- Папа, папа, ты знаешь, кто приезжает в Тбили? – моя пятнадцатилетняя дочь Нюша от волнения даже проглатывала окончания слов. Это у нее привычка с детства. А еще она раскраснелась и запыхалась. Видимо, не дождалась лифта и бежала на пятый этаж, перепрыгивая через ступеньки.
- Ну, так кто приезжает? – подыгрывая ей, спросил я.
- Влад Боровиков! Вот кто, - победно заключила она. – У него будет два концерта в Грибоедовском.
- Да-а, - медленно произнес я, стараясь переварить полученную информацию. – Очень приятно.
Хотя, честно говоря, мне было совсем безразлично, приезжает или нет в Тбилиси Влад Боровиков, герой нескольких сериалов и кумир тинэйджеров последних лет. А вот дочка придерживалась совсем другого мнения, потому что она, переведя дух, тут же принялась канючить:
- Папочка, миленький, любименький, ты же принесешь мне его автограф.
- То, что я – миленький-любименький, это, конечно, очень приятно. За это – спасибо. Но причем я и автограф? И с каких пор ты начала собирать автографы?
- Па, как ты не понимаешь?! По Владу же все девчонки в нашем классе сохнут. И Юля, и Нинико, и даже Анжела Бабаян! – Она даже ногой притопнула от нетерпения.
Анжела Бабаян – первая красавица в их классе и главный авторитет у моей дочери, даже я у нее на втором месте, потому что уже старый и отстал в своем развитии.
- Ну, если Анжела Бабаян, то понятно. Если у вас разыгралась такая коллективная любовь к артисту – собирайтесь в группу его фанатов, флаг в руки и вперед за автографом, - заключил я.
- Папа, - укоризненно посмотрела на меня Нюша, - несмотря на все твои отличные качества, ты иногда бываешь тормоз. Какой флаг, какая группа? Кто нас пятнадцатилетних пустит к нему в гостиницу, а после спектакля там будет столько народа, что не подступиться. А потом, если у меня будет персональный автограф, не просто с подписью, а еще и с надписью типа "Очаровательной Анне от В. Боровикова", представляешь, как лопнут от зависти девчонки!
- Ладно, все понятно. Но я-то тут причем?
- Ты же говорил, что ты знаком с Владом!
- Кто? Я? – Тут уж я неподдельно удивился.
- Да. Ты же говорил, что знаешь его. - Она глядела на меня своими огромными-преогромными глазами и, видя мое недоумение, постаралась напомнить. – Помнишь, я смотрела сериал с его участием, а ты сказал, что его бабушка жила рядом с вами, и он, когда был маленьким, жил у нее.
Точно. Как же я забыл. Как-то Нюша увлеченно смотрела сериал по телевизору. Я не любитель "мыла" и сам на эту ерунду время не трачу, но при всем доверии к дочери, изредка контролирую уровень ее интересов и направляю в нужное русло, чтобы избежать всяких завихрений. На минуту остановился у ящика, чтобы понять, в чем там суть, и наткнулся на актера, который смутно кого-то мне напоминал. Особенно его глаза. Я уже где-то видел глаза такого необычного цвета.
- Да это же Володька! – хлопнул я себя по лбу, радуясь, что память не подвела меня, и я узнал товарища своих игр. – Точно, Это Володька, внук тети Шуры, которая жила рядом с нами.
Я уже и забыл о том, что Володька, с которым я когда-то гонял мяч по двору, превратился в артиста Влада Боровикова, а вот моя дочь запомнила то мое восклицание и теперь напомнила мне.
Разве я могу ей отказать? Как там у Михалкова – "А то, чего требует дочка, должно быть исполнено. Точка". Совершенно верно. Должно быть исполнено.
Дети так быстро вырастают. Это ребенку кажется, что детство бесконечно, а как только появляется маленькое продолжение тебя самого, то как бы тебе не хотелось, чтобы это продолжение как можно дольше умещалось у тебя на ладони, это несбыточная надежда. Все в этом мире течет, все меняется.
Казалось, только что это голубоглазое создание на маленьких толстых ножках, смешно переваливаясь и то и дело заваливаясь почему-то на правый бок, осваивало мою квартиру, а заодно и мое сердце. Хотя, что лукавить, сердце давно, еще месяцев восемь назад, завоевано, застолблено и на нем стоит несмываемое клеймо "собственность Нюши" в тот самый момент, когда впервые взял на руки сверток, из которого выглядывало величиной с кулачок сморщенное личико. Я даже поморщился от увиденного. Совсем не такой представлял встречу со своим первенцем. Но вот личико разомкнуло веки, которые я принял за две черточки, и на меня глянули такие знакомые, каждый день глядящие из зеркала мои собственные глаза, и я был покорен раз и навсегда.
С этой самой минуты между нами образовалась какая-то мистическая связь. Я всегда безошибочно чувствовал, когда надо подойти к кроватке, чтобы поправить сползшее одеяло или посадить на горшок. Я научился не хуже жены варить каши и заплетать веселые косички. Во всяком случае, Нюша утверждала, что мои каши намного вкуснее, а косички не расплетаются до конца дня. Порой Мариша ревновала меня к дочери, но когда стал вопрос, кому ехать в очень дальнее зарубежье, чтобы дать семье шанс выжить, она сказала, что от нее пользы будет больше там, чем здесь, тем более, что из нас двоих английским владеет она, как женщина обладает большей приспособляемостью в любой ситуации, а кроме того, с дочерью лучше справляюсь я. Так что мне оставаться здесь, а ей ехать на заработки.
Мариша уехала, а мы с Нюшей остались вдвоем. Ну, не совсем вдвоем. У нас были две бабушки – Маришина мама, Клавдия Петровна, и моя мама – тоже Петровна, но Надежда. Она всю жизнь проработала в школе учителем русского языка, и она же уговорила меня, кандидата технических наук, после того, как закрылся институт, в котором я работал, пойти в ее школу преподавать детишкам математику.
- Копейки, зато платят регулярно, да и Нюша будет под твоим присмотром. А потом, когда она подрастет, найдешь что-нибудь получше, - уговаривала она меня. И добавила, - если захочешь.
Как в воду глядела. Я, несмотря на то, что сын учителя, всегда был категорически против работы в школе. Студентов учить – это еще куда ни шло, а уж вдалбливать в пустые головы школяров "разумное и вечное", которые всеми своими маленькими силами стараются это "разумное и вечное" туда не пустить, - нет, уж, увольте. Прекрасно помню себя в эту пору. Учитель в обсыпанных мелом и вечно лоснящихся на заду брюках что-то бубнит себе под нос и пытается на доске с помощью огромных циркуля и транспортира вписать призму в окружность. За окном весна, и нам плевать на его бубнеж, мы только и мечтаем очутиться "на воле, в пампасах", где нет вписанных и описанных окружностей.
Но возможность присматривать за дочкой, чтобы ее лишний раз никто не обидел в этом мире, не знающем жалости и справедливости, перевесило сформировавшееся за десять лучших лет жизни отвращение к школе, и я вновь переступил ее порог. Как ни странно, дети не оказались ни малолетними преступниками, ни прилетевшими с Марса зелеными человечками, а скоро я понял, что с ними можно вполне ладить и даже дружить. Главное, им нельзя ни сильно потакать, ни сильно давить на них, другими словами, с ними нельзя ни сюсюкать, ни вести себя, как какой-то небожитель, а они козявки перед тобой. Требовать и самому стараться быть примером того, что требуешь от них.
Постепенно я увлекся новой деятельностью, а когда математику вместе с логическим мышлением сделали обязательным экзаменом, появился дополнительный приработок в виде частных уроков, и материальное благосостояние нашей маленькой семьи значительно улучшилось. Ведь Мариша, как уехала в Америку на заработки, первые два года регулярно присылала доллары, которые помогли нам выжить, а потом позвонила и попросила прислать ей документы на развод, что-то невразумительно объяснив при этом. Пока я готовил документы, так как тогда еще не функционировал дом юстиции, где все это можно было сделать в одном месте за определенную сумму и в положенное число рабочих дней, от нее пришло письмо, в котором она постаралась обосновать свою просьбу – у нее появилась возможность выйти замуж за американца и легально получить гражданство. Главным аргументом при этом она приводила возможность больше зарабатывать и соответственно больше высылать нам денег.
Документы я ей, конечно, отправил. Деньги она нам после этого еще в течение года высылала, но очень нерегулярно и значительно меньше, чем раньше, а потом вообще замолчала и перестала что-либо присылать. Когда ее мать, Клавдия Петровна, заболела, и требовались деньги на операцию, Мариша прислала пятьсот долларов, но не приехала, сославшись, что сама болеет и не сможет ухаживать за мамой. Мы взяли тещу к себе, продали ее квартиру и сделали операцию. Она прожила еще два года. На похороны матери Мариша тоже не приехала. У нее были какие-то оправдания, но я из-за свалившихся хлопот слушал ее вполуха, не вникая в смысл. Тещу я любил и очень переживал из-за ее ранней кончины. Жена еще несколько раз звонила и разговаривала с Нюшей, но девочка после этих звонков долго ходила мрачная, отнекивалась от моих расспросов и, наконец, попросила меня в следующий раз сказать матери, что ее нет дома. Я бы поражен, Нюша очень любила мать, ждала ее возвращения и никогда подолгу не оставалась у бабушки, боясь, что именно в это время мать вернется домой. Позже дочь призналась, что Мариша сказала ей, что никогда не вернется в Тбилиси и что она очень-очень хочет, чтобы ее Нюшенька приехала к ней в Америку.
- Папа, - попросила девочка, - не отправляй меня к ней. Я никогда не поеду в Америку.
Я пообещал ей. Да я сам не представляю, как бы смог с ней расстаться. Но детское никогда обычно вполне конечная величина. Поживем – увидим.
Я постучался в номер тридцать семь, надеясь, что Влада Боровикова не окажется на месте.
- Войдите, - раздалось из-за закрытой двери.
Я последовал на голос и увидел артиста. Влад сидел в широком кресле, в котором свободно могли разместиться два человека не очень тонкого строения, и что-то внимательно читал.
- Присаживайтесь, - сделал он широкий жест, предлагая мне воспользоваться таким же креслом или еще более широким диваном, образующим основу интерьера гостевой комнаты номера. – Пару минут, и я полностью освобожусь. У вас же найдется пара-тройка свободных минут, - полувопросительно–полуутвердительно переспросил он.
Я заверил, что он может спокойно завершить свое увлекательное чтение. Он продолжил чтение, а я, расположившись в кресле, от нечего делать начал разглядывать комнату, изредка украдкой бросая взгляд на хозяина. Он сильно изменился. Если бы я не видел его на экране, то вряд ли узнал в этом высоком привлекательном мужчине с темно-русыми вьющимися волосами белобрысого участника наших дворовых игр. Правда, этот, сидящий напротив меня Влад выглядел старее и размытее, чем его экранный образ, но от соседского Володьки у него остались пронзительно голубые глаза.
В детстве на такие мелочи никто не обращает внимание. Ну, глаза, как глаза, волосы, как волосы. Когда бегаешь за мячом или прячешься в подвале, разве есть минутка, чтобы разглядеть дышащего в затылок такого же чумазого футболиста или разбойника. Мы и не обращали. Много позже, когда он уже перестал приезжать к бабушке, как-то сидели мы в беседке, сооруженной еще нашими дедами для таких вот посиделок, разглядывали небо сквозь виноградные побеги. Была ранняя весна, листья еще не прорезались, зато вокруг цвел миндаль, украшая поблекшую после зимы природу своим пенным кружевом. В это время кто-то из ребят, скорее всего Гарик Арутюнов, за умение хорошо рисовать прозванный Пикассо, воскликнул, указывая на небо:
- Взгляните, какой необычно насыщенный цвет у неба, как глаза у Володьки.
- Какого Володьки? – не сразу вспомнили мы.
- У внука тети Шуры с первого этажа. Он к ней раньше на летние каникулы приезжал. Она еще его Воликом называла. Помните, как она его звала домой: "Волик, быстро домой, тебе пора заниматься музыкой".
Володе совсем не хотелось покидать компанию, принявшую его, и идти "заниматься музыкой". Он сделал вид, что не услышал приглашение бабушки и продолжил гонять мяч со всеми. После того, как он во второй раз проигнорировал окрик тети Шуры, старший из нас Серго Папаскири, отчаянный драчун и забияка, при виде которого директора школ от Воронцова до вокзала хватались за склянку с валерианкой и судорожно начинали отсчитывать капли, остановил игру и произнес:
- Тетю Шуру любят и уважают все, кто ее знает. Многие в нашем городе почтут за честь выполнить любую ее просьбу, и мы не позволим даже тебе, ее родному внуку, ослушаться ее.
Тетя Шура Боровикова скорее приходилась всем нам бабушкой, а тетей мы ее называли по привычке, потому что так к ней обращались наши матери, дружившие с ее единственной дочерью Алисой. Тетя Шура всю свою жизнь проработала акушеркой в роддоме на Камо, и многие из нас появились на этот свет только благодаря ней. Разве только это? Она была воистину скорой помощью в нашем дворе и еще в двух-трех окрестных домах. Поставить банки задыхающемуся от кашля, сделать укол, чтобы остановить воспаление, сбить температуру, смазать ободранные коленки, зашить рваную рану, вправить вывихнутый палец – все это виртуозно делала тетя Шура, требуя взамен только, чтобы неукоснительно выполняли ее предписания. В любое время дня и ночи у нее наготове был набор инструментов и лекарств для оказания первой помощи.
Сколько раз из окна наблюдал, как она в одно и то же время выходит из подворотни и направляется в сторону роддома. Майские грозы, июньские ливни, августовской пекло, февральский снег, мартовский ветры – ничто не могло заставить ее пропустить дежурство.
- Ну, как же я не пойду? – смеялась она на увещевания соседок. – Я что, скажу младенцу – погоди, посиди еще внутри у мамы, пусть дождь пройдет. Какое ему дело до капризов природы, он свое дело знает – пора на свет, а я должна ему помочь.
Так и ходила до последнего дня. Она и умерла на дежурстве. Присела на кушетку, прислонилась к шкафу, да так и осталась сидеть навсегда.
Хоронили ее всем двором. Время было лихое. Ни денег, ни продуктов. Хозяйка, если на обед что-то наскребала, то об ужине для семьи и мечтать не могла. Свет давали на два-три часа в сутки, и то не известно в какое время. Однако проводы любимой тети Шуры организовали для того времени по высшему разряду. Все как положено. И панихиды провели, и священник из церкви св. Александра Невского заупокойные молитвы прочитал, и на Кукийском кладбище рядом с мужем похоронили, и поминки справили такие, что на столе все, что положено для такого случая, стояло. Чтобы проводить ее в последний путь, столько людей пришло, что случайные прохожие спрашивали: "Кого это с такими почестями хоронят?" Даже живая музыка играла. Два ее "крестника" известными музыкантами стали, они и организовали маленький оркестр. Только ее дочери не было на похоронах. Алиса как уехала поступать в Ленинград в медицинский институт, так и осталась там, в Тбилиси больше не вернулась. Наезжала раньше изредка к матери, а после развала везде было плохо – что здесь, что там. Каждый боролся за свое выживание. Моя мама звонила по номеру, который нашла в записной книжке тети Шуры, но том конце никто не ответил. Так что, может, Алиса живет где-то и думает, что ее мать еще жива. А может, наоборот, посчитала, что так долго не живут, махнула рукой и не ищет свою мать. А может, и самой уже нет на этом свете. Кто знает?
Эти голубые глаза я бы узнал где угодно. Вот и сейчас он оторвал их от своего увлекательного чтива и чуть отрешенно посмотрел на меня.
- Благодарю, что дали мне возможность закончить чтение. Чем я могу вам помочь?
Я на минуту заколебался, все еще не решив, просто попросить у него автограф для дочери или напомнить о наших былых встречах. В этот момент из кармана артиста раздалась телефонная трель, он достал трубку, отключил, положил перед собой на столик и вопросительно взглянул на меня.
- Моя дочка – большая поклонница вашего таланта, и ей очень хочется иметь ваш автограф, - попросил я, решив пока отложить встречу с прошлым.
- Нет проблем, - расплылся в улыбке Влад. – Сейчас я это организую.
Он прошел во вторую комнату и тут же вернулся, неся в руках программу своего выступления. Снова зазвонил телефон. Влад взглянул на номер и извиняюще улыбнулся.
- Простите, пожалуйста. Я должен ответить, он все равно будет звонить до тех пор, пока я не сниму трубку.
Он взял телефон и вышел с ним в соседнюю комнату.
- Большое тебе спасибо. Это как раз то, что мне надо для выступления здесь. Очень точно и колоритно. Но кто автор этих рассказов? Какая-то непонятная подпись. Что за Колокольчик, какой Колокольчик? Больше похоже на детскую кличку. Выясни точно имя автора, - раздалось из-за неплотно прикрытой двери.
Я подошел к столу и взглянул на листы, которые с интересом читал артист. Это была распечатка из интернета, внизу стояло наименование сайта, а на последней странице – псевдоним автора – Колокольчик.
Так меня в детстве звала мама. За мой звонкий голос, который всегда выделялся из всех голосов во дворе. Она мечтала, что я стану певцом и буду петь на сцене. Я же поступил в университет, а сейчас вообще работаю учителем математике в школе, в которой она сама проработала сорок лет. Я иногда пою, но в компании художника Гарика Арутюнова, строителя Серго Папаскири и врача Юры Соколова после нескольких стаканов кахетинского, когда мы изредка собираемся вместе.
Года три назад я начал писать рассказы – о нашем дворе, о школе, о Тбилиси. Никто из моих близких не знает об этом увлечении. Ну как я к ним обращусь: "Вот взгляните, я тут накропал на досуге", или "Почитайте, что я придумал". Они начнут обсуждать, где правда, а где вымысел, каждый будет лезть со своими замечаниями и рекомендациями. Пусть лучше читают те, кто меня не знает, и кого я не знаю. Когда регистрировался на сайте, вдруг всплыло это детское прозвище.
Я взял ручку со стола и под псевдонимом Колокольчик размашисто подписался – Кола (Николай) Буачидзе.
Влад все не возвращался. Мне же надо было спешить в школу, через несколько минут начинался урок в восьмом классе. Обойдется моя дочь без персональной надписи, я взял программку с подписью Влада и вышел. Нельзя требовать точности от детей, если сам опаздываешь.
Коллаж Ирины Амбокадзе