Однажды и как всегда, после тяжких трудов в процессах сострадания и умиротворения народов, Автору стало невмоготу. Он измучился нести тяжкий груз обязанностей, обетов и страстей, связанных с Веденеевым, бремя мучительного пребывания вблизи греха, который не ко смерти, фонтаном бьющего из Виктора в огромном количестве.
С таким настроением Автор малодушно пошел к жрецу-первосвященнику и попросил облегчения общего самочувствия – хотя бы на краткое время, на момент спасения живых и мертвых. Тот хитро прищурился, поднял его с колен, отер слезы подолом рясы, пропитой в радениях и экстазах покаяния, дал глотнуть глинтвейна. Он не возражал, но бескорыстного сострадания отнюдь не проявил.
Служитель культа наложил на Автора суровую епитимью то ли послушание, грозя отлучением – объявить его главным препятствием для общения с живыми и чувствующими существами. Заодно святой отец надеялся трудным и опасным заданием устранить Автора как помеху с пути – видать, сильно довлели корпоративные интересы иерархии. Его тревожили бессовестная неизжитая страсть и стяжательские стремления насчет высшего блага, великих заслуг и наивысшего рая, коим Автор не придавал ни малейшего значения. Только изнуренные – люди, звери, мужчины-дети-женщины, карлы-марксы с герценами-огаревыми, только они снились ему и являлись днесь, а также хитрый первосвященник, нагло улыбающийся и предвкушающий свободный доступ к несметным сокровищам пирамид, необозримых амбаров и житниц.
Короче говоря, Автору было велено привести в свой храм живого Веденеева, скованного цепями. Это вещь посильнее подвигов Геракла, спускавшегося в Аид за Цербером, да отступать было некуда.
Скоро только сказка сказывается. Так или иначе, Автор, сам таки в цепях и веригах, рубищах да лохмотьях рваной души, износив десяток пар ботинок из кожзаменителя, поручение исполнил. Он нашел Героя пребывающим на своем диване в задумчивом ретрите, безделье и друшлянье, да и уболтал его высокими речами. Вспомнив старое, Веденеев согласился испить до конца былую чашу ложных идей сострадания: он сам надел на себя оковы. Кто сам себя сжег – того не поджаришь. Все плохое прими как наставление для достижения совершенства, ведь нектар бессмертия получают из яда смерти. Все это давно смекнул Веденеев, а потому храбро пускался во всякие непотребные приключения ради собственного, сугубо личного блага под соусом спасения всех. Это работало и будет работать во все века, пока по земли скитаются сирые и убогие.
Дальше сюжет развивался примерно как описано в истории Самсона. Веденеев предстал перед судилищем, гремя цепями, но даже не моргнув глазом, как представали все века подлинные герои, подобные ап. Павлу, Галилею или Яну Гусу. Последовало нудное, мелочное, сутяжное крючкотворство. В ответном слове лица судей были забросаны аргументами и запредельными фактами, ранее мастерски и доброжелательно изложенными на каждой светлой и теплой странице книг из-под руки союза-конклава Автор-Веденеев.
«Друзья, прекрасен ваш союз!» - вынужденно согласились вконец униженные и развенчанные псевдосудьи, с таким трудом самоназначенные и самовозвеличенные. Они разодрали на себе мантии и эфоды, сломали шпаги, разбили уримы и туммимы, сорвали парики, кидары и чалмы, посыпали плешивые как у Лилит головы остатками праха, отключили сотовые телефоны. Дело повернулось в обратную сторону: Виктор сам начал вершить суд аки Анубис, периодически рассматривая и взвешивая сердца, прозревая опустошение сансары. Нет работников на созревшую ниву, не внемлют, не взыскуют Плода!
Силой веденеевской праведности, изворотливости в опасностях и неумолимой стойкости в искушениях, всегда для него желанных, оковы с веселым звоном пали на головы надевающих их, стены узилища рухнули и придавили многих, а узость расширилась и заполнилась. В проемах появились лучи нового творения, причем их никоим образом не заслоняли фигуры Автора и Веденеева. Свет утренней зари яркими красками лег на племена и народы нового, опять свежего и цветущего мира, столь изношенного и потрепанного в бурях последних времен, - мира, как старая лошадь дотащившегося к последнему рубежу.