Кара небесная

               
    В окно пахнуло ароматом нескошенных трав. Тени деревьев посветлели. За рекой громко кричали ребятишки. Где-то глухо шлёпали и выжимали бельё. На ветке распевал скворец и, как всегда, тревожно крякал селезень. Утреннее солнце заливало просторный соседний двор. Курица усердно барахталась в золе перед петухом. Свинья развалилась на солнышке и посвистывала влажным пятачком. Котёнок щекотал её лапкой, и она блаженно похрюкивала. Скрипел, будто стонал, колодезный ворот, и где-то в глубине колодца плескалось ведро. Девочка играла бульканьем, радовалась утру, старательно выплёскивала воду в кадушку и любовалась сверкающими капельками. Вокруг оживала обычная, деревенская жизнь. Шурка чуть повернулась в постели и застонала от нестерпимой боли. Бледное, исписанное морщинами, лицо увлажнилось холодным потом.
- Закрыть окно? – спросила нянечка, убиравшая в палате.
- Нет, нет прошептала Шурка, и взгляд её опять заскользил на всём, что виделось за окном. А там, через дорогу второй день гудела свадьба. Яркозелёный лимузин ожидал молодых. Бабы сгрудились и перешёптывались. Где попало сидели переболевшие мужики. Костлявый, потухший дед тыкался по углам, рассуждал с собой,  бестолково разводил руками, развалил поленницу и скрылся за углом. В центре двора, под гармошку, с припевками, приплясывали молодки, а рыжий гармонист пилил, как заведённый, с головой набекрень, перекосив рот с высунутым языком. Ждали молодых. Растворённое окно заливало ароматами цветущего лета, волнующими звуками близкой, знакомой, жизни. Всё увиденное и услышанное волновало Шурку, пробуждало воспоминания о далёком, будто чужом времени, заставляло сжиматься больное  сердце в невыразимой тоске. Одинокая, отрешённая, забытая всеми, она, словно с того света смотрела на природу и это веселье и яркую, цветущую жизнь. Ещё и не старая, она никогда не жила по-людски, и проскользнула эта жизнь, как вода между пальцами, быстро и навсегда, не оставив доброй памяти. Жила скупо, жадно. Копила бесполезное тряпьё в дедовских сундуках. Иногда выносила шмотки, развешивала, чтобы просушить и проветрить. Любовалась на своё богатство. Нелепо наряжалась, гордо выступала, и отправлялась в сельский магазин. Наваливалась пухлой грудью на прилавок, отпялив пышный зад, подолгу сплетничала с подружкой продавщицей, такой же пустышкой, как и она. Вмешивалась в разговоры посетителей. Иногда бранилась с кем-нибудь из-за пустяка, размахивая руками, брызгая слюной, по-жабьи раскрывая огромный уродливый рот. Приходила из магазина, снимала свои наряды, переодевалась в рвань и опять принималась за опостылевшую стирку. Тёрла, шлёпала вонючее больничное бельё. Летними вечерами садилась на крылечко, обращённое к реке, лузгала семечки и глупо созерцала мир, ничего в нём не понимая. Вспоминала промелькнувшую молодость. Перед войной бойкая на вечёрках, задорно с припевками отплясывала под балалайку, кокетничала с парнями. Прижималась к любому, взвизгивая от его нахальных прикосновений и, податливая как воск, уходила с парнем в кусты. Терять нечего, потому как ничего и не было, а по части ласк была первейшей мастерицей, не в пример красавицам. Работу в колхозе не терпела. Ругалась часто, подолгу, только тронь, а после войны пошла на «телегенскую» работу прачкой в больницу, после того, как «отдубасила» десять лет на лесоповале.
 Появились молодые. Высокий, стройный красавец-жених, участковый механик, и яркая , белая лебёдушка невеста были такой же красивой парой, глаз не отвести! Всем на загляденье! « И мой Коленька был бы таким» - подумала Шурка, и глухое рыдание откуда-то из глубины плоти, как из глубокого колодца, вырвалось изнутри.  Слёзы полились «ручьём» из тёмных глазниц высохшего тела. Пожилой немец, Ганс, комиссованный по ранению. уезжал с фронта в фатерланд.  Шурку брал с собой. У него усадьба, роскошная жизнь в богатой стране. Да вот помеха! Вечно голодный и грязный пятилетний сын Колька, как «довесок» у мамки! Ганс против! Куда с ним?! Вдруг стукнуло!  Попросила соседских мальчишек поиграть с Колькой у колодца. Подошла к сыну. Крикнула мальчишкам, чтобы убирались. Малыш будто почувствовал неладное и стал пятиться от колодца. Шурка молча подтащила сына к вороту, посмотрела на него чужими, страшными глазами и, внезапно рассвирепев, подхватила и стала заталкивать сына в колодец. В ужасе раскрытые глаза мальчика, побелевшее, искажённое лицо и жуткий крик:
-Мама, мамочка, не убивай меня! Я никогда не буду просить у тебя хлеб! Ребёнок хватался ручонками за доски, сопротивлялся, но Шурка била его по слабеньким ручкам с безумной жестокостью.
- А-а-а-а!  - послышалось из глубины колодца, пока глухой всплеск не заглушил крик. Ганс обещание не сдержал. Шуркино каменное сердце не щемило. Когда свои освободили деревню, Шурку осудили. В окно потянуло свежестью. Маленькое  облачко на светлом горизонте превратилось в огромную тёмную тучу. Надвигалась гроза. Шурка смотрела в небо и беззвучно шевелила губами. Там на чёрном фоне огромной тучи Шурка вдруг отчётливо увидела лицо сына и крик ужаса: « Мамка! Мамочка не убивай меня!» Гигантская молния треснула, расколола мир на части, и хлынул ливень. Крупные капли дождя залетели в окно и заскользили по лицу и открытым, остекленевшим глазам.