но вовремя опомнился:
     - Идемте отсель, Ипполит Матвеевич, а то, в самом деле,  милиция нагрянет. Делов не оберешься!
     Но тут входная дверь заскрипела сильнее обычного, но вместо наряда милиции показался Остап Бендер.
    - Что за шум после драки? Кто такие?
    Старухи, повылезавшие после скандала, из своих щелей, наперебой пытались рассказать   представителю власти о произошедшем безобразии, но Бендер строго велел им сидеть на местах и ждать, когда начнут вызывать каждую старицу поименно.
    - Что  произошло? – поинтересовался он, наконец, у Воробьянинова.
     Тот коротко обрисовал сложившуюся картину и продемонстрировал завещание,  выдранное из рук все еще валявшегося на полу отца Федора..
   - Только этого не хватало – еще один наследник из Калькутты. Смотри, брюхач недорезанный,  – обратился он к Федору, -  еще раз тебя увижу, убью без минуты колебаний. Все понял?
Понятливый завхоз быстро замотал головой.
  - Тогда на ближайший поезд и в N-ск, к жене, к святому Флору. И не вздумай строчить кляузы.  Иначе ждет тебя геена огненная на грешной нашей земле: дом сожгу вместе с тобой и твоей супружницей, а родственничков до седьмого колена  в ударники-строители Беломорканал  пристрою. Еще раз спрашиваю: все понял?
Федор был человек понятливый - подхватив портфель и не пытаясь даже взять папку, он уже спешил к спасительной двери, мечтая  только от одном, чтобы в кассе вокзала нашелся билет до родного уездного   N-ска.
  - Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Но, поскольку я не вижу здесь представителей этого достойного сословия, предлагаю покинуть апартаменты и нам, дорогой предводитель дворянства. А ты, Тихон, ничего не видел и не слышал! Выдайте ему для достижения полнейшей амнезии два рубля, дорогой Ипполит Матвеевич.
  Воробьянинов дал обрадованному   Тихону три рубля и молча поцеловал его в лоб.
  - Прощай, Тихон,  может, больше и не увидимся.
  - Премного вами благодарны. Ежели еще у нас будете, не примените ко мне заглянуть, а ежели случится оказия, то  и про медальку не забудьте...
   -Хватит, сентиментальностей! Предводитель, в дорогу, по пути расскажу последние новости. Имей в виду, Тихон, в случае крайней нужды мы у тебя еще ночь-другую переночуем...
    - Да оставайтесь хоть навсегда, гости дорогие,  - на ходу, торопливо бросил Тихон, сжимая в руке мятые три рубля.
                ГЛАВА 3
                ЕЛЕНА СТАНИСЛАВОВНА
    Но первым все-таки похвастался совершенными подвигами Воробьянинов: он рассказал о найденном, но пустом стуле, битве с ненавистным попом, воспользовавшимся в корыстных целях тайной последней  исповеди, и конфискации у отца Федора сомнительного завещания.
  - Признаюсь, не ожидал, предводитель, от вас такой прыти! Придется вас повысить в жаловании и Табели о рангах.  Но об этом потом... Главное, что все ваши мебеля оказались в одном месте – Москве, в Музее мебели на Таганке. Так, что нам надо отсюда сматываться, тем более, что после ваших подвигов оставаться в Старгороде небезопасно. Тихон может проболтаться, да и кто-нибудь из старых знакомых мог узнать. Кстати, что это за молодой прохвост следит за нами от самого общежития? – Бендер ткнул пальцем через плечо на чернявого парня двадцати-двадцати пяти лет, который неотступно следовал за партнерами, стараясь остаться незамеченным. Воробьянинов тревожно обернулся, но тут же его лицо осветилось радостной улыбкой.
     -  Да это же Витенька Полесов – сын  кузины моей жены.  Иди ко мне скорее.  Вики, милый! Что же ты прячешься?
   - Наивный человек! Ничему его революции не научила – будто племянник не может быть сексосотом, - ругался бывалый Остап, пока бывший предводитель обнимался с новоявленным родственником. Полесов с радостным урчанием уткнулся в плечо крестному отцу и что-то быстро-быстро бормотал.
    - Успокойся, Виктор, друг мой, как ты вырос! Сколько лет прошло... Как вы живете, как мама? – участливо расспрашивал  Воробьянинов,  стирая набежавшие слезы.
   - Отчима, как заложника, расстреляли еще в восемнадцатом, вскоре после вашего отъезда. Мама с тех пор все больше сидит дома, боится выходить на улицу. Меня в институт не взяли, хотя я и окончил гимназию с золотой медалью. Говорят, что  из «бывших»  дворян,  отец был офицером,  да еще и отчим – буржуй расстрелянный. Из такого материала  советского  интеллигента не выковать, не гожусь я в инженеры или врачи. Сейчас работаю  слесарем. Только, правду сказать, не дается мне ремесло – все вкривь и вкось выходит. Но что это я все о себе, да о себе! Как вы-то поживаете, Ипполит Матвеевич, надолго к нам?
Воробьянинов оглянулся на Бендера, ожидая от  него подсказки. Тот подоспел вовремя.
   - Бендер, рад познакомиться. Слышал, что вы родственники. Мы в вашем городе по личному делу, но не буду скрывать, что нам крайне нежелательно появляться в людных местах и быть узнанными представителями власти...
    - Так идемте к нам. Мама будут счастлива встрече с дядей Ипполитом.
Щеки Ипполита Матвеевича слегка расцвели юношеским румянцем.  Несмотря на близкое  родство через жену и крестника, с Еленой Станиславовной их когда-то соединяла гораздо более тесная связь.
                ***
     Ах, какие непростительные ошибки позволяет себе молодость! С тех пор прошло не менее тридцати лет. Вечером все обитатели дач собирались на теннис. Игра проходила на обширной поляне в березовой роще, где между двух вкопанных столбов была натянута веревочная сеть. Большая часть  гостей расселась за заранее принесенные соломенные  столы,  уставленные самоварами, чашками, вазочками с вареньем, какой-то снедью, бутылками с легким рейнским вином. Игроки бойко бегали перед сеткой, стараясь перекинуть мяч партнеру.            Воробьянинов  не понимал тенниса, и ему скоро стало  скучно. Он уже собирался потихоньку уйти с поляны, чтобы в одиночестве побродить по лесу, но тут его жена обратила его внимание на  даму в легком белом платье, с азартом бившую ракеткой  по мячу.
Она не выглядела красавицей, но в ней чувствовалась исконная  порода, сочетавшаяся с удивительным  женским очарованием, что заставляет сильных мужчин сходить с ума, красть казенные деньги, стреляться. Пепельные волосы, убранные под шляпку, серо-зеленые с прищуром глаза, прямой, ровный нос, с тонкими  ноздрями, шрам-оспинка на левой щеке. Но самой замечательной чертой ее лица казался рот с полными, чувственными губами, постоянно готовыми улыбнуться, хотя, как тогда показалось Воробьянинову, чаще ее улыбка получалась не веселой, а скорее насмешливой.
 -    Лена, познакомься, наконец, с моим мужем. На свадьбе ты не была – все по загранице путешествуешь, а в нашу глушь тебя насилу затащишь. Хорошо, хоть дачу в это лето вы поблизости сняли, - смеясь, сказал жена, обратившись к даме. – Ипполит Матвеевич – мой муж.  Елена Станиславовна – моя единственная подруга и одна из восьми кузин. У нее горе – два месяца назад мужа на фронте убили. Хотя они и не слишком ладили – позволь мне, Лена, это прямо сказать, – решительно произнесла жена, - Бориса все равно жаль. Да еще совсем маленький сын  остался. Надо тебе опять замуж выходить,  - решительно добавила жена и  строго посмотрела на кузину.
     Воробьянинов  поцеловал  легкую, точеную женскую руку. Кузина, слегка картавя, сказала:
   - Не надо так все драматизировать, дорогая. С Борисом мы все равно были в разводе, хотя мне и ужасно-ужасно его жалко. А замуж я еще успею, кандидатур хоть отбавляй.
   Когда они немного отстали, она неожиданно повернулась к Воробьянинову:
    - Я читала ваши книги, Ипполит Матвеевич, и мне они  понравились, хотя в них все неправда.
    - Отчего неправда?  Скорее - художественный вымысел, зеркало нашей жизни, запечатленное скромным пером, - привычной банальностью отвечал Воробьянинов.
    - Вы утверждаете, что любовь мужчины и женщины - великое счастье, подаренное нам богом. Это только гимназисткам дозволительно полагать, что любовь – это всегда нечто волшебное, безоблачное, флердоранжевый венок и  куча милых детей в финале... Наверное, такое тоже случается, только очень редко. Согласитесь, гораздо чаще любовь - тяжелое испытание, выдержать которое способен далеко не каждый.  А тем, кто не выдержит, достается  только обман, разочарование,  любовная жуть...  Нет, все-таки, говорить и писать надо только правду, - упрямо произнесла она. Потом, словно испугавшись, что наговорила  лишнего, не предназначенного для постороннего человека, поспешно добавила:
    -  Ведь и Лев Николаевич учил говорить правду и любить в женщине не просто женщину, а своего ближнего.
   - Ну, если  дело дошло до Толстого, то я пойду домой, пока никто не видит, а то у меня разболелась голова. Оставляю тебе, Лена, свое сокровище в полное распоряжение – улыбнулась  жена и свернула с тропинки.
Воробьянинов  отошел в сторону и наблюдал, как гости старательно веселись и дурачились. Потом это занятие  ему решительно наскучило,  и Воробьянинов   неспешно пошел по аллее, ведущей вдоль реки. Жара июльского дня уже спала, и  было приятно ощущать дыхание легкого ветерка, тянувшего с реки. Впереди он увидал фигуру молодой женщины, в которой он тотчас узнал подругу жены. Любопытство превозмогло обычную для  Воробьянинова сдержанность и он, не долго думая, повернул за ней.
   - Я всю дорогу видела, что вы идете сзади. Почему  не подошли сразу?
Воробьянинов не стал отпираться:
    -Мне было неловко беспокоить, но очень хотелось, чтобы вы оглянулись.
     - Я иду купаться на реку, если желаете, идите со мной.
  Перейдя по ветхому  деревянному мосту речку, они пошли по заросшей тропинке, вившейся вдоль берега среди кустов бузины, зарослей крапивы и корявых, ветвистых  ив, за которыми  угадывался  лес. Над верхушками сосен разрезали сиреневой небо черные точки стрижей.  Наконец тропа вывела  к небольшой заводи, где плавали  кувшинки, а сквозь прозрачную воду были видны стайки вертких уклеек. 
    - Теперь отвернитесь, мне надо раздеться. Я скажу, когда можно смотреть.
Воробьянинов послушно повернулся, сел на влажный крупный песок и стал чертить веткой круги. Он слышал, как она вошла в воду, поплыла, шумно колотя по воде ногами.
     - Смотрите, как я плаваю.
     Она плыла, высоко подняв голову и ее пепельные волосы, собранные в пучок, теперь выбились на свободу и легко скользили по воде. Мимо, извиваясь, проплыл уж с желтым пятном на черной блестящей голове. От испуга она вскрикнула,  закашлялась и, нащупав неглубокое дно, встала на ноги.  Уже не стыдясь наготы,  она пошла к берегу. Крупные капли воды стекали по груди, впалому животу с густым треугольником темных волос, по крепким красивым бедрам.    Она молча подошла к Ипполиту. Он ощутил запах речной воды, свежести, здорового женского тела и нетерпеливо  нашел ее губы; она, порывисто дыша, ответила и крепко прильнула  всем телом к нему. Он почувствовал  напряженную тяжесть ее груди,  напрягшиеся под  пальцами тугие, крупные соски.
- Нет, не здесь, нас могут увидеть. Пойдем ко мне…
      ***
      В комнате было темно. На полу валялась разбросанная одежда, смятая простыня.  Воробьянинов  сидел на постели, она  закурила папироску, неумело затянувшись  дымом, решительно сказала:
   - А теперь уходите. Вы – хороший, замечательный, но прошу вас, уходите. Вы оказали мне огромную услугу. Я не могла решиться на это в Москве, чтобы не вызывать в обществе  разговоров. Ведь там все и все знают.  Я не хотела этих глупых разговоров – у  меня есть гордость. Когда я увидела вас, то сразу приняла решение. Теперь я свободна, вы спасли меня.
Он хотел   взять ее руку, но она отдернула ее и прижала к груди.
- Умоляю, не продолжайте  эту пытку. Поверьте, хотя я и сказала, что сразу приняла решение, на самом деле мне очень непросто было решиться на близость с вами. Вы - муж моей подруги, кузины, вы умный, благородный человек. Я буду с нежностью вспоминать нашу встречу. Мне было очень хорошо и легко. Но сейчас – идите.
    Она встала перед синеющим  окном, за которым повис былинный месяц, широко раскинула руки, точно собираясь взлететь в небо, и неожиданно тихо рассмеялась. Он  видел ее серебристо мерцающее тело, видел тонкий стан, широкие, крепкие бедра, он вновь почти физически ощутил всю неизбывную прелесть этого сильного, здорового женского тела, которое еще несколько минут принадлежало ему. Он молча повернулся и  закрыл за собой дверь.
    В саду Ипполит достал портсигар и, ломая спички, долго пытался закурить папиросу. Из окна второго этажа неожиданно раздались  аккорды   «Лунной сонаты».
- Черт знает, что такое. Истеричка какая-то….
Не разбирая дороги, ломая ветки сирени, он быстро дошел до своей дачи. Жена спала, в доме было тихо.  С того дня судьбы Ипполита Матвеевича, его жены и Елены Станиславовны надолго сплелись в единый неделимый клубок, разорвать который смогла только революция и гражданская война...
    Через полгода Елена Сергеевна вышла замуж за фабриканта по фамилии   Боур, которого не любила и стыдилась в обществе. Совершенно неожиданно их связь с Воробьяниновым продолжилась, и вскоре  они оба почувствовали, что любят друг друга. Жена, казалось, ничего не замечала, или не желала замечать, но теща тотчас усмотрела истинную причину в частых визитах Елены Сергеевны, в отлучках Воробьянинова, и пылкой ненавистью невзлюбила соперницу своей дочери. Впрочем, добрый, веселый  Ипполит Матвеевич по-прежнему души не чаял в жене и двух дочерях,  и, несмотря на новую влюбленность, баловал их, как мог. Революция, разорение, бегство мало отразились на его характере, но смерть жены и дочерей надломили  этого влюбчивого, добродушного, милого человека. Теперь он остался вдвоем с тещей. Общая  беда сблизила,  прекратить  прежние ссоры и распри. Чтобы уйти от тяжелых воспоминаний, заставить всех забыть о себе, затеряться в революционной суматохе, они поселились  в маленьком уездном городке на берегу Волги, где бессчетное количество церквей, кладбищ и гробовых мастерских наводило на мысль о суетности всего сущего.
                Глава 4
                ОПЕРАЦИЯ «ТРЕСТ»
     Дом Елены Станиславовны находился через две улицы, в заброшенном переулке. Когда Полесов открыл дверь, прежде чем впустить гостей, громко крикнул:
     -  Мама, смотри, кого я привел! 
    Многие великие, талантливые, просто быстрые на перо сочинители пытались описать встречу двух друзей или, что во много крат  сложнее, влюбленных  после долгой разлуки... Увы, результат получался далеко не всегда  убедительным и реалистично точным: в самом деле,  как вести, о чем говорить людям, годами ничего не слышавшим   друг о друге, которых не связывают текущие дела, общие знакомые, дети, долги? Конечно, когда-то давно, много-много лет назад, они крепко дружили, вместе прошли через тяжелые испытания или веселые приключения, было время, когда они обнимали друг друга и шептали на ухо самые нежные признания в любви. Но время – великий утешитель, способный потушить не только самую острую боль потери, но и забыть утехи любви или самопожертвование друга. И, получается: встретились случайно  два старинных друга, похлопали друг друга по плечам, потрясли руки, поцеловались, рассказали, кто развелся или, наоборот, обзавелся новой – четвертой, женой, да и разошлись в разные стороны. Еще хуже дело обстоит с бывшими  любовниками. В самом деле,  новыми любовными связями не всегда приходится гордиться, о семейных проблемах и хлопотах говорить неловко, да и не к месту.  Вот и крутится разговор вокруг: «как ты замечательно выглядишь», «ты совсем  не изменился», да, «где служишь?». Хотя и изменились, постарели, подурнели оба  товарища, но огорчать подобными наблюдениями  не принято, да и жестоко,  а рассуждать о цивилизации майи или о планах подъема «Титаника» как-то не представляется  повода. Вот так постоят два человека, пожмутся, потом вспомнят про какие-то важные и срочные дела и разбегутся в разные стороны с чувством великого облегчения.  Конечно, если встреча по какой-то причине затягивается – в поезде, например, или в ожидании какого-нибудь ответственного работника в профкоме, то невольно просыпаются в памяти детали былого, оттаивает какая-то частица души, с большей симпатией вглядываются они в постаревшие лица, находя в них когда-то любимые черточки...
Поэтому, не будем подробно описывать подробно первые минуты встречи  Ипполита Матвеевича и Елены Станиславовны.
     Скажем только, что она тихо охнула, села на стул и, не отрывая глаз,  смотрела на Воробьяниного, а он подошел, взял ее руку, молча поцеловал и уже не отпускал... У  Ипполита Матвеевича появилось ощущение де жа вю, настолько обстановка комнаты, а главное, ее атмосфера, женские запахи напомнили то давнее, казалось, навсегда забытое.
Они не рассчитывали встретиться в этой жизни, не писали друг другу писем и поздравительных открыток, иногда лишь безжалостный Морфей сводил их во сне, или воспоминание о несчастной Тане Воробьяниновой и ее дочерях затуманивала глаза...
   - Рад вновь приветствовать вас, мадам, в добром здравии и великолепной форме, - бодро отчеканил Бендер, ловко щелкнув обшарпанными штиблетами, но всем послышалось, как по комнате поплыл малиновый звон кавалерийских шпор.
     -  Вероятно, вы меня помните, мадам, в обличие врага рода человеческого – сотрудника ЧК. Поверьте слову офицера, то была оперативная необходимость нашего командования, и, если вы не забыли, никто из вашей семьи не пострадал.  Зато  нам удалось тогда спасти многих достойных людей из лап ЧК... – Остап самодовольно улыбнулся. -   Но не буду мешать вашей беседе. Позвольте переговорить с вашим сыном о наших бренных делах.
Бендер  взял Виктора  за плечо и прошел с ним во вторую комнату, одну стену которой занимала кафельная печь в изразцах. Дубовый резной буфет, бронзовые часы с возлежащим Овидием, портреты стариков с владимирскими и анненскими  орденами  на шее и миниатюрные  красавицы в изящных рамках;  фотографии, пропавших в сумбуре гражданской войны,  родных,  павловские кресла, массивный диван, а еще более,  огромный розовый абажур , крепящийся  на сложной конструкции из цепей и разнокалиберных труб и блоков,  придавали комнате ветхозаветный, почти старорежимный вид.
Оглядевшись по сторонам, Бендер  заговорщицки наклонился к Виктору и многозначительно спросил:
- Надеюсь, вы не оставили свои прежние идеалы и по-прежнему верны памяти убиенного государя-императора?
- Что вы! Как можно забыть государя императора Николая Александровича, несчастных цесаревича и великих княжон...  Я видел их, когда они проезжали через наш  город.
- Надеюсь, вы сторонник законного наследника престола?
- Конечно, я кирилловец! Но нам хоть какого-нибудь царя! Ведь совесть совсем  забыли!  Порядка, уважения никакого нет – страх и ужас один... Распустились все. Меня, человека с гимназическим образованием, преследует пьяница сторож, грозит закрыть мою мастерскую. Все только и трясутся ОГПУ, ОГПУ..
-   Да уж, за ними дело не встанет! По себе знаю! – впрочем, Остап не стал входить в подробности деятельности  карательного меча революции, о котором, действительно, мог рассказать немало любопытного.
- То, что вы – кирилловец, это очень хорошо...  Дело в том, что  до нас дошли слухи, что в Старгород стал оплотом сторонников великого князя Николая Николаевича. Насколько это соответствует реальному положению дел?
-  Совсем не соответствует! Я могу позвать наших друзей. Вы сами сможете убедиться в  настроениях среди нашей интеллигенции и купечества. 
Бендер зашел в комнату,  где сидели Воробьянинов и Елена Станиславовна.
- Прошу прошения, что прерываю ваш интим, господа. Но прежде всего  мы должны выполнить задачу, ради которой прибыли из Сан-Биаррика.
При этих бендеровских словах глаза Воробьянинова выплыли из пенсне, образовав внешнюю радужку. Но, на всякий случай, он решил промолчать.
- Елена Станиславовна, ваш сын предложил пригласить людей, разделяющих монархические взгляды и желающих помочь Родине в трудную минуту. Вы не будете возражать этому патриотическому порыву?
- Что  вы, конечно, нет! Но, боюсь, вам для этого придется посылать за ними куда-нибудь на Соловки...
-  Ты,  как всегда, преувеличиваешь, мама! Мы можем пригласить Михаила Петровича Кубарева – он хоть теперь и  работает в каком-то краснознаменном театре, но раньше  был вполне  приличный господин, к тому же,  гласным городской думы. Обязательно пригласим Дмитрия Ивановича Треухова – нашего городского инженера, он очень лоялен бывшей власти и совсем недавно вернулся из Европы. Вы с ним когда-то дружили, Ипполит Матвеевич, - он  трамвай сейчас в городе строит.
    Пожалуй, можно  позвать милого Алексея Николаевича Кислярского, председателя артели «Московские баранки». Помните,  он раньше служил почетным  мировым судьей и сочинял очень патриотичные песни.  Еще я, пожалуй, сбегаю за Мишей Куваевым и Аполлоном  Смирновым, они - дворяне, мы вместе учились в гимназии. На них вполне можно положиться:  они полны надежды на реставрацию государя-императора. Может, еще доктора Вигдорчика позвать? – спросил Виктор, обращаясь к Воробьянинову. – Вы ведь были хорошо знакомы.
-Нет, никаких врачей! - решительно возразил Бендер. – Разве можно положиться на человека, профессия которого происходит от слова «врать». Вечно у них,  то гланды, то геморрой вместо радикального диагноза.....
   - И капитана Копейкина, он с фронта без руки вернулся и с половиной ноги, можно пригласить. А у него даже пенсии нет! Он живет тем, что лото организует и на деньги в шахматы играет...
- И что же, неплохо живет? – живо заинтересовался Остап.
   - Да не жалуется, хочет теперь бильярдную открыть.
   -Да. Пожалуй, стоит пригласить ветерана, его опыт может быть полезен, - заметил Бендер  и еще раз поцеловал ручку Елены Сергеевны, как бы приглашая ее к более активным действиям 
- Ой, мы совсем заговорились, - спохватилась вдова. Она обернулась к сыну – Виктор, милый. Я спущусь к Кубаревым, а ты, возьми за труд, позвать остальных...  Особо не настаивай, но пригашай с намеком, что у нас будут интересные гости «оттуда»...  Не грустите, господа, без нас. Мы скоро вернемся. - Елена Станиславовна очаровательно улыбнулась Воробьянинову и милостиво кивнула головой Бендеру.
Как только дверь за ними захлопнулась,  Ипполит Матвеевич налетел на Бендера.
    - Какого  черта, Бендер,  вы творите? Зачем вовлекать людей в опасные аферы, что, если это дойдет до ОГПУ? Это же лагеря в лучшем случае!
    -Успокойтесь, предводитель, здесь вам не уездное собрание Ноздревых и Маниловых! Вы так возмущены, будто ваше портмоне в самом деле  набито  рублями и валютой. Нам предстоит отправиться в Москву и выкупать вашу же  - заметьте - вашу, мебель. А это потребует известных расходов. Но не стоит волноваться, господин камер-юнкер в отставке... Все рассчитано - на крапленые карты Бендер играть не будет. А вам придется пока побыть доверенной фигурой императора Кирилла Владимировича и его Главноуполномоченым по Императорскому Палестинскому обществу, благо оно пока еще не запрещено в РСФСРе. Без титула «Императорское» – разумеется. Мне недавно попался в руки  их журнальчик.  Прелюбопытное чтиво, должен вам доложить. Единственное, пожалуй, публичное издание в стране Советов, где авторами являются  не журналюги с трехклассным образованием, не рабоче-крестьянские самоучки, а вполне себе заслуженные профессора под  руководством академика  Успенского.
    - Дайте слово, что все будет в рамках закона, и никто не пострадает! Я вам этого не позволю!
 Бендер иронично улыбнулся в ответ на гневную тираду Воробьянинова:
    - Ну, положим, такие  гарантии в годы военного коммунизма  не смогло обеспечить даже страховое общество «Саламандра», которое до того обещало возмещать  все страховые случая от пожара до смертоубийства. Но хватит спорить по  пустякам. Нас ждут великие дела, предводитель  дворянства! Сегодня вы повышены до действительного тайного советника и кавалера ордена Подвязки. Давайте по сему случаю выпьем по рюмке водки, закусим этим восхитительным балычком. И попрошу вас: больше молчите и надувайте щеки!
                ***
   Первым явился живший этажом ниже Михаил Петрович  Кубарев -  бывший действительный статский советник, гласный Старгородской думы, чрезвычайно уважаемый в городе человек, пожертвовавший миллионное состояние на благотворительность. Последнее обстоятельство в известной степени спасло ему жизнь, а благодаря доброй памяти некоторых его воспитанников Кубарева  устроили на службу гардеробщиком в областной театр, где он услужливо надевал  норковые шубки  поклонницам новой экономической политики и выдавал лакированные бинокли их супругам, вежливо благодарствуя за чаевые.
    Елена Станиславовна в сопровождении галантного Остапа устремились на кухню, готовить ужин, а бывший действительный статский советник устремился к  Воробьянинову с отчаянным криком: «Наконец-то!».
    Это был невысокий, уютный человечек, очень аккуратно одетый и причесанный.  Рядом с высоким, статным Воробьяниновым худенький  Кубарев казался почти  юношей, хотя  на самом деле  был лет на двадцать старше приятеля. Они обнялись и долго смотрели друг на друга, причем слезы умиления одинаково обильно текли у одного из-под пенсне, а у второго из-под  тонких золотых  очков.
    - Сколько лет прошло, дорогой мой! Как я рад вас видеть, Когда Елена Станиславовна шепнула мне на ухо, что вы приехали, -  не поверите:  сердце чуть не выскочило из груди. Рассказывайте, как вы живете, друг мой, где?
Воробьянинов достал огромный клетчатый платок и громко высморкался, Бендер, вошедший в этот момент в комнату с тарелкой разделанной селедки под луком,  понял, что настал ответственный момент, требующий его вмешательства.
- Позвольте представиться, корнет Остап Бендер. Мы прибыли для налаживания деятельности Императорского Православного Палестинского общества. Может быть, именно Богородная Палестина спасет Россию... К сожалению, у нас очень мало времени, и мы надеемся уже сегодня наметить основные этапы нашей деятельности в Старгороде. А завтра нас уже ждут иные города и веси – при этом, Бендер благоразумно не стал указывать названия городов и весей.  – Основную идею нашего визита я сообщу, когда соберутся все гости, а пока вы пообщайтесь между собой... 
       -  Как вы поживаете, мой милый Михаил Петрович? Как здоровье супруги? – участливо спросиапл, пришедший в себя  Воробьянинов, невольно следуя совету   Бендера.
    - Вы знаете, это трудно назвать жизнью в том отношении, как мы привыкли. Например, в театре я теперь бываю не  в ложе или в партере, а исключительно в гардеробе, где выдаю пальто и шубы. И, представьте, чрезвычайно тем доволен, ибо  смотреть на сцену и артистов  просто невозможно - один срам, безвкусица и халтура. Это  возмутительно, когда из Гоголя или Островского делают каких-то безумных клоунов или на сцене бушуют советские  «Штормы», ездят «Бронепоезда», а то, прости Господи, ставят  «Баню» или «Клопа». Раньше бывало на сцене  играли Мочалов, Садковский, Южин, а теперь – Мейерхольдов подают... Сказал - словно по матерному выругался, только на иврите.  Раньше бояре да Шаляпин в соболях ходили, а нынче шубы нэпманским профурсеткам в гардеробе подаю...
    Кубарев продолжил бы обличать модернистские новации революционной сценографии, но в это время  в прихожей раздался звонок.  Вторым, как ни странно, явился безногий и однорукий капитан Копейкин. Чеканя деревянной ногой шаг, однорукий ветеран, вытянув оставшуюся руку вдоль тела, рекомендовался Воробьянинову:
     - Штабс-капитан лейб-гвардии Московского полка Иван Сергеевич Копейкин.
При этих словах он ткул себя в грудь, где на порыжевшем френче  красовался полковой знак. Правда, от внимательного взгляда Бендера не укрылось, что знак был не офицерский – серебряный с эмалью, а простой латунный – солдатский.
     - У меня есть парабеллум, если надо, я готов принять участие в любой акции, - решительно заявил Копейкин. – Виктор предупредил меня, что вы прибыли с серьезными намерениями.
     - Надеюсь, у нас сегодня не будет такой необходимости, - успокоил воинственного ветерана действительный тайный советник.
      - Пройдемте к столу, хозяйка приглашает к закуске, - предложил Бендер, желая окончательно снять остроту момента.
    - Да уж рюмашку-другую  не грех пропустить, - живо откликнулся Копейкин.-   Вы, я вижу, коллега. Вероятно, у вас  полку тоже говорили: «Против своих  трезвым не пойдешь!»
Столовая  наполнялась гостями. Пришли Миша Куваев с Аполлоном  Смирновым, потом, отдуваясь, ввалился инженер Треухов с огромным пакетом в руке, в котором оказалась большая бутылка самогона. 
     -  Ипполит, не ожидал тебя уже увидеть в этой жизни! – загрохотал могучий инженер, едва закрыв за собой входную дверь. – Дай я тебя обниму, экий ты бездельник: ведь ни разу не написал, не черкнул пару строк, совсем не давал о себе знать! Я тебя, можно сказать, по всей Европе разыскивал. Никто не знает, куда делся – видно крепко конспирировался!  Но все равно – молодец! Приехал ведь, не побоялся. Вот, что значит: знай наших! Нет, не оскудела Отчизна героями. Мы еще повоюем за Русь Святую, да за царя-батюшку. Дай, я тебя еще разок поцелую, Ипполитушка, дорогой!
   Последним явился Кислярский. Он долго колебался, услышав о приезде бывшего предводителя дворянства да еще в компании с каким-то белогвардейским офицером. Подобные сомнительные  знакомства для владельца частной артели «Московские баранки» были явно нежелательными. Но пылкие уговоры Полыхаева возбудили любопытство предпринимателя, а любопытство всегда было основным недостатком  Фимы Кислярского, не раз губившие его самые замечательные предприятия. 
   - Черт с ними, схожу, а в случае чего всегда можно сказать, что зашел к Елене Станиславовне за зубными каплями, а  ни о каких гостях  и  сборищах слыхом не слыхивал, - решал про себя производитель баранок, надевая теплое пальто с барашковым воротником и прикрывая лысину касторовой шляпой. Встревоженной поздним уходом жене и прислуге, помогавшей надеть пальто, он так и сообщил, что идет к Боуер за зубными каплями – хоть и сомнительное в данной ситуации – а все-таки алиби...
     ***
    - Господа, сколько можно уговаривать! Прошу всех к столу, там и наговоритесь, - Елена Станиславовна в отчаянии подняла голос. Проголодавшиеся гости уже занимали места за круглым столом, застеленным белой скатертью. Кроме треуховского самогона, здесь красовались два хрустальных графина, доверху наполненные какой-то гранатового цвета настойкой. Селедка аппетитно высовывала голову из-под крупно нарезанного лука, варенные яйца, холодная телятина,  холодная ветчина, светящаяся на свет полукопченная колбаса, в дальнейшем получившая вполне импортное наименование брауншвейгской, и красная рыба, и, конечно, соленые огурчики – неизменный атрибут любой российской выпивки. Из ледника достали студень, приготовленный к выходному дню, но пожертвованному по такому поводу. Остатки былой роскоши – разномастные серебряные вилки, ножи и хрустальные рюмки довершали сервировку стола.
    Первым хотел взять слово Ипполит Матвеевич, но его опередил Бендер. Пока Воробьянинов откашливался, раздумывая, с какой фразы начать спич, Остап выразительно постучал по бокалу серебряным ножом. Восхитительный звук заставил гостей замолкнуть и обратить внимание на стоящего живым монументом  Бендера.
    - Уважаемые господа! Все мы, вся Россия переживает сейчас непростые времена. Вчера мы с Ипполитом Матвеевичем приехали из Ленинграда. Когда-то, совсем недавно, это был город святого Петра, а ныне он стал городом Сатаны. Но Петр означает  камень!. Камень все стерпит, выдержит и победит сатанинские. И на этом камне держится великая наша вера в Христа и его учение. Даже в современном Ленинграде есть люди, несущие свет среди тьмы, окружающей нас. Я предлагаю поднять бокалы в честь этих людей!
    Гости молчали, не понимая,  куда  ведет речь Бендер, но самогонку выпили по полной.   Кислярский, почти потерявший  сознание от бунтарской речи Бендера, что бы хоть как-то пережить ужас, вне очереди, выпил еще одну чарку крепкого треуховсклго  самогона.  Но тяжелее всего пришлось Воробьянинову, лучше других знакомому с Бендером. Он  лишь  закрыл глаза руками, ожидая, к чему ведет провокационный  монолог Остапа. Но Бенедр неожиданно  сменил тональность речи.
    - Мои полномочия подтвердит Ипполит Матвеевич, личный секретарь нашего законного императора в изгнании Кирилла Владимировича. – Все присутствующие посмотрели на Воробьянинова, который в знак то ли согласия, то ли смущения кивнул головой
 - Итак, мы прибыли в Россию с благой целью. Как вам, вероятно, известно, милостивые государи, Императорское Православное Палестинское общество – старейшая в России  международная благотворительная, научная и гуманитарная организация, ставящая своими целями не только содействие паломничеству и научные исследования, но и гуманитарное сотрудничество с народами Ближнего Востока. Оно было основано еще  21 мая 1882 года, в день памяти святых равноапостольных Константина и Елены, а в 1889 году получило почётное наименование Императорское. После известных событий 1917 года наше Общество было  вынуждено разделяется на две независимые организации —  зарубежную и российскую, которое  было переименовано в Российское Палестинское Общество при Академии наук. Мы с Ипполитом Матвеевичем посетили Академию Наук и добились решения на правительственном уровне о совместной деятельности.  Если вы помните, в двадцатые годы из России на пароходе была выслана группа профессоров, писателей, прочей интеллигенции, не желавших жить в социализме.
-Лучше бы жидов, да армяшек из нашего города туда выслали, - шепнул капитан Копейкин на ухо, сидевшему по соседству,  Кубареву, но тот лишь пренебрежительно махнул на него рукой. Бендер строго посмотрел на возмутителя спокойствия  продолжил речь:
     - Теперь наше государство пошло дальше: любые советские граждане могут совершенно легально переехать на территорию Палестины, где, как вам, наверное, известно, сохранилось множество зданий и территорий, принадлежащих России. Бывший Председатель Общества  князь А. А. Ширинский-Шихматов еще в 1918 году эмигрировал в Германию, и его деятельность не вызывает доверия. Мы же, в составе Ленинградского отделения и Императорского Православного Общества возродим былые традиции на новый лад. Во-первых, будут возрождена паломническая деятельность. Тысячи паломников из всех концов ныне атеистического СССР   потянутся в Святую землю. Многие из них захотят остаться там, чтобы своими молитвами и неустанными трудами способствовать славе Божией и славе России. Для их размещения, трудоустройства понадобятся специальные организации, тресты, координирующие всю деятельность русской колонии в Палестине. Именно эти  задачи  будет решено  созданием  полноценного «Палестинского треста», чем и занимается  наша организация. Вступить в нее может практически каждый советский гражданин, имеющий паспорт и внесший по сто рублей на оформление визы и покупку билета на пароход от Одессы.
    Бендер на минуту замолк, словно ошеломленный, открывшейся перспективой. Он и сам не ожидал, в какие высоты занесет  его буйная фантазия. Начиная выступление, он просто хотел попросить по 29 рублей с присутствующих на дорогу в Германию на съезд беспартийных беспризорников. Но теперь останавливаться было поздно. Промочив горло глотком сидра, Остап продолжил:
    -  Огромные фиговые плантации покроют Святую Землю, оливковые рощи будут танкерами гнать оливковое масло на нашу многострадальную родину. Урожаи картошки, артишоков, сельдерея, диковинные креветки, лангусты и прочие дары моря заполнят магазины наших городов.  А полученная, честным трудом прибыль, самым законным путем  достанется нашим поселенцам... – Бендер вспотел от нахлынувших перспектив. -  Конфиденциально сообщу вам,  что желающие также могут приобрести сертификат  на покупку 10, 100 и 1000 гектаров плодородной земли, с финиковыми пальмами,  готовой к любой агрономии. Добавлю для вас, господа, никакой советской власти на территории Палестинской общины нет,  и не будет. Это – святая земля, свободная от политических, национальных и расовых предрассудков. Русским палестинцем может стать каждый « И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой тунгус, и друг степей калмык». Безусловно, не делается исключения и для лиц иудейского происхождения и тататр, - Бендер посмотрел на смутившегося было Кизлярского. 
 -    Лучше бы без жидов и армяшек выслали, - вновь не утерпел  капитан Копейкин, уже не адресуясь ни к кому конкретно.
    - Молодец, Ипполит Матвеевич, славное вы затеяли дело, - заявил вставший с бокалом вина бывший действительный статский советник и гласный Старгородской думы Михаил Петрович Кубарев. – Ведь даже помыслить себе не мог: и от большевиков уйти, и русским остаться, и на Святой Земле остаток жизни провести. Крестоносец - вы наш. Я ваш верный оруженосец. Дозвольте сделать взнос. «Палестинскому тресту» - слава!
    Кубарев выпил рюмку и полез за кошельком. 
    – Вот сто рублей на оформление. А во сколько обойдется сертификат на 10 десятин?
   Бендер сверился с какой-то бумажкой и уверенно произнес:
    - Для первопроходцев по 25 рублей. Потом, не сомневаюсь, цена на землю поднимется... Кстати, я совершенно упустил  сообщить, что совместным решением академического собрания Русского Палестинского общества и повелением августейшего покровителя императора Кирилла, главой «Палестинского треста» и местным  генерал-губернатором назначен всем вам известный Ипполит Матвеевич Воробьянинов. Причем, заметьте, в чине действительного тайного советника...
     - Дайте мне  20 десятин! Хоть последние денечки среди пальм проведу у моря!
    - Не торопитесь, Михаил Петрович, - рассудительно заметил Треухов. - Хотя сама идея мне вполне нравится, да только я бывал в этих Европах. Вы знаете, меня в командировку в Германию посылали, насмотрелся я там на наших бывших соотечественников. Глубоко убежден, для русского человека эмиграция – великое несчастье. Это чувство свойственно нам больше, чем другим европейцам или американцам. Исторически русская нация сформировалась и веками жила между Волгой и Днепром. Здесь русскому человеку всегда было вольготно, комфортно и привычно, несмотря на долгую зиму, бедность, неурожаи. Уезжать он не желал, и мысль оказаться похороненным вдали от родного погоста пугала, едва ли не больше, чем сама смерть.
     Если французы, немцы, итальянцы всегда колесили по всей Европе, оставаясь, можно сказать, у себя дома,  то русский человек, покидая Россию, сразу попадал в иной мир, абсолютно несхожий с родным.  Да и в Европу-то мы начали ездить только при Петре I. Не забывайте, с каким трудом царь заставлял боярских отпрысков ехать учиться в Париж или Амстердам. Лишь после Отечественной войны путешествие в Европу перестало казаться каким-то легендарным «хождением за три моря». Это  только после революции началась массовая эмиграция русских людей. И сколько из них не смогло выжить там, сколько окончили жизнь самоубийством…
    - Да, но здесь-то мы будем в своей среде, на Святой Земле, говорить и думать будем по-русски, - запальчиво возразил Виктор Полыхаев. – Давайте выпьем за Русскую Палестину.
   Выпили еще по одной. Самогона оставалось на донышке бутылки, но Полыхаев подал глазами какие-то таинственные знаки Аполлону Смирнову, тот тотчас встал с места, а минут через десять  вернулся, запыхавшийся, но с двумя целыми бутылками водки.
     Треухов повернулся к Воробянинову.
    – Знаешь, а уговорил, черт с тобой.  Поеду. Буду  трамваи пускать по Палестине. Держите три сотни, за все  мое семейство...
    - Но все-таки, без жидов и армяшек лучше будет, - проворчал Копейкин. – У меня сегодня денег нет, так я завтра занесу...
    -Боюсь, завтра, мы будем уже далеко от этого милого уголка, - жестко отвечал Бендер.
    - Возьми в долг, потом отдашь, - подгулявший инженер широким жестом протянул сто рублей за Копейкина.
    Денег не оказалось также у дворянской поросли -  Апполона и Миши Куваева, но за них взнос сделала добрая Елена Станиславовна. Виктор Полесов отказался от материальной помощи  матери и принес заветную сотню из своей комнаты, да еще достал из какой-то заначки  полбутылки мадеры..
   Бендер выдал всем аккуратные расписки, сделанные на квитках какой-то расчетной книжки,  и подсчитал полученные деньги.  Сумма в руках Бендера оказалась немалая. Гражданами Святой Земли пожелали стать все, к тому же некоторые захотели иметь собственность – в первую очередь речь шла о Кислярском, который не только возымел желание отъехать немедля на землю предков, но и пожелал креститься на Святой Земле, для чего и купил 1000 десятин,
    Удачную сделку тут же обмыли, и разговор, оживленный самогоном,  покатился по излюбленной русской застольный стезе,  когда мужчины говорят о политике, а дамы судачат о нарядах. Поскольку дамы пребывали в едином лице Елены Станиславовны, то приоритетным стала политика.
     Пылкий Треухов, позабыв, что ему предстоит строить трамвайные пути в Палестине, убеждал в отсутствии причин для революции:
 - Их или нет вовсе или таких причин миллионы. Точно так же нет и виновных в революции. Или, что скорее,  виновны  все  - от последнего мужика до государя императора Николая Александровича, которого какой-то идиот-журналист назвал  «Кровавым». Именно железной воли, способности силой доказать правоту  Николаю,  как самодержавному вождю  русской нации,  и не  хватало.  Вполне вероятно, что этот недостаток характера государя стоил России революции и гражданской войны. Будь тогда на престоле Петр или Николай Павлович, да они в часы уничтожили  бы всю эту красную сволочь!
    Долго молчавший Воробьянинов заметил:
   - Я тоже глубоко убежден, что революцией Россия обязана не Ваське-дворнику, не Тимофею-землепашцу, даже не Распутину, а всей нашей  интеллигенции с ее гнилым нигилизмом,  тягой к террору, маниакальным влечением  к свержению монархии. Все было у французов в ихней революции. Только в первый раз случается в виде  трагедии, а второй — в виде фарса.  Но наш фарс всем фарсам – пример!  Но почему мы у иностранцев умудряемся заимствуем самое плохое?  Может, оттого, что русскую революции зачинали  люди,  завистливые,  неполноценные? Тот же Герцен, на которого молились наши отцы и деды. Кто он такой - незаконный сын, всю жизнь мучившийся от своей неприкаенности и мстивший стране, не признающей бастардов.
    - Я вам скажу, как инженер-строитель, - заметил Треухов. Конечно, можно указать десятки причин революции, но  все это будет равносильно  тому, что утверждать, будто причиной гибели людей во  время землетрясения стали исключительно гнилые перекрытия в домах. Действительно,  и дома были ветхие, и из шпал труха сыпалась.  Да только  землетрясение произошло все-таки совсем по иным причинам – просто  грянула стихия, не подвластная и  непостижимая человеку, хотя, совершеннейшая правда, что  и  шпалы были гнилые, и дома скверно построены…
     - Вы говорите очень умные вещи, господа, - вытирая слезы, тихо произнесла Елена Станиславовна. Я, вероятно,  не все так понимаю, но, главная беда, на мой взгляд, - люди забыли о любви друг к другу. Где добро, сострадание, милосердие? Всем этим Каракозовым, Соловьевым, Нечаевым, Троцким просто  было не знакомо слово «любовь». Они не жили нормальной человеческой жизнью, не имели семьи, серьезного образования, профессии. Они не знали самых простых человеческих радостей уюта, семейного покоя, домашней теплоты... 
     Бендер, посчитавший полученные деньги, и пребывавший в прекрасном настроении, продолжил развитие темы в более игривом тоне:
    - Какая уж тут любовь... Ведь не в алькове прелестной любовницы, не на свиданиях в аллеях парка все эти карбонарии  делали  эту ужасную революцию -  в  подворотнях, на тайных сходках, подпольных квартирах. Само слово «подпольщик»  ассоциируется у меня лишь с крысой. Приличные люди под полом не сидят. За столом, на кресле – как-то приятнее.  Предлагаю тост за приличных людей,   собравшихся здесь!
  Приличные люди, сидевшие за столом Елены Станиславовны,  с удовольствием выпили за себя. Бендер, подцепив вилкой кусок студня, продолжил разглагольствововать:
    - А какой вой поднимался,  когда вешали какого-нибудь цареубийцу! А, Лев Николаевич, не тем будь помянут, убеждал Александра III помиловать отцеубийц, отправить их в Америку на перевоспитание... Мне в этом отношении ближе мнение  Николая  Михайловича  Карамзина на известие о казни декабристов: «Честному человеку не должно подвергать себя виселице».
     Долго молчавший, Копейкин посчитал целесообразным внести свою лепту в общую беседу:
     -   Повесили тогда лишь генералов восстания, а любой генерал, объявляющий  себя революционером, непременно обманщик и прохвост, которого следует расстрелять в 24 часа. Вспомните подлую телеграмму великого князя Николая Николаевича, умолявшего государя отречься? Сам, подлец, видно, метил на престол...А потом, сколько в эмиграции нагадил...
     Аполлон, краснея и млея,  вспомнил что-то из гимназической программы и решился выдать мнение Монтеня за свое:
    - Народ обычно бывает нравственен в своих наклонностях, не будучи таковым в привычках... Боюсь, что привычки и наклонности чаще совпадают именно в отрицательном диапазоне.  Вы только посмотрите: у нас в конторе ни одного интеллигентного лица, в этих харях ни  доброты, ни расплывчатости, ни  некоторой неопределенности очертаний. Везде грязь,  зависть, и ненависть грязного  лакея. Причем грязен он не от работы, а от того, что не моется. Зато успел всего за десять лет  разрушить всю «барскую» культуру от Державина и Пушкина до Ахматовой и Бальмонта.
    - Да, вы, безусловно правы, голубчик, -  живо откликнулся на максиму философа статский советник , а ныне гардеробщик Михаил Петрович Кубарев. -   В любую эпоху, в любой стране и народе стабильность и покой,  поддерживается хрупким равновесием между силами Зла - насилием, завистью, ложью, предательством, невежеством,  воровством -  и силами Добра – любовью, состраданием,  интеллектом, тем   гуманитарным балансом европейской цивилизации, что выработанны  за два тысячелетия христианской культуры.  Этот баланс очень хрупкий и легко нарушается в силу разных причин. Увы, чаша весов чаще всего склоняется на сторону сил Зла. Так было и в семнадцатом году, когда появились миллионы дезертиров, лишенных дисциплины и привыкшие к смерти и убийству.
 Чем, кроме как низким уровнем интеллекта, общей культуры и тяги к позерству, , можно объяснить их страсть  к  мистической символике:  красно-черно-зеленым знаменам, торжественным клятвам,  всевозможным  звездам, топорам, серпам с молотами, хоровому пению грозных маршей и гимнов?   Практически  все  революционеры – люди с крайне ограниченным  художественным вкусом  и чувством  меры. Посмотрите, что творится у нас в городе – одни красные флаги и портреты вождей. Жить тошно становится, скорее бы на Святую Землю перебраться. 
    - Святая Земля – дело решенное, - заметил Бендер, - но хотел бы вам еще раз напомнить, что любая революция всегда идет через толпу, которой руководит не столько  артистизм ее вожаков, сколько, темная сила зависти, извечно живущей в русской натуре.
   - Отсюда все эти разины, пугачевы,  большевики, отсюда высшим проявлением доблести в простом народе, считалось запустить помещику  «красного петуха», отсюда радость по поводу околевшей соседкой коровы…
Вспомните, как крестьянин боялся и в тоже время презирал барина. Его основной мыслью было самому   стать ее хозяином, овладеть землей, напитаться ее благами.  Собственно,  это вполне поняли  большевики: «кто был ничем, тот станет всем».
    - Но, господа, мы решительно компрометируем даму,- решительно сказал Бендер. -  Пора расходится. Я полагаю, лишних разговоров по поводу нынешнего собрания быть не должно:   Святая Земля – десяток квадратных километров, а желающих удрать из СССР миллионы. Выходить будем по одному... 
                ***
     Первым вышел однорукий капитан Копейкин. Подняв воротник, и оглядевшись, он, прихрамывая на деревянную ногу, но тем не менее очень скоро,  зашагал в сторону старгородского областного  Объединенного Государственного  Политическогое Управления при СНК СССР, попросту говоря ОГПУ. Скучавший было дежурный следователь,  тотчас проснулся, засверкал глазами, заставил Копейкина два раза повторить всю истории. Затем он  посадил его в угол писать показания, а  сам схватился за телефонную трубку. Копейкин писал старательно, без клякс и грубых грамматических ошибок. Иногда он отрывался от письма и жалостливым голосом просил:
 -  Вы уж про меня не забудьте, когда награждать будут, товарищ следователь.
- Обязательно, обязательно, получишь, - сквозь зубы отвечал тот.
 Через десять минут  три машины с чекистами подъезжали к дому Елены Станиславовны.
                ***
     Ворота во двор были еще открыты, вероятно, Тихон отсутствовал  по каким-то срочным дворницким делам. Остап отчаянно зевнул, продемонстрировав прекрасные не тронутые кариесом зубы.
    - А вам, предводитель тайной организации  «Трест», вижу,  не спится? – ус улыбкой заметил он. – Прекрасные глаза, вздохи под луной.  Как это у Толстого: «Узнаю коней влюбленных, по каким-то их таврам...» Ну, что же, спокойной ночи. Завтра, в шесть мы отправляемся скорым поездом в столицу нашей родины. К своей избраннице вы вернетесь богатым и источающим запах тройного одеколона.
   Остап ушел, а Ипполит остался сидеть на ступени, вдыхая запахи навоза, осенней палой листвы и печной гари. Он  вспоминал Елену Станиславовну, ту которую  он любил много лет назад, ту, которой увидел сегодня, и сердце его вдруг начало биться сильнее, он почувствовал, что за  многие-многие годы, в его душе тронулся лед, что он оживает для новой жизни.
 - Да, да, - думал Воробьянинов, - поэт был тысячу раз прав: любви покорны все возрасты. Мы еще будем счастливы.... Уедем из этой проклятой страны, будем наслаждаться морем, южным небом, теплым бризом. У нас еще будет много прекрасных дней, а потом мы умрем в один день...
Внезапно во двор влетела темная, растрепанная фигура. Воробьянинов не сразу признал в  всклокоченном человеке Полесова.
  - Ипполит Матвеевич, измена! Все пропало. Я пошел проводить Аполлона и Куваева, мы обсуждали, кто займет какое место, разрабатывали планы, а когда вернулся домой, он был окружен вооруженными людьми. Я спрятался в сарае. Потом из подъезда  вывели маму и Кубарева, избитых, в крови. Они еле передвигались. А Треухова, кажется, убили. Я сейчас же побежал сюда – ведь вы сказали, что переночуете у Тихона. Что делать! Что делать!
   - Бегите, мой милый. Постарайтесь купить где-нибудь паспорт, уезжайте на юг, где много людей, скройтесь, попробуйте там перейти границу. Бегите, бегите, бегите!
     Полесов, видимо, ничего не соображая, бросился вон со двора.  Воробьянинов встал, разогнувшись во весь свой великолепный рост. Стараясь не шуметь, он открыл дверь и вошел в дворницкую.
   Стараясь н смотреть на храпящего Остапа, он взял из мыльного стакана опасную бритву и раскрыл ее. Затем Воробьянинов  неторопливо закатал рукав пальто выше запястья, обмотал руку грязным вафельным полотенцем, и далеко отставив руку, изо все силы косо всадил лезвие  повыше сонной артерии. Потом, словно резал арбуз, провел по окружности вдоль всего горла, так что захрустели под сталью ножа  хрящи трахеи,  и довел лезвие до второй артерии. Кровь ударила фонтаном, залив пенсне и лицо Воробьянинова. Он слегка вытерся полотенцем и не обращая более никакого внимания на умирающего, так же тихо вышел из дворницкой.
Ипполит Матвеевич пересек двор и подошел к сараю, где раньше держали лошадей. Он снял брючный ремень, сделал петлю и попытался зацепить бляху ремня за крюк, на который раньше вешали сушить конскую сбрую, веревки и прочий хлам. Но достать крюк никак не удавалось. Он оглянулся окрест. Возле стены сарая стояла, прислонившись,  инвалидная коляска мадам Петуховой. Рядом с ней валялось отломавшееся колесо – Тихон прикатил  на одном колесе сюда этот  важнейший туалетный транспорт, рассчитывая на досуге сделать новую втулку, вместо сломанной.
    Воробьянинов, напрягшись, подтащил коляску поближе, чтобы она оказалась под крюком, потом соскальзывая, матерясь и  чертыхаясь, придерживаясь одной рукой за стену, залез на коляску и закрепил ремень.  С трудом  просунул голову в петлю, затянул ее на шее   и оттолкнул коляску прочь. Она перевернулась и косо повалилась на бок.  Старое, едва державшееся днище отвалилось, и в грязную маслянистую лужу посыпались бриллианты и жемчуга мадам Петуховой, заблаговременно спрятанные до злополучного обыска в далеком 1917 году. Но Ипполит Матвеевич уже не видел сокровищ, его тело содрогнулось в конвульсиях, по лиловым егерским подштанникам, на ботинок, а оттуда в слякотную грязь,  побежала струйка позорной  мочи висельников, Воробьянинов  захрипел и с последними остатками воздуха в легких выкрикнул страшное проклятие.
                ***
 А на высоком, сплошь засыпанном яркими, чуть мерцающими звездами, небе, торжественно и мирно сияла полная луна, радуясь, что на ее поверхности не водятся  эти  убогие,  подлые  и злые создания  – люди. Потом, набежавшие тучи скрыли задний двор Старогородского Собеза, скрюченный труп Ипполита Матвеевича, недостроенные трамвайные линии, здание областного ОГПУ, и луна в тихой беспечности продолжала свой вечный путь вокруг Земли, где жили,  страдали, любили и умирали эти странные существа...