Человек познается своими поступками в жизни. Через несколько месяцев цепочки приключений, кривая линия судьбы в январе 1986 привела меня в кабинет замполита Архангельского пограничного отряда. Жесткий, суровый подполковник, оказался умеющим слушать мужиком дела и слова. Полетишь в Ручьи. Оформлять там ленинскую комнату. Был это вопрос, или приказ, я не понял. На всякий случай, сказал, что полечу. Когда ты уходишь с последнего курса пограничного училища, получаешь не лейтенантские, а солдатские погоны, комсомольскую путевку со скидкой на экскурсию под юбку заполярья до первого приказа, выбирать особо не приходиться. Некоторое время на сборы, и аэропорт с кошачьим названием Васьково с тоской помахал Аннушке и мне, пожелав, в качестве аванса, мягкой посадки. Старичок северных перелетов, чихая и кашляя, отсчитывая, как школьник на уроке арифметики, окружающие аэродром елки, оторвавшись от взлетной полосы, кряхтя, взял курс на север. Ели стали спичками, торопливо пробежавшими мимо иллюминатора. Вскоре, весь этот сказочный лес скрылся от насторожившихся глаз. Лесные массивы, как в кинозале, сменялись тундрой. Тундра озерами. Покрытые снегами, они выделялись на картинке, как хоккейные корты. Постепенно пейзаж снизу превратился в некую контурную карту, разрисованную мною когда-то в школе на уроке географии. В салоне самолета, с лавками вдоль бортов, было холодно и от неизвестности тревожно. Время тянулось медленно. Где-то под крылом, впереди, замаячило пятно, напоминающее тропинку, которое превратилось в аэродром места назначения.
Меня уже встречали. Не разговорчивый, угрюмый майор на снегоходе Барс, больше похожий на председателя колхоза, а не начальника заставы, буркнул что-то мне и кивнул на корыто, прицепленное, к его коню, светло оранжевого цвета. Несколько минут, и мы, минуя скудный северный приморский населенный пункт, под ароматы выхлопа локомотива этого лыжного эшелона, примчались к кирпичной постройке, называемой пограничная застава.
Окруженная заборами и засыпанная снегами, она меньше всего напоминала боевую единицу погранвойск. Слева от заставы в сотне метров находился поселок Ручьи. Основной работой жителей поселка и по совместительству, членов колхоза, была ловля рыбы. Справа и с юга текла река, которая, как ни странно, имела аналогичное название, Ручьи. С севера, на расстоянии пешей прогулки, было Белое море. Айсберги, как молочные коровы на пастбище, мирно паслись не далеко от берега. Пятно горизонта размывало грань неба и океана, напоминая очертаниями верхнюю часть глобуса, и явно намекая на то, что планета не плоская. Все это магически привлекало, и сеяло некоторую панику. Ветер ни на минуту не позволял забыть о своем присутствии.
О цели существования этой фортификации страны советов можно было только догадываться. Если бы шпион, который по не реально счастливой случайности, смог бы появится в этих местах и допросить любого из творческого коллектива заставы, о тайне назначения объекта никто бы ни слова не сказал. Так как и сами об этой цели военные не знали. Расположена застава была на кромке суши с названием Зимний берег материка, отделявшейся от Кольского полуострова в самой узкой части водами пролива Горло Белого моря. Фантазии мои навеяли целью пограничной крепости, вовремя заметить неприятеля. Многопалубный авианосец потенциального империалистического агрессора, начиненный пепси колой, морскими пехотинцами и обязательно журналами с картинками для взрослых, не мог пройти, минуя зоркий взгляд часового на смотровой вышке, и конечно импульсы локационной станции заставы. И в этот звездный час страна, естественно, узнала бы, кто ее защитил. Сказки, к счастью, бывают только в детстве и во сне. Пограничные сутки заставы начинались хозяйственными работами. С этими мыслями застава и засыпала. Все, почти как в помещичьей усадьбе периода самодержавия.
За дверями заставы находилась дежурная комната, больше похожая на вытянутую поперек прихожую провинциальной гостиницы. Прямо из этой прихожей можно было попасть в казарменное помещение, в котором и проходила основная личная жизнь северян, волею министра обороны и начальника погранвойск. С лева находилась так всеми обожаемая столовая, кухня. Справа тянулся коридор, из которого можно было попасть в исключительно боевые помещения, включая комнату связиста, и место политических промываний, комнату, именуемой ленинской. Экстерьер заставы включали вышка, котельная с баней, различные хозяйственные постройки и офицерский домик. В творческий коллектив заставы входили кроме начальника, коня, солдат, еще прапорщик, и замполит с женой.
Время от времени замполит брал бойца, ответственного за кино, с собой в поселок, и вечером из отверстия в стене ленинской комнаты доносился стрекот кинопроектора, а луч важнейшего из искусств, проецировал на экране, закрывающем на время просмотра лозунги партии на лицевой стене, шлягер советской кинематографии. Бывали случаи, когда зрителю везло, и в фильме появлялись женские фигуры с обнаженными элементами их женских тел. Фильмы с интересными местами смотрели несколько раз, благо платить за сеансы не было необходимости. После очередного просмотра кино шедевр становился все целомудреннее, по причине вырезания желающими кадра части пленки, с интимными сценами. Пограничник обыкновенный человек.
Мне нужно было начинать работать. Результатами моего творчества явились на свет, выжженный на фанере портрет Ленина, и панно в холле заставы. Ильич получился с фотографической точностью. Лидер мировой революции никого не интересовал. Зато сам факт появления из ничего на глазах у толпы зевак лика, лукаво улыбающегося на них, вызвал восторженные возгласы и уважение к автору шедевра. Значительного размера, Ильич красовался теперь в центре ленинской комнаты, экзаменуя знания контингента заставы.
Стена холла, разорванная входом в казарменное помещение, дала возможность к реализации навыка в масляной живописи, которого я на тот момент просто не имел. Аншлаг от просмотра посетителями ленинской галереи изображения Ильича, меня, как начинающего писца, раскрепостил. И я начал. Справа от проема появились очертания страны, которую мы охраняли. Стороны света на карте через квадраты картин раскрывались пейзажами этих мест. Слева решено было отразить местные мотивы. Три на пять метров панно изображало береговую линию, с перспективой горизонта, естественно бурные волны Белого моря и пограничный корабль, спешащий в сторону родного пирса. Все стало как панорама. Солдатики натащили мне отполированных морской стихией камней, которые у основания панно имитировали натуральное изображение берега. Начиналась ранняя весна, которая и в апреле не сильно себя проявляла.
Тишину ветра с моря не чаще, чем хотелось бы, нарушал сначала еле слышный, после тихо нарастающий, гул летящего транспорта. За месяц я научился отличать звук вертолет от самолета. Первый означал, что это наш гость, который привезет, как волшебник, обязательно весточку в форме посылки или письма, и сядет прямо на заставе, поднимая в воздухе миллионы желаний.
Не часто, замполит брал меня в поселок. Основательные, еще царской постройки двухэтажные деревянные дома, стоявшие вдоль широкой улицы, как рекруты, впечатляли. Чувствовалось, что рыбу предки нынешних поселенцев не только ели, но и богато продавали. От чего и строились статно. Почта, магазин, сельсовет. Все, как в нормальном населенном пункте. По протоколу собрания членов колхоза, который был вывешен слева от двери магазина, с печатью и подписью председателя, стало понятно, что люди здесь живут широко, а некоторые еще и занимают активную жизненную позицию. Список гласил, кто из алкоголиков колхоза не может приобретать спиртные напитки в сельпо.
Только за экватор апреля начали образовываться сосульки. Капля первой весенней влаги, долетев до крыльца, включила телевизор, из которого с некоторой паузой, мы, как и вся страна, стали знать о взрыве на атомной электростанции. Начальство вспомнило прошлые испытания атомного оружия не далеко от этой местности, естественно в мирных целях. Застава тогда в полном облачении, спрятавшись от оружия массового поражения, сидела в окопе. Тряслись солдаты, сотрясалась и застава. Весеннее ощущение навевало весеннее настроение. Являясь прикомандированным, я не привлекался на службу. Что, по мнению начальника заставы, разлагало стройные шеренги членов коллектива.
Ходил я по заставе в тапочках, галифе на подтяжках, и тельник. Весь перемазанный масляными красками, благоухающий скипидаром, как лесник на сборе живицы. Работал как филин и ночью, отчего и спал, сколько хотел, если офицеры были не на заставе. Лежащего на кровати в разгар солнечной активности, будит как-то меня дежурный и зовет к телефону. Позвонил начальник и спросил, чем я занимаюсь. Свой человек, сержант, прикрывая меня, сказал, что работаю. Пригласи, приказал начальник заставы. Сонный, в одних трусах, через минуту я уже разговаривал, держа трубку, и вешая лапшу абоненту на той стороне линии. Майор оказался хитрее меня. Прервав разговор, будто его отвлекают и, сказав не вешать трубку, начальник заставы пулей прибежал в дежурку. Я, в трусах и с трубкой в руке, обаятельный, встречал его.
Отношения с майором натягивались. Разрешиться конфликту помогло подорванное здоровье. Еще в училище я получил ласковое армейское заболевание, как называл мне его госпитальный эскулап: – Сам не посмотришь, и другим не покажешь. От северных красот, удобств туалета и широты ассортимента пищи, я реально мог не дотянуть до светлого будущего, длинною в железнодорожный билет маршрута Архангельск - родная Вологодчина. Так ценная мне, жидкость первой группы, не распространенного резуса, могла меня просто оставить. Местный доктор имел в своем распоряжении только таблетки от кашля. Изложив свой эпикриз, я заявил о потребности в госпитале. Майор, не поверив мне, пригрозил проверкой моих внутренностей и расправой, после чего скрепя зубами отпустил. Застава провожала меня и пару солдат инженерной роты тепло. Так же светило солнце. Майское солнце океанического фасона. Поселковый аэропорт пристально всматривался в горизонт, на фоне которого появилась еле заметная точка. Расплывшись в силуэт, объект превратился через минуты в знакомую Аннушку, которая балансируя на лыжах, как опытный селезень, опустилась на поле, пробежав еще несколько метров и слегка развернувшись к нам с левого борта. Еще какое-то время, и с этого места не видная, застава, внезапно появившись, как игрушка на уровне крыла, протянула руки и слегка тронула иллюминатор. Мелькнувший луч солнца, отразившийся от окна ленинской комнаты, поцеловал меня в щеку и улетел обратно, отправляя частичку моего тепла.
Ласточка, обутая лыжами и начиненная цивильными и военными пассажирами, описав в небе границы поселка, взяла курс на цивилизацию. Бросая тень на белоснежные пейзажи, крылатая машина парила, стрекоча поршнями. В щели не герметичной двери салона можно было рассмотреть все, что видит пассажир в иллюминаторе. Стали появляться очертания городской жизни. Яркое весеннее солнце стрелой заскочило в самолет, как будто мы были атакованы системой обороны милого сердцу аэродрома. Наш аэроплан стал кружить, описывая туры вальса. Расположившись на противоположных лавках вдоль бортов, лицом к лицу, мы любовались облаками и игрой света. После очередного круга все поняли, что аэропорт нас не принимает. Стало чуть жарко. Внезапно, один из рядовых, укачанный обстоятельствами, не желая этого, показал нам меню столовой, которое он потребил из любви к кухне. Общеизвестно, что рвота и зевота вещь заразная и передаются самопроизвольно. Постепенно, по цепочке, эта функция была освоена всеми членами временного коллектива самолета. Кабина пилотов была открыта, по этой причине и они уже, с нетерпением желали посадки. Как только открылась дверь салона, пассажиры наперегонки покатили на поле, залитое лучами счастья.