Предпосылки побед, или корни событий - в воспоминаниях.
Однажды, мне было скорей всего уже за 50, меня посадили в черную волгу и провезли по всем ветеранам второй мировой на участке моей ответственности. Не могу сказать, что новость о предстоящем меня обрадовала, копаясь в разуме я пытался обосновать для себя, почему мне должно быть весело, получив это поручение.
Первая причина была во мне. Еще совсем юным врачом, а в самом деле, с первых дней студенчества я непрерывно интересовался войной, армией, человеком войны. И мне всегда везло на собеседников. Первый мой учитель анатомии, помните, я вывожу его в сценке, где мне разрешают заняться человеческим мозгом, был военным хирургом. Я немедленно вцепился в него вопросами и он немедленно, точно и прямо отвечал на них. Преподаватель гнойной хирургии так же был военным хирургом, собственно лекции его - были рассказами бывалого салагам. Обо всем, что тронуло хирургическую душу. Ну, естественно, пару слов о гнойном вопросе. Позже, хирургом, видя солдата с признаками соображения в глазах - всегда выспрашивал о подробностях войны и быта, об обстоятельствах выхода из строя, похоже, бывали на войне времена, когда самым верным способом выжить было выбыть из строя. Некоторых угощал коньячком. Среди выживших воинов попадаются славные ребята, вообще, чаще всего это чудо - люди прошедшие через такую Войну. И вправду, великая, и вправду, отечественная, что нам с того, что для вас это - мировая? Чуете? Вы чуете русского? Что для мира - мировое, для русского - отечественное. Но к теме.
То есть, я мотивировал себя тем, что вот - наступило время, не могут к тебе эти люди прийти, мнениями которых ты интересовался. Вот, тебе дурачку дают машину с шофером, вот адреса - ехай, спеши, интересуйся! Пока они все не померли, выспрашивай, последние носители, других не будет.
И, мне естественно, похорошело.
Вторая причина, которая вообще сделала меня, как участника событий не просто примирённым с поездкой, но и просто - счастливым. Я вспомнил откуда эта черная волга и зачем меня буду возить по домам, и зачем ко мне вообще приходят люди, почему я хирург.
Было это в Баку. Было это в первый приезд в Баку.
Ниже - описание крайнего приезда, уже после гибели отца.
События же, повлекшие за собой Москву, черную волгу, - следующим постом. Просто читателю нужно немножко почуять моего детства. Запах расплавленных перекрестков, запах бакинских пляжей, вкус газированного кефира и яишницы с помидорами.
Итак.
Сандалии, Баку, дядя Кирилл
(начало утрачено)
Просто я слишком хорошо помню эти сандалии и звук этих сандалий, когда я летел вниз по лестнице, я не могу продолжать, это воспоминание держит меня. Это было в Баку. Там жил мой дед, отец моего отца, и мы несколько раз приезжали в Баку. И последний раз мы туда приезжали после смерти отца. И там был еще дядя Кирилл. И он был полковник в отставке, на войне он был разведчиком, его китель висел в шкафу и он нам его показывал, когда мы с мамой были у него в гостях. Он был товарищем моего деда, и, как я сейчас понимаю, он был не прочь жениться на моей маме, потерявшей своего мужа. Действовал он решительно. Он прокатил меня на колесе обозрения, когда мы были наверху, колесо остановилось, он сказал, что это сделали по его приказу, чтобы мы могли насладиться красотой вида ночного города сверху. Ну уж не знаю, отчего отстанавливалось колесо, и насколько был красив вид ночного города, но моя мама не вышла замуж за дядю Кирилла, она познакомилась с молодым бакинцем, которого мы взяли с собой, возвращаясь в Сибирь, отчетливо помню, как он начал отчаянно замерзать уже на вторые сутки пути, когда поезд въехал в снега и мороз покрыл инеем стекла в вагоне. Но не суть. В конце концов это не очень то моя история, это скорей история моей мамы, давайте не будем вплетать сюда маму. Чем отличается террорист от еврейской мамы? С террористом можно договориться. Мне же нужно договориться с читателем. Терпение. Все у нас будет. Только сначала - сандалии. Дядя Кирилл купил мне сандалии. Дядя Кирилл, это было заметно даже мне, одевался как франт, безупречные брюки, безупречная белая рубашка, безупречные плетеные легкие туфли, безупречная выбритось, безупречная речь. И вот, когда мы однажды гуляли с ним, он рассказывал мне о войне, мы зашли в магазин. И в магазине он купил мне сандалии. Совершенно суперские новые кожаные сандалии на кожаной же подошве. И выйдя из магазина он приказал мне снять мою старую обувь, и одеть сандалии. Старую обувь он тут же выкинул в мусорную корзину у входа в магазин. Это было вторжением в мою жизнь, но решительность его действий не оставляла мне выбора, в конце концов он был полковник в отставке, с кучей денег в кармане, он их не раз и не два нам показывал, он действительно действовал очень решительно, открывая маме и мне все свои лучшие стороны, а я был мальчик, ребенок, я не сопротивлялся, хотя мне было жалко моей родной обуви. Но решительность и быстрота, с которой был решен вопрос с обувью, сейчас я понимаю, моя старая обувь просто физически ранила его, ему было просто невозможно видеть себя со стороны рядом с мальчиком в такой обуви, решительность и быстрота победили, моя старая обувь исчезла с такой скоростью и необратимостью, что она так же исчезла из моей памяти, я просто не могу вспомнить, были ли это сандалии, или туфли, а может, это были тапочки. Бог с ней, со старой обувью. Сандалии были действительно великолепны. Подошва. Особенно замечательна была подошва, она была твердой и блестящий, даже еще на другой день она сохраняла свою твердость и блеск по краям. И они были очень звучные, эти сандалии, особенно, если бежать, если я бежал достаточно быстро, звук подошв сливался в упоительную частую дробь, отчего то мне нравился этот звук, я останавливался только тогда, когда подошвы начинали гореть и перекрывало горло. И вот однажды я пошел гулять и вступил в контакт с местыми мальчиками, и мы друг друга не поняли. И у меня осталось единственное место в этом городе, где я мог пережить унижение. И я вернулся домой. И вернулся к закрытым дверям. Отчего то это показалось мне катастрофой, просто жизненным тупиком, такой вариант просто не укладывался в моей стриженой голове, забыл сказать, дядя Кирилл уже в первый же день нашего знакомства отвел меня к своему другу - парикмахеру, вообще, все, кто бы нам не встречался были его друзья, и меня там мгновенно и очень красиво постригли. Я начал стучать в запертую дверь, подвывая от горя, я стучал сначала руками, кулаками, ладонями, костяшками пальцев, потом перешел к ногам, начал долбить в дверь сначала носками сандалий, это было больно, потом подошвами, это было тихо, потом, повернувшись к двери спиной я продолжал делать это уже каблуками. Это длилось, мне казалось, что длилось долго, очень долго, я не мог перестать, я был просто в отчаянии, начиная уже выть в голос, как вдруг! (далее неокончено)