Предыдущая страница: http://www.proza.ru/2015/02/24/511
Разглядев на луговой стороне реки пасущихся баранов, Ибрагим попросил Ефима причалить к берегу.
– Давно пора, – с радостью согласился кормчий, взглянув на уставших гребцов-сыновей.
Ветерок который день кряду дул южный, и команде приходилось грести против течения и ветра. Иногда выходя на берег, заводили якорь, канатом перетягивали ушкуй через перекат. Это было не простым занятием, а непосильным трудом.
– Ванюшка, ты останешся на ушкуе, а мы с дядькой Ефимом да с его сынами разведаем, далече ли до стойбища Исатая идтить нам осталось, –распорядился Ибрагим.
Когда взрослые спустились по сходням, подросток ловко втащил их на судно, и, прислонив заряженную сечкой утятницу к борту, внимательно принялся справлять службу, охраняя добро и ушкуй.
– Хорошо я плетку с собой захватил! – вскрикнул Ефим, разглядев, что к ним навстречу бросились со стороны пасущейся отары овец два огромных волкодава.
Огромные псины даже не лаяли – они озлобленно хрипели, припадая на передние лапы, бросаясь на путников. Но выставленные два бердыша и щелканье плетки чуть приостанавливали их пыл.
От юрты, стоящей на небольшой возвышенности, выпорхнул всадник, стуча босыми пятками под округлые бока неоседланной лошади, за которой бежал жеребенок. Он ринулся на помощь путникам.
Пастух, подъехав, прикрикнул на собак, и псы, отбежав, сразу потеряли интерес к своим несостоявшимся жертвам. Скотовод же, ловко спрыгнув с невысокой монгольской лошадки, приложил руку к груди, поздоровался: – аман сыз тостыр, – жестом приглашая богато одетого Ибрагима и его свиту в гости.
– Не ведаешь ли, ты, уважаемый, сколь времени пути до стойбища аркара Исатая?
– Ведаю, я его балдыз , – ответил Отар, – а тебя, уважаемый, я тоже узнал, ты Ибрагим, хозяин постоялого двора на реке Исеть. Мы с отрядом аркара Исатая ночевали у тебя в гостевых юртах много зим назад, когда шли на помощь хану Сейдяку в Искер. Мне Исатай рассказывал, будто ты кровник хана Кучума? Мыслю, простил уважаемый Ибрагим душпана ?
– Он меня простил, – гордо подняв подбородок, ответил Ибрашка и, улыбнувшись, похвалился: – Я зарезал его!
Отара с уважением поклонился и пригласил путников в юрту:
– Мой дом – ваш дом, проходите.
– Мы ведь воины только когда в походе, а в мирное время пасем стада и растим детей, – разливая кумыс гостям в кисюшки, пояснил хозяин пастбища, – я пошлю человека, утром он будет на стойбище уважаемого Исатая и известит его о вашем визите, а пока отдохните с дороги, я зарежу барана, приготовлю лагман.
– Благодарим тебя, уважаемый Отар, за гостеприимство, но ночевать нам необходимо на ушкуе, так как на нем очень ценный товар. Мы везем в далекий Крым смолу, я теперь купец, а это моя охрана. Еще со мной едет Жас Дэригер, что лечил сына Исатая – маленького Ваулихана, он остался на ушкуе охранять добро.
– Понимаю, понимаю, – чуть огорчившись, кивнул пастух, – мой племянник Ваулихан будет рад увидеть маленького доктора, он часто его вспоминает. Я счастлив, что передам малышу эту радостную весть.
***
ТОБОЛЬСК
Яна, прижавшись к груди Расстриги, лежала, слушая ритм его сильного сердца.
– У нас будет чадо, – прошептала ведунья и вздохнула, – странно, могу гадать и ворожить другим, а сама и не знаю, кто у нас народится. Видать, не дано знать свою судьбу никому из смертных.
– Зато я ведаю, – задумчиво ответил в темноте Расстрига, – народится сын у нас с тобой, от которого пойдет мое племя. Так поведал мне старец, приходящий во снах, будь он неладен. И со слов его, в роду моем примутся рождаться не токмо сыновья, но и девки. Но заруби себе на носу и поведай сыну нашему, чтоб он помнил и передавал потомству своему по наследству, наказ мой, дабы никто в роду не называл отрока новорожденного Григорием, то бишь именем моим. Ибо родится в земле Тобольской баламут почище меня! – вновь вздохнул Расстрига и, усмехнувшись, продолжил: – Мне-то и самому порой не верится, что еще кто-либо, окромя меня, смогет так замутить воду на Руси когда-нибудь. Это ведь я нынешнюю смуту затеял. Лжедмитрия привел к трону. А опосля в аллюр Русь понеслась. Второй батюшка царь самозваный Дмитрий объявилси, и третий царь Петр вылупился, как кукушонок у соловья, Сидорка, сын собачий, и тот в цари подался, почитай, ужо третьим Митрием объявил себя, паки грибы пошли государи лапотные, как после дождика. Брат на брата, сын на отца иде. Течет кровушка реками буйными. – Гришка перевернулся на бок. – Вот мы с тобой, Яна, лежим на печи, а Русь до сих пор корежит, и корежить будет, почитай, не один еще годок, покуда мне буйную головушку не снесут. Так нарек старец, будь он неладен.
Расстрига надолго замолк, молчала и Яна.
За русской печью принялся насвистывать сверчок. Заерзал на лавке Ермолай.
– Еремка пущай тут остается, а я уйду до осени, дело есть.
– Еще что выдумал, – встрепенулась ворожея, – я те не олениха блудная, чтоб каждый кобель огуливал!
– Вот дура баба, да кто ж тебе его в мужья навеливает-то? Окснись, мокша твердолобая! – Григорий хихикнул. – Пойдем-ка ныне мы с тобой к мельнику Остапу, у него шесть девок на выданье, и все переспелки. А сына-то нету-ки. Тяжко ему мешки одному таскать, а нанимать работника накладно уж больно. Вот и схватится он за нашего Ерему, как утопающий за соломинку.
– Остап на все согласен, лишь бы дочерей замуж выдать, токмо жаден он на приданое, – согласилась, успокоившись, Яна.
– Побогаче мельника наш Ермолай. Купцов сопровождали дорогой, плату брали.
– Ага, плату. То-то слышно по острогу, что один из обозов не дошел из Чиги Туры, а сгинул дорогой.
– Цыц? дура, а то придавлю, как вошь одежную, и не посмотрю, что сына моего носишь.
Увидев перекошенное от злобы лицо, Яна сменила тему:
– А как лошадь мельник Остап продал на базаре, слышал?
– Нет. Сказывай.
– Лошадь-то откормленная на отрубях, добротная. Зубы целы, копыта не стерты. Вот и решил он татарам приезжим ее сбыть. Она у него желоб вращала да жеребой нежданно стала. Просмотрел Остап, когда к ней осенью жеребец подкрался на выпасе. А тут весна, встала мельница без работы. Деньги нужны Остапу были шибко, вот и повел клячу на базар. Татарин осмотрел, заплатил, цокнул от удовольствия языком, что обманул мельника. Привязал ее к телеге – и был таков.
– А в чем сказ-то? – приподнялся на локте Расстрига.
– А в том, что, когда она у татарина ожеребилась, решил он верхом на ней прокатиться. А та кругами-то и поплыла – прямо-то ходить разучилась, она же округ жернова у мельника всю жизню проходила.
Раздался хохот Еремы.
Григорий свесил голову с печки:
– Ах ты бестия! Уши навострил? Вот оборву-то я их!
– Ты не серчай, дядька, изба-то мала, а шторка худа. Да и пошто ваши охи да ахи не послушать, – присев на лавке, потянулся Ермолай. – А жениться мне в самую пору, а то от вашего шуршания на печи хоть до кобылы беги, той, что кругами ходит у татарина.
Теперь прыснула в ладошки Яна.
Григорий развернул ее за плечи и серьезно сказал:
– Старцем поведано: мне или петля, или полынья уготовлена, так что от стрелы и пули я заговоренный, стало быть. Там, куды иду, топить, вешать некому. Когда вернусь, заживем.
– Веревки-то может, и не найдут, а утопнуть возможно, ведь водой пойдешь, – возразила Яна.
– Старец про полынью молвил, а ныне лето, льда-то нету-ка, – рассмеялся Гришка, ловко спрыгивая с печи.
– Надевайте портики, свататься идем.
– Ты мне, дядька, Настену сватай, та покраше и стройнее, я на нее давненько глаз положил, – надевая сапоги, попросил Еремка и хихикнул: – А то сбегу по дороге.
– Ну, Настену так Настену, – согласился Расстрига, – хотя что это за баба, коль я ее поднять могу! – но, почувствовав тычок в спину, осекся.
– Ах ты, кобель драный! Пышную тебе подавай?! – возмутилась Яна, – завтра же на след твой пошепчу, шарахаться от толстогрудых буш, как кот от блох!
*-балдыз – шурин (брат жены)
**- душпан – враг (душман – фарси)
*- олениха – в данном случае блудная женщина (Сибирские погремухи)
продолжение: http://www.proza.ru/2015/03/10/1328