Так вот, о собаках в нашем доме, и вообще, о наших питомцах...
Поначалу был кот, черный, по кличке Мурчик. Взяли его маленьким котенком, и мне не стоило особого труда приучить его справлять свои дела в туалете, в унитаз! Прожил он у нас несколько лет. Каждую весну уходил из дому на пару недель по своим амурным делам. Возвращался весь в боевых ранах и шрамах. Мы его отмывали, залечивали раны, он спал мертвецким сном,
как боцман после пьяного загула, несколько дней, - затем отъедался и вел себя снова, как полный хозяин в доме, до следующей весны.
Погиб он бесславно: во время любовных похождений подцепил от своих, не совсем чистоплотных, подружек стригущий лишай и, по требованию ветеринара, был усыплен, - стригущий лишай у животных тогда не лечили…
Одно время, наверное, с год, у нас жила... куропатка. Виктор принес ее с охоты цыпленком. Она подросла, стала похожа на гладенькую, серую курочку. Исправно, по утрам, пела: пи-ить! пи-ить! А вечерами, когда садилось солнце, провожала нас спать: спать пора! спать пора!... - слышалось в ее курлыканьи. Ходила гулять на балкон. У нас как раз гостила моя мама, помогала, - только родился Андрей.
Мама очень полюбила птицу, та смело шла к ней в руки. Но однажды, уже летом, когда куропатка вышла на балкон, внезапно поднялась пыльная буря. Среди ясного дня вдруг мгновенно наступила ночь. Мама была одна дома с маленьким Андрюшей, быстро закрыла балконную дверь, забыв про куропатку. Вспомнили о ней уже вечером, когда не услышали привычного: спать пора! Долго искали в траве под балконом, но тщетно, скорее всего, ею полакомился какой-нибудь кот...
Потом была кошка, и даже были котята...
Жила у нас и черепаха, и даже зимовал ежик.
Сережа, уже с первого класса, мечтал о собаке. Совершенно не боялся их. Помню, я была в декретном отпуске, (ждали Андрея), зима была очень холодная, морозы стояли за сорок. Сережу в садик и из садика возила на саночках, укутав поверх шубы и валеночек одеялом и пуховым платком. Ему было почти четыре года. И вот однажды, придя за ним вечером в садик, одев его в шубу, валенки и шапку, заговорилась с воспитательницей, затем проискала санки и... потеряла сына. Обошла весь садик внутри и снаружи. С санками, платком и одеялом в руках, в темноте, бегала по скверу возле садика, (а мороз-то был - минус сорок два!) до хрипоты звала ребенка... Подумала: может он сам пошел домой, дорога-то прямая, метров триста...
Помчалась к дому. Хорошо, что в подъезде свет уже кто-то зажег!
Поднимаюсь по лестнице на второй этаж и слышу:
- Шобачка... шобачка... жамелжла... - Сережин голос.
У нашей двери стоит мой ребенок и гладит огромного пса, овчарку... Он не дождался меня, вышел на улицу и встретил собаку. И привел ее к нам в подъезд.
- Она замерзла, я привел ее погреться, - обьяснял он. (В тот же вечер нашлись хозяева собаки).
И когда Сережа уже учился в пятом классе, а Андрей пошел в первый, Виктор привез домой трехмесячного щенка, самочку боксера, по кличке Анжела.
Трехмесячный боксер - это уже довольно большая собака! А мы в первый же вечер ушли с Виктором в театр. Возвращаясь, уже на лестнице услыхали собачий лай и визги детей из нашей квартиры (в половине двенадцатого ночи!), и застали картину: Андрюша в ватных стеганых (охотничьих) штанах Виктора сидит на столе посреди комнаты, а Сергей с Анжелой носятся вокруг стола и собака пытается зубами ухватить эти штаны!
Какая это была собака! Чудо! Понимала все, как человек, стала родным существом в нашей семье. Больше всех любила Сережу. К Андрею относилась снисходительно,- любила, как младшего. Меня каждый день ждала на балконе с работы. Балкон все лето не закрывался. Машины у нас еще не было, Виктор ездил на служебной или подвозили приятели, но она чуяла, когда приезжал он. Под окнами к дому подъезжало множество машин, но Анжела точно определяла, когда приезжал именно Виктор.
Прожила у нас она почти тринадцать лет...
*****
...Собаки. О собаках... А сама? Как же, на самом деле, я жила все эти годы?... Чем жила? Да, дети, да, работа, дом! А сердце, а любовь? Ведь не в спячке же я была!...
*****
Ушли годы. Выросли дети. Уже выросли и внуки! Я, как старая, мудрая черепаха, перебираю в памяти и хорошее, и не очень... И многое из того, что огорчало и угнетало в те далекие годы, теперь вызывает только улыбку и легкую грусть...
*****
Опять здесь (в Израиле) весна. Хотя она мало чем отличается от лета или зимы, - только чуть ярче зелень, больше цветов и нет изнуряющей и отупляющей жары.
Завтра восьмое марта, день женщин, как сейчас говорят,- праздник по половому признаку. Пусть... Но это единственный день в году, когда женщина, озабоченная повседневными хлопотами на работе и дома, все же вспоминает, что она – женщина! И что бы там ни говорили о роли мужчины в ее жизни, - (да, она велика и ее ничем не заменишь!)- но женщина, это - сама жизнь!
Я уверена, каждая женщина ждет этого дня с надеждой, что ее еще помнят, что она еще любима и желанна...
Для меня этот праздник всегда был овеян грустью. Да, были поздравления, и подарки, и цветы, но с каждым годом все ощутимее становилось одиночество. Нет, не просто человеческое одиночество, а именно – одиночество женское...
Я сама по себе человек самодостаточный, всегда занята, и чаще - любимым делом, поэтому не страдаю от одиночества, как такового, люблю быть одна, когда никто и ничто не мешает ни моим делам, ни моим мыслям. Но в этот день хочется женского счастья, а его было в моей жизни не так уж много...
Как обычно, накануне праздника на работу шла нарядная, в хорошем настроении, в ожидании приятных сюрпризов, - ведь там мужчины готовили поздравления, подарки, цветы. И все было всегда очень мило, весело. А потом шла домой, по пути забирала мальчиков из детского сада, готовила ужин и... ждала Виктора. Если было не очень морозно, одевала детей и шла с ними, - как сама себя уговаривала,- гулять, а на самом деле кругами водила их возле автобусной остановки, всматриваясь в освещенные окна автобусов и во все редеющую толпу выходящих из них, - в надежде увидеть мужа...
Так и не дождавшись, уводила ребят домой, кормила, укладывала спать и занимала привычное место у окна на кухне,- словно часовой на посту.
Он появлялся далеко за полночь, конечно, с цветами и подарками, едва держась на ногах, с пьяной любовью, и с такой же пьяной нежностью, которая при малейшем моем сопротивлении переходила в агрессию...
А я непроизвольно зажималась от страха и отвращения под грубыми ласками его немытых рук, задыхалась от запаха перегара и думала только об одном: скорей бы уснул!
О каком празднике и о какой любви я могла думать в эти минуты!
*****
В то лето, 85-го, пока Сергей был еще дома, вернувшись со сборов, я съездила в командировку в Москву, и оттуда в выходные дни отправилась к маме в Новомиргород.
Как всегда, встречали мама и Лев, и, как всегда, вначале зашли домой к нему, где за накрытым столом уже ждала Галина, - а затем с мамой уехали к ней, в Златополь.
Пришла баба Лена, свекровь, Аня, мамина соседка. Аня, с порога, увидев меня, словно пропела:
- Ой, Света! Здрастуй! Та ты й нэ стариеш! Все така ж молода!
Сели за стол. И тут меня “повело”: голова вдруг разболелась до тошноты. Чувствую, сейчас упаду. Ушла в спальню, баба Лена за мной:
- Светка! Шо такэ? Тоби погано? – и шепотом: - Цэ Аня тебе сглазила… Лягай, лягай на кровать, я зараз!
Порылась у мамы в шкафу, вытащила старую, красного цвета, рубаху Виктора:
- Закрый очи!- велела так же шепотом. – Я зараз!
Набросила мне на лицо рубаху, слышу: сбрызнула на нее изо рта водой и что-то быстро-быстро зашептала. Я не расслышала, что, - мгновенно уснула, словно провалилась куда-то…
Проснулась уже к вечеру, проспала почти пять часов! Ничего не болело, чувствовала себя прекрасно. Вот так баба Лена!
Я всегда приходила к ней, когда приезжала в Златополь, и всегда она, как и мама, старалась нагрузить меня банками с вареньем, жареной курицей, пирогами. А пироги у бабы Лены были знатные, особенно с вишнями, она знала, что я их люблю и всегда стряпала к моему приходу. Конечно, я не могла и не брала все то, что мне предлагалось, и она, стоя передо мной на широко расставленных ногах, сложив руки на животе, полуудивленно, полунасмешливо глядя на меня, говорила:
- Та гляньте вы на неи: ничого нэ хоче браты! От дурна! Та я тильки
моргну другий (имелась в виду другая невестка, Валя, жена Толика), вона машиною приидэ, та все выгребэ из погребу! А ця! Нэ хочэ!
Я никогда не жаловалась ей на Виктора, никогда не рассказывала, что происходит в нашей семье. Что она могла исправить? Ничего! Это уже были мои проблемы, и перекладывать их на других, плакаться, - не имело смысла. Как говорится: бачили очи, що купувалы, то ижтэ, хоч повилазыть! (видели глаза, что покупали, - так ешьте, хоть вам повылезать)…
И потом, когда случилось несчастье, я не сказала ей (и мои родные тоже), как все было на самом деле. Сказала: сердечный приступ, не сумели спасти…
А она была еще и ворожеей!
Помню, приходила к ней по зиме, она вела меня в чистую пустую спальню, холодную, как погреб (сама спала зимой в кухне, возле печки), - подводила к большому, покрытому белой полотняной скатертью, круглому столу посередине. Чего там только не было, на этом столе! В большом эмалированном тазу лежали пластами розовое сало, копченая грудинка, кольца домашней колбасы, рядом – свежие яблоки, чернослив, изюм, вязанки лука и чеснока, яйца, шоколадные конфеты и многое другое…
Лукаво смеясь, она кивком головы указывала на это богатство:
- Бачишь, яки бабы дурни! Вона йдэ до мене, несэ сало та просыть, щоб я вернула ей чоловика (мужа). Та якбы я могла, то я б соби сперва его вернула!…
Когда после случившегося я приехала в Златополь,(у мамы был инсульт), и пришла, как всегда к бабе Лене, (я звала ее, как велел обычай, - мамой), мы вместе плакали, вспоминали Виктора, ( я и теперь не сказала правду), она проговорила:
- А як вин любыв тебе, Светка… Ось тут сидив, колы був последний раз, и плакав: мамо, як же я люблю ии…
Что я могла ответить? Что пыталась спасти его, и не смогла? Что не хватило у меня сил и терпения? Поздно было говорить что-либо…
*****
А в следующем году, в декабре, я побывала у Андрея, в воинской части... Но прежде пережила пожар...
*****