Дневник Герасимовой К.М.
1942 - 1945 годы.
Крейс (округ) Бреслау, деревня Пойшвиц.
Предисловие.
В 1998 году в начале апреля в редакцию газеты «Жуковский вестник» пришла пожилая женщина, невысокого роста, худощавая. Она предложила напечатать в газете её воспоминания о пребывании в фашистской неволе во время войны.
Мне поручили подготовить материал к печати.
Текст был написан чернилами в «общей» ученической тетради, чуть ли не 48 листах.
Автора отличали хорошая грамотность и литературные способности, правка была минимальной.
В №43 газеты «Жуковский вестник» 14 апреля 1998 года был напечатан «Дневник Герасимовой К.М.» под названием «Рабыня под номером 10».
По просьбе автора подлинная фамилия изменена.
Примерно через два года мне пришлось уйти из редакции. С тех пор я ничего не знаю о дальнейшей жизни автора «Дневника».
В год 70-летия Великой Победы советского народа над фашистской Германий в СМИ публикуется много воспоминаний о людях, которые вершили Победу на фронте и в тылу. Справедливо вспомнить и о тех, кто был насильственно угнан в Германию на принудительные работы. Эти люди не герои войны, скорее, мученики войны, они достойны, сочувствия и благодарности. Несмотря на унижения, издевательства, стремление хозяев сделать из них рабов, они остались гуманистами и патриотами своей Родины.
Воспоминания Киры Михайловны уникальны, поэтому решила разместить их в Интернете на своей странице в неизменном виде. Надеюсь, «Дневник» никого не оставит равнодушными.
Для удобства чтения произведение публикуется в двух выпусках.
Вещий сон.
Наступила весна 1941 года. Растаял снег, побежали ручьи, на лугах показалась нежная зелёная травка. Утро было ясное, весело чирикали воробьи, а солнышко золотым лучом проскальзывало сквозь опущенные занавески в комнату, нежно лаская меня своим тёплым светом.
Обычно в такие дни я просыпалась в хорошем настроении. Но на этот раз какая -то пасмурная дымка обволакивала мои мысли. А причина - сон. Да такой яркий, что запомнился мне на всю жизнь. Подробности стёрлись из памяти, но основное осталось, а сон оказался вещим.
Вдруг возник страшный ураган, заунывно свистел ветер, деревья пригибались к земле, а я бегу, бегу, бежать трудно, гремит гром, полыхают молнии. Внезапно путь преградила река, я плыву. Перебравшись на другой берег, снова бегу, но меня хватают какие-то люди, все одинаково одеты в зелёные пальто. Они заламывают мне руки, бьют, потом бросают в какую-то телегу - и я оказываюсь в незнакомом чужом городе. Меня везут в дом странной архитектуры в готическом стиле.
Дело в том, что прежде я никогда не видела зданий подобной архитектуры. И вот в начале 1942 года увидела наяву то, что видела в довоенном сне. А это Германия и это здание в г. Яуер крейс округ) Бреслау - Арбайтсамт, что-то вроде биржи по продаже иностранных рабов. К пальто мне прикололи бирку под номером 10 и продали одному бауеру (крестьянину) за 10 марок.
Война.
Когда началась война, мы жили в г. Урицке (ст.Лигово, окрестность Ленинграда). Горисполком приказал жителям вырыть окопы и снять заборы, окружающие дома. С 19 на 20 сентября 1941 года была сильная бомбёжка, мы с мамой всю ночь проведи в окопе. Брата Борю только что забрали в армию, хотя он был сильно близорук, а очки разбили, другие ему не успели выписать. Прибыл в воинскую часть без очков, полуслепой, а его сразу на фронт. Отец лежал тяжелобольной, у него была ангина и крупозное воспаление лёгких.
Наступило утро 20 сентября (мой день рождения), вдали всё ещё продолжала греметь канонада, немцы подступали к Ленинграду.
Бомбёжка прекратилась. Вдруг дверца окопа приоткрылась,
просунулся ствол винтовки, послышалась немецкая речь. Нам приказали выйти и идти на дорогу, там уже шла толпа под дулами автоматов немецких солдат. Мама попросилась в дом, чтобы взять кое-что с собой. Она проскочила в спальню к отцу, который не смог спуститься с нами в окоп. Он сказал ей: «Мне всё равно, где умирать, но лучше уж дома в постели».
Мама вошла и остолбенела: на пододеяльнике просочились пятна крови. Откинув одеяло, она увидела убитую нашу собаку Альму, лежащую на папе. Папа открыл глаза и вот что рассказал маме. Когда прекратилась бомбёжка, по домам стали ходить немцы. Папу знобило. Альма была в доме, он и забрал её под одеяло, чтобы согреться. Вошли в дом немцы и, увидев папу,лежащего на кровати, выстрелили в него несколько раз. Больной отец потерял сознание, а спасла его собака Альма. Немцы подумали, что убили папу и ушли.
Людей гнали по направлению Красного Села. Я шла одна среди малознакомых и незнакомых мне людей, совершенно отрешённая, не зная, куда и зачем нас гонят, было чувство нереальности, как во сне, мозг никак не хотел принять такой резкой перемены в жизни. Не доходя до какого-то населённого пункта, немцы передали нас под наблюдение полицаев.
Уже смеркалось. Я нырнула в кусты и прилегла, так как очень устала и хотелось спать. Вскоре я уснула, а проснувшись, испугалась, обнаружив почти рядом со мной несколько убитых наших солдат.
Я вскочила, метнулась туда, сюда, не зная, где я нахожусь, кругом кусты, канавки - окопчики.
Вдруг стала бить артиллерия, снаряды падали один за другим всё ближе и ближе, как бы прощупывая местность, а я, захлёбываясь слезами, пошла прямо на них, так как это била наша артиллерия в сторону немцев. Последний снаряд пролетел и взорвался совсем рядом, я упала, а когда очнулась, рот был полон земли. Оказывается, мне повезло, что снаряд перелетел, хотя и упал совсем рядом, а то, что я ревела, раскрыв рот, спасло мои уши, иначе лопнули бы барабанные перепонки.
Какие-то люди подобрали меня, помогли выжить. Питались мы мороженной картошкой, которую искали и выгребали руками из земли, украдкой от немцев, так как увидев на полях людей, они стреляли в нас. Я была худощавая, маленькая ростом, совсем как ребёнок, но ни немцы, ни полицаи не обратили на это внимания, когда пришёл эшелон с товарными вагонами. Это было в январе 1942 года.
Немцы и полицаи выгнали людей из жилищ и стали загонять в товарные вагоны, как скот. Дали опилок и отрубей, но мы и этому были рады, сунули какое-то ржавое мятое ведро, в которое нам и воду набирали для питья, и парашей оно нам служило дорогой, пока не проковыряли дырку в полу.
Ехали мы очень долго, недели две, в основном по ночам, подолгу состав стоял, потому что периодически пути были прерваны, чувствовалась партизанская работа.
В товарном вагоне все располагались на полу - кто сидел, кто стоял. Все были угрюмые, кто-то плакал, по ночам молчали. Это подавленное настроение тяжело действовало на каждого.
Я подошла к стенке вагона, туда, где была небольшая щель, и смотрела на убегающие родные поля и леса, прощальные слёзы лились из глаз. Заглушая рыдания, я потихоньку запела: «То не ветер ветку клонит», и потом другие печальные русские песни. Никто в вагоне не оговорил меня, не просил замолчать, хотя я обладала не очень-то хорошим музыкальным слухом, но пела-ныла моя душа и все слушали.
Наконец появился какой-то город, состав остановился - это был г.Бреслау. Нас высадили и погнали в баню. Здесь я встретилась с мамой, которая ехала в другом вагоне. Она рассказала, как помогла выбраться папе, не будь этого случая, он бы умер дорогой. Одна женщина везла на тележке поклажу угнанных беженцев, и мама упросила её посадить больного отца за «кучера».
Папе шёл 54-й год, он уже начал седеть, а за эти дни он совсем поседел и стал беленький, как старичок, к тому же больной, очень осунулся, ослаб, и немцы на него не обращали внимания, слабых стариков они не боялись.
После бани нас выгнали во двор, потом подъехали крытые машины - и нас повезли кого уда по разным сторонам.
Я попала в г.Яуер, здесь нам выдали бирки номеров,(мне достался номер 10), затем каждого сфотографировали, записали. И нахлынула толпа покупателей. Нас, как рабов или скот, осматривали, даже зубы, ощупывали, приценивались. Ко мне подошла какая-то приятная интеллигентная дама, улыбнулась и, обратившись к своему спутнику, сказала: «Подойдёт». И повела оформлять. Я в слезах посмотрела на маму, она мне грустно улыбнулась в ответ, так состоялось наше прощание.
Меня посадили в карету, лошади понеслись. Дама стала меня расспрашивать, я плохо понимала, хотя и изучала в школе немецкий язык. Она сказала, что берёт меня горничной по дому. Но не успела я ещё познакомиться с домом, как подъехала к воротам другая карета, из неё вышла какая-то фрау с высокой дородной девицей, она оказалась русской и звали её Тоней. Хозяйки переговорили между собой и нас поменяли. Меня забрала эта новая фрау Отте. По дороге она рассказала мне о причине обмена. Дескать, эта русская Тоня окончила 10 классов, говорит немного по-немецки, жила в городе, ничего делать не умеет в сельском хозяйстве и вообще - белоручка. Тоня оказалась из одного со мной города Урицка. Она просто была постарше, похитрее и воспользовалась большим знанием немецкого языка.
Вот у этих хозяев и началась моя настоящая каторга. Я не имею в виду ни тяжёлую работу, ни ранний подъем - это участь всех подневольных работников, психические и моральные угнетения, бесконечные оскорбления. Не так страшны были принудительные тяжёлые работы, как унизительные обращения: «Эй, ты, русская швайн» (свинья). В виду полуголодной кормёжки у этих хозяев приходилось иногда, когда готовила корм свиньям, украдкой съедать немного картошки. Поэтому они равняли меня со своими животными.
И хотя я верила в нашу Победу, но страшно было подумать, а вдруг придётся остаться здесь навсегда, нет, лучше смерть. Сам хозяин Отто - это был закоренелый фашист. Частенько переоденется, натянет свою фашистскую форму со свастикой и отправляется на собрание своих единомышленников. Он был не так стар, лет под пятьдесят, может, меньше, а на фронт отправил сына Герарда. Когда от него долго не было писем
хозяин зло вымещал на мне, говорил, если его убьют
он застрелит меня.
Вообще-то я сразу попала у них в немилость из-за своего пальто. Оно было сшито на Ленинградской фабрике «Большевичка», на пальто у самой петельки вешалки под воротником была пришита эмблема фабрики. Когда я сняла пальто, они спросили, что здесь написано? Я сказала: «Фабрика «Большевичка»». Они переглянулись и даже всполошились.
- Ах, русская свинья, ты большевичка?!
Тогда мы плохо понимали друг друга и я не могла объяснить, что это лишь название фабрики. Но с тех пор другого обращения, как «русская свинья», я не слышала.
Продолжение следует
Рабыня под номером 10.
Продолжение.
Против ветра.
Каморка моя находилась на 2-ом этаже. Окна без стекол, но зато с решеткой. Зимой, когда спишь, снежок летит и на лице тает. Вставала, дрожа от холода.
Вставать приходилось очень рано, летом, чуть свет. Надо было до того, как пойти в поле, обслужить весь скотный и птичий двор, 12 коров, которых нужно было подоить и накормить и вывезти навоз на тачке, а я у них единственный работник, но немцы любят идеальный порядок и чистоту. С раннего утра, утомившись до изнеможения, и после полуголодного завтрака я шла в поле - «отдыхать» до пота. Тут же и хозяйская дочь Герда для присмотра, поэтому спину не разогнёшь. К обеду снова уход за скотиной, потом в поле до темноты.
Заканчивалась работа где-то около полуночи. Страшно усталая, хочется спать, но приходится садиться и латать свою «яку». Это старый хозяйский сюртук, а чем больше заплат, тем теплее, ведь зимой приходилось в нём ходить на работу. На голове ситцевый платочек, на ногах гольфы до колен и латши - это вроде шлёпанцев парусиновых без задников на деревянной подошве толщиной 4-5 сантиметров. Очень тяжело в них было ходить, особенно по грязи и снегу. Это, очевидно, чтобы не убежала, от них работники бежали. На сон оставалось совсем мало времени. Самая заветная тогда мечта была - досыта выспаться.
Однажды в очень дождливый осенний день, когда на полях нечего было делать, а в домашнем хозяйстве все работы были окончены, хозяйка дала мне ведро и послала в поле собирать камни. там на полях много камней - с кулак, меньше или больше, особенно они видны после дождя. Ох, как не хотелось полураздетой холодной осенью идти под дождь собирать и таскать тяжёлые вёдра с камнями.
Не успела я дойти до того места, как уже насквозь промокла, голые колени покрылись «мурашками» и посинели, я вся дрожала от холода. Собрав с поля ведро булыжников, я высыпала их на дорогу. У нас на полях не столько мелких камней, сколько у них булыжников, которыми они мостят свою дорогу в поле.
Вёдра с камнями были настолько тяжёлыми, что мне стало жарко до пота, до одышки, но, несмотря на это, меня знобило. Я так устала,
что рада была лечь на землю. Латши вязли в грязи, ноги болели
я часто падала, ноги ныли, руки болели от тяжести.
А дождь всё лил и лил. Хозяин, забравшись под крышу, со второго этажа присматривал за мною в бинокль.
Невдалеке росли старые деревья, в одном из них было глубокое дупло и я туда забралась. Чтобы дождь на меня не лил, на голову надела ведро. От страшной усталости и постоянного недосыпания я уснула.
Хозяин, обнаружив моё исчезновение, схватил велосипед и помчался по дороге искать меня. Поиски продолжались, наверное, долго, так как, когда нашли и разбудили, уже смеркалось, а потом мне была здоровая взбучка.
Иногда, когда у них бывало хорошее настроение, они шутили и задавали подобные вопросы:
- А что, правда, русские - свиньи большие?
Я понимала всё в прямом смысле и, чтоб угодить, отвечала:
- Нет, что вы, ваши больше свиньи.
А они сердились, так как намекали на людей.
Однажды ехали мы как-то на лошади, везли сено по чужой дороге (в Германии дороги имеют хозяев, которые за ними ухаживают). Обочины дороги были сплошь засажены вишнёвыми деревьями.
Вначале я думала, что все немцы плохие, как мой хозяин, оказалось - нет. может быть, виной была его принадлежность к фашизму, или характер у него такой, а может, всё вместе. А потом, как я узнала, среди немцев немало и очень хороших, порядочных людей. А таких, как мой хозяин - единицы, просто мне очень не повезло.
Больше, чем физически, мучили меня морально, и не было ни одного человека, с кем можно было поговорить, отвести душу. Хозяйка то же была под стать мужу. Всё не перескажешь, да и многое забыто, но издевательств хватало на каждый день.
однажды я не выдержала и вступила с хозяйкой в маленькое сражение. В один осенний день, когда на полях стояла непролазная грязь, я мыла в прихожей пол. Хозяин, возвратившись с поля, прямо в сапогах, с которых сползала прилипшая грязь, прямо в сапогах прошёлся по чистому полу, оставляя за собой шлепки. Появилась хозяйка и, увидев, в каком состоянии был пол, закричала на меня: «Так-то ты моешь полы!». Схватив тряпку, прошлась ею по замызганному полу и швырнула мне эту тряпку прямо в лицо. Ну, тут и я не выдержала такого наглого издевательства и на её действия ответила тем же. Швырнула эту тряпку обратно в неё. Хозяйка побледнела и попятилась назад - она никак не ожидала от такой тихой забитой русской девчонки такой реакции, её всю трясло от злости. Появился хозяин. Узнав о случившемся, лицо его перекосилось, он даже стал заикаться, надвигаясь на меня. Защищаясь, я что-то схватила в руки, затем убежала в поле.
Когда я вернулась, меня уже поджидал полицейский. Он спросил меня:
- Кто ты?
Я ответила:
- Русский человек.
- Почему ты не носишь эту бирку «ОСТ», обозначающую русских? И какое ты имела право ударить немку? За это расстрел. Но благодари хозяев, они решили тебя оставить, а пока за «это», - и он в кровь разукрасил мою физиономию, да ещё потребовал за «услугу» заплатить 8 марок штрафа. Но так как мне не платили и денег у меня не было, последний вариант моим хозяевам не очень понравился, потому что им пришлось платить из своего кармана. Поэтому в дальнейшем они больше не вызывали полицейского, расправлялись сами.
По воскресным дням и праздникам работникам было положено 2-3 часа на отдых. Меня же в эти часы отдыха хозяева заставляли мучиться не только физически, но в основном морально.
Однажды в один из воскресных дней осенью двор был покрыт опавшей листвой и дул сильный ветер по направлению к дому. Хозяйка сказала: «Подметёшь листья и можешь отдыхать». Когда я начала мести по ветру, она закричала на меня и велела мести от дома, то есть против ветра, и я бесполезно махала метлой, а ветер уносил листья обратно.
Так и промучилась всё время, данное для отдыха. Потом, когда подошла пора уборки и обслуги животных, хозяйка кричала на меня: «Лодырь! За три часа не могла подмести двор».
Нечто подобное было в другое воскресенье. Двор был вымощен булыжниками, а между ними пробивалась трава.
Подошло время воскресного отдыха. Хозяйка вывела меня во двор и говорит: «Посмотри, двор весь зарос травой, очистишь всё, потом будешь отдыхать». И я, ползая на коленях, выковыривала ножичком травку, и, конечно, за три часа и половины не очистила, осталось и на другое воскресенье, а за неделю травка вновь пробьётся.
Подобные «отдыхи» придумывались для меня на каждый выходной.
Всё это меня ужасно угнетало, я не чувствовала себя человеком, морально они убивали меня. И я поняла, что долго этого не вынесу: или сойду с ума или…
Нужно что-то предпринять, бежать некуда, да и сразу поймают.
Тогда я стала себе внушать, что это не реальность, ну, как бы в театре на сцене, а на самом деле у меня якобы другая жизнь, та, довоенная, на Родине, а здесь - сцена. Когда поблизости никого не было, я потихоньку пела какую-нибудь грустную песню, чтоб уйти от реальности. И мне становилось чуть легче на душе. Я так старалась переубедить себя, что однажды на их оскорбления ответила улыбкой. Они с удивлением и недоумением смотрели на меня и стали чуточку подобрее, а может быть, мне это просто показалось. Но самое главное я выдержала потом.
На Рождество Христово у них принято делать подарки. И вот, когда наступил этот день, я тоже получила «подарок». Хозяйка испекла лично для меня пряник величиной в ладонь в виде человека, с глазами из изюма. Отдав его мне, она стала наблюдать, как я буду его есть. Наверное, они что-то загадали или хотели показать, что русские «людоеды»? Я смотрела, смотрела, но отказаться от пряника не смогла, я просто взяла, просто обломала все детали пряника, съела отдельными кусочками.
Хозяйка посмотрела и сказала: «У, варвар!» - и недовольно отвернулась.
А в обычные дни - похлёбка и тонкий кусок хлеба, который просвечивал.
Хлеб пекли в местной пекарне, круглый, ох, и вкусный был этот хлеб, мне казалось, что он вкуснее всяких пирожных, которые я пробовала на Родине. И мечтала: вот кончится война, уеду домой в Россию, высплюсь досыта и наемся хлеба со смальцем.
Однажды заболел у меня зуб, да так сильно, что я не могла ни спать, ни есть, работа не клеилась. Хозяева вынуждены были отправить меня в город в поликлинику. Дали мне велосипед и велели ехать в г.Яуер, это километров 6-8 от д. Пойшвиц. Я села на велосипед и поехала. Спросила улицу, где находится поликлиника. Подъехала, осмотрелась. Здание поликлиники было ограждено железной изразцовой решёткой, а внутри двора - кусты, цветы. Я решила оставить велосипед прямо на панели около решётки. подумала, а вдруг утащат? На всякий случай привязала велосипед к решётке. В это время проходили ребята лет 10-12, увидели, как я привязываю велосипед, схватились за животы и хохотали, говоря: «Смотри, она своего «коня» привязывает, а то вдруг убежит». Я не обратила никакого внимания на их реплику и пошла в поликлинику
В регистратуре меня спросили, к какому врачу я иду, какой зуб болит и что я собираюсь с ним делать - пломбировать или удалять? Я сказала - удалять. С меня потребовали 20 пфеннингов и дали жетон с номером. Я поднялась на второй этаж, увидела вторую дверь, где то гасла, то загоралась цветная лампочка (табло), в кабинет то входили, то из него выходили люди. Когда подошла моя очередь, я вошла в кабинет и положила жетон. Меня ни о чём не спросили, посадили в специальное кресло, затем врач оросила мой рот- заморозила дёсны без уколов. Я первый раз была у зубного врача, да ещё в Германии, сидела в кресле, зажмурив от страха глаза. Врач взяла в руки инструменты и через несколько секунд говорит: «Вставай. Можешь идти». А я в ответ: «Доктор, а зуб-то мне вырвать надо». И тогда она показывает мой зуб, валявшийся в урне. Вообще-то зуб был хороший и его можно было бы подлечить, но мне не предложили, вероятно, плата была другая.
Продолжение следует.