Вот вы мне – знания, знания. А я вам скажу – смекалка главней.
Я тут одного профессора видел, так - жалко смотреть. Вроде умный дядька, а носки в шашечку, рубаха из ширинки... Сам небось несколько языков знает, а тюха тюхой.
Я вот, к примеру, не профессор буду, зато соображалка у меня - будь здоров!
Она мне в Испании, в первый же день очень пригодилась.
Лично мне-то вся эта заграница, как самосвалу педаль. Но, моя вдруг завелась: «Ничего не видим! Помрём без кругозору!»... А по мне, хоть бы и «без» - лишь бы не завтра!..
Но, в бутылку, понятно, не полез. Хочешь заграницу? - Получай.
Хотя в Испании, строго говоря, делать нечего. Вино – кислятина, бабы сухие. И главное, по-русски ни бельмеса.
Барселона так, вообще, не город, а какой-то кружок «умелые руки». Дома кособокие, балконы на соплях, на окна раму не подберёшь.
Это же сколько, думаю, нужно принять, чтоб такое слепить?
А гид нам ещё: «Поедемте обозревать главную достопримечательность!»
И не поверите - стройплощадка!.. Краны башенные, песок, цемент, туристов - не продохнуть. А техника безопасности на нуле. Того и гляди, кирпич мозгами забрызгает.
И строят, эти «мучачос» - мама не горюй! Моя б воля, всех бы в лагеря, как вредителей. Шпили какие-то клизмами, всё неровное, шершавое. И, главное, сто лет, бездари, халабуду ту лепят, а под ключ сдать не могут.
Гид сказал - всё из-за архитектора какого-то. Фамилию не помню, на Индиру Ганди похожая. Видно, тот ещё алкаш.
Он-то всю эту бодягу и замутил. На глазок строил, от балды - ни чертежей, ни схем. У нас бы его прорабом не взяли!
С утра, вот так, на грудь примет, и к бригадиру. Сюда, мол, клади, а сюда не клади.
И отчаливал.
Приходил вечером, косым глазом взглянет, и каждому по рубчику – на вспрыснуть. Так и строили, пока трамвай не пустили.
Первый трамвай в городе! Понятное дело, пьянка. Речи торжественные - то да сё. Ленточку красную перерезали... Ну и архитектора того заодно.
Он задом пятился - тоже, конечно, под градусом. Прорабу наверх кричал, что-то вроде: «майна, вира», а тут вагоновожатая. Первый рейс - дело волнительное, тормоз-газ перепутала, вот и даванула.
В общем, цвыркнул тот бедолага, как помидор, и всю торжественность им замарал.
Расстроились, конечно, все ужасно. Бросились рельсы замывать, вагоновожатую нашатырём успокаивать. А к ним прораб - у меня, мол, раствор стынет - как дальше?
Тут-то они и переглянулись...
Архитектор-то им ни схем, ни чертежей не оставил. Думал - бессмертный. А трамвай он же, как коммунизм - всех равняет.
Вот они сто лет и пытаются этот бред до ума довести. Кого только не приглашали. Народу спилось – море. А результата – пшик.
А потом нас в музей отконвоировали. Пикас-со!
Я бы не пошёл, так моя: «Это же Пабло! Пабло!»
«В том, что он Пабло, - говорю, - я не сомневаюсь. Только Пабло, может такое изобразить».
Картины - мама дорогая!
Наш Степаныч, заслуженный алканафт РСФСР, что на утренниках оформителем, так в сто раз лучше малюет.
А этот Пабло... ну, по-другому не назовёшь - вроде, нарочно, над людями измывается. Такое там намалевал - тьфу и растереть!
Хотя, с другой стороны, для психиатрии, конечно, поучительно. От первого зала до последнего всю личностную деградацию проследить можно. Так сказать, через тернии - к горячке!
Короче, добили меня эти экскурсии. Все нервы расшатал. Ну и решили, вечерком, с Маруськой, как люди посидеть.
Пива купили, воблы... Кстати, вобла у них, дерьмо – мелюзга, даром, что море рядом.
Вышли на балкончик. Третий этаж. Потягиваем, впечатлениями делимся. И тут меня пиво позвало...
- Пардон, - говорю Маруське, - я на минуточку.
И по дверке ладонью шасть. А ручки-то нету.
Внимательно так ощупываю – нету ручки. Изнутри, собака, торчит, а снаружи голо, как зад Котовского. Только пиво, Маруська и вобла эта обглоданная.
Я, конечно, и с балкона могу, но обидно - вроде ж заграница, деньги вбухали, а теперь что ж, как собаке?
Снимаю я, короче, майку. Машу ею. "Э-ге-гей!" - кричу. Маму, для порядка, вспоминаю.
Вдруг – голоса внизу. Два парня с девицами.
Заметили, и тоже кричат что-то... по-ихнему.
«Шпрехен зи дойч?» – спрашиваю. Я-то в школе немецкий учил.
А они башками крутят, мол, нет - не шпрехаем.
«Их бин руссишь! – кричу. – Помогите, комрады!»
А они мне ладошками машут, и лыбятся.
«Дверь, - ору - закрылась, ферштейн?!»
А эти смеются.
Как же, думаю, объяснить-то? Уж и ногу с балкона свесил, мол, выйти хочу. Но они лишь пуще заливаются.
Камон, кричат, джампай, дескать, мы полюбуемся.
«СОС, – ору им, – твари, СОС!!!».
Это-то уж, думаю, каждый понять должен.
Но им хоть бы хны. Зубы скалят, пальцами тычут.
Тут-то зло меня и взяло.
- Подыгрывай! - кричу Маруське, за горло её хватаю, и натурально так начинаю душить.
Она, понятное дело, по Станиславскому хрипит, синеет... А я, вроде того как - с балкона её прилаживаю.
Наконец-то, эти внизу посерьезнели. Переглядываются.
«О, – шепчу я Маруське, – кажись, работает! Поднажми!»
И тут она свои меха как растянула... Как завизжала - ну, чисто оперный театр! До сих пор на левое ухо - туг.
В общем, освободили нас. Сначала, правда, в каталажку закрыли, но хорошо - гид по-ихнему балакал...
А Испания, скажу вам, то ещё дерьмо. Сдохнешь там без смекалки!