Скорый поезд №64 Харьков-Киев отправлялся в 22:55. Можно нормально завершить рабочий день и не торопясь добраться до вокзала. Сергей Петрович был доволен билетами, которые сам же купил. Летать он не любил, да и аэропорт – не ближний свет. К утреннему экспрессу на метро вовремя не доберешься, а на такси - полтинник выложишь. К тому же теряешь полдня в Киеве. А этот поезд – что надо, для серьезных людей, которые привыкли беречь и деньги, и время.
Сергей Петрович вышел из метро и направился к главному входу вокзала. Появлялся он здесь часто, и давно уже перестал обращать на вокзал внимание. А зря. Городские власти не уставали его обихаживать. Отремонтировали, продумали иллюминацию. Летом били фонтаны, весной пестрели клумбы, а в новогодние праздники гостей встречали пышные елки. Город ждал своих и гостей. И провожал так, чтобы хотелось вернуться. Сергею Петровичу все это было ни к чему. Он не слышал шум фонтанов, не видел синих огней. Быстро вышагивал, минуя людей с напряженными лицами, восседающих на необъятных клетчатых сумках, юрких пареньков «рубли-доллары-евро», обеспокоенных встречающих и торопящихся пассажиров. Таксисты – те сами избегали Сергея Петровича. Было в его внешности нечто такое, что и объяснить трудно, и не заметить не возможно. Высокий мужчина средних лет с тонкими чертами лица и пальцами пианиста, он долго оставался моложавым, морщины редко появлялись на его бледном лице. И пружинистая походка, и стрижка были скорее мальчишескими, нежели мужскими. Со временем седина выбелила, плечи согнулись, на руках раньше времени выступили некрасивые рыжеватые пятна, на шее – морщины. Вначале он сутулился, стесняясь роста, потом – по привычке. Его плечи так никогда и не расправились. Из мальчишки, минуя пору взросления и мужского расцвета, он преждевременно обернулся в старика. Странно, что по имени-отчеству его называли не часто. Все больше Сергеем. Сергеем Петровичем он был или для совсем молодых или для тех, кому срочно надо было получить информацию из первых рук по отделу кадров, который он бессменно возглавлял вот уже 10 лет. С одной стороны – нельзя было найти кандидатуру лучше. Его феноменальную память, дисциплинированность, дотошность и аккуратность трудно было переоценить. У Сергея Петровича невозможно было найти незаполненной трудовой, неподписанного приказа. Казалось бы – важное направление деятельности, уважаемый человек, но, вот парадокс, от Сергея Петровича никогда ничего не зависело. Все об этом знали, и обращались к нему скорее формально. И солидности в нем не было. Если какой-то бумажки не хватало, заложник аккуратности сам бегал за нерадивыми сотрудниками. Принимать решения не торопился, поэтому все утрясали проблемы в обход начальника отдела кадров. А он и не обижался – предпочитал покой. Работа такая – любит спокойную обстановку. Куда спешить? Ты человека не видишь, а открыл трудовую – и все по ней скажешь. И стаж, и квалификацию, и каков сотрудник – хороший или так себе. Себя Сергей Петрович относил к хорошим сотрудникам. Начинал на швейной фабрике в отделе кадров. Там конечно хватало заботы. Та – в декрет, эта – из декрета, дети все время болеют… Да, хорошая школа. Когда фабрика развалилась, он чуть не последним уволился. Сам себе документы оформлял. Спасибо, Боря, то есть Борис Александрович, конечно, взял к себе. С другой стороны, Борис Александрович не прогадал, такого специалиста как Сергей Петрович еще поискать. Преданный, аккуратный, неприхотливый. Его неприхотливость особенно явно выражалась в одежде. Сегодня на нем был как всегда сизый костюм и короткий плащ цвета асфальта. На брюки во время прошлогоднего банкета по случаю открытия нового зала он поставил пятно, и жена Людмила недолго думая, постирала их. Пятно ушло, а брюки, разумеется, подскочили и теперь обнажали серые носки, собиравшиеся на щиколотках гармошкой. Конечно, носки Людмила покупала черные, но это только до первой стирки. Туфли Сергей Петрович начистил перед поездкой в столицу, и даже надел выходной галстук в строгих синих треугольниках. Этот галстук Людмила подарила ему к позапрошлому дню рождения и теперь выдавала в крайних случаях. В общем, по мнению Сергея Петровича он выглядел неброско и вполне прилично. Конечно, он понимал, что его гардероб нуждался в обновлении, но Людмила это категорически не замечала. Кроме всего прочего, гадский ремонт не отпускал, а поступления старшего съели все сбережения. Да, времена. Сергей Петрович сам поступал, никто ему и не думал помогать. И до сих пор не думает. Не хотелось бы Сергею Петровичу, чтобы Коля повторил его путь. И Светка, младшая, но та больше на мать похожа, не пропадет. А Коле… Коле он поможет.
– Сергей Петрович! Сергей Петрович! – звонкий девичий голос вернул Сергея Петровича к реальности.
Он обернулся и увидел приближающуюся Ирочку, новую секретаршу. Прежнюю Сергей Петрович саморучно уволил полгода назад. По правде сказать, глупая была девица. А эта – больно умная. Тоже ничего хорошего. Даже можно сказать, неизвестно что для секретарши хуже: быть дурой или не быть ею. Полгода работает, а уже в курсе событий. И с залом разобралась, и с поставщиками, и в отдел кадров соваться не забывает. Борис Александрович все приказы последний месяц через Ирочку печатает, а проводить их – Сергею Петровичу. Если так дальше пойдет, то с приказами будет чехарда. Кому это надо? А если Ира вообще займется кадрами, что Сергею Петровичу прикажете делать? Работу искать на старости лет? Ну, нет! Сергей Петрович зашевелился. Начал выписывать журнал «Отдел Кадров», семинар нашел в Киеве, подсунул счет Боре. Есть все-таки разница между человеком образованным и необразованным. Только не думал он, что Борис Александрович и Ирочку на этот самый семинар пошлет. Верный знак – подсидит она его!
– Здравствуйте, Ирочка, – сухо произнес Сергей Петрович.
Ирочка дружески подмигнула Сергею Петровичу, не замечая его строгого тона. Ну что за фамильярность? Все у нынешнего поколения не так как раньше. Ира резко обернулась назад и махнула рукой. Большая машина, название которой Сергей Петрович все равно не знал, посигналила и уехала. Надо же, на какой машине нас подвозят!
– Ох, я переживала, что не успею, – улыбалась Ирочка, глядя на Сергея Петровича озорными глазами.
– Так всегда бывает: те, кто все время торопятся, вечно опаздывают, – процедил Сергей Петрович на ходу, продолжая шагать к вагону.
Сергей Петрович не только не любил Ирочку, – он еще и всячески это ей показывал. Она к такому не привыкла. Родители баловали, девочки в школе делились своими секретами, Саша Никольский носил портфель. Привыкшую ко всеобщему обожанию, Ирочку озадачивало неприязненное отношение субъекта с вечно раздраженной физиономией. Но она старалась не замечать это – не расстраиваться по пустякам.
Молча они дошли до грязноватого вагона. Проводница с непроницаемым лицом взяла их билеты. Ирочка с удовольствием заметила, что и эта проводница была одета в форму не по размеру. Юбка была слишком короткой, и нагло демонстрировала пухлые варикозные ноги и оттопыривающийся живот. Блуза едва застегивалась, на спине были некрасивые складки. Толи проводницам выдают нормальную форму, а потом они поправляются, толи фабрики экономят ткань. Конечно, если на швейных фабриках работают такие вот Сергеи Петровичи, то им вообще все равно что шить, лишь бы с бумажками был порядок.
– Что-то Борис Александрович опаздывает, – обронила Ирочка, небрежно сбросив тонкую замшевую куртку шоколадного цвета на нижнее сидение.
– Борис Александрович задерживается, – поспешил Сергей Петрович поправить попутчицу и тут же удивился собственной занудности.
Ирочка сделала гримаску не отворачиваясь, и стала распаковывать дамскую дорожную сумку. Сергей Петрович сделал вид, что не видит: палку перегнул, пора остановиться.
На столе появилась симпатичная салфетка и гора меленьких пирожков с мясом и яблоками, затем последовали любовно нарезанная ветчинка и блестящие крупные оливки, на которых Ирочка была буквально помешена.
Сергей Петрович полез в свою сумку за провиантом. Достал два бутерброда с колбасой и два с сыром. Чертыхнулся. Сказал же Людке, что их трое будет. Трудно было по три бутерброда сделать, что ли? Бутерброды были завернуты в тонкие салфетки, которые намертво прилипли к крошащемуся свежему хлебу. Сергей Петрович начал аккуратно отделять хлеб от мокрых салфеток. Получилось только хуже, потому что бумага где была, там и осталась, а он измазался маслом.
– Возьмите салфетки, – участливо сказала Ирочка, протягивая влажные салфетки с эмблемой их магазина. Сергей Петрович разозлился еще больше. Ну что она лезет? Могла бы и не заметить.
Дверь резко открылась, и в купе ввалился Борис Александрович:
– Вот вы где! Еле успел, – Борис Александрович плюхнул на полку огромную кожаную сумку, сбросил с плеч тяжелую куртку и шарф. (В тот же миг поезд тронулся.) В купе повис запах дорогой кожи и его неизменного одеколона, о котором главбух Неля Егоровна с придыханием говорила «пахнет деньгами».
Директор сел на нижнюю полку. Учащенное дыхание и раскрасневшееся лицо свидетельствовали о недавней пробежке. Но он не выглядел комично. Он всегда выглядел монументально. Как и полагается человеку его статуса. Директор – всегда директор, даже в спортивном костюме. Невозможно было бы представить, чтобы официант, ожидая хорошие чаевые, вручил счет кому-нибудь другому за их столом. Если появлялись высокие гости, то направлялись к нему не ожидая представления, а многочисленные проверяющие дамочки пост-бальзаковского возраста просили поговорить с директором непременно с глазу на глаз. Подчиненные его боготворили. Он помнил у кого когда день рождения и всегда поздравлял сам, частично оплачивал обучение ребенка старшего менеджера, подыскал хорошего кардиолога начальнику отдела логистики, когда у него прихватило сердце. Когда бухгалтерша Валентина Николаевна попала в больницу, лично посетил ее и о чем-то беседовал с врачом, по-родственному обнимая его, и судя по всему – не напрасно. А заболел сынишка у простой кассирши, которая и работала всего ничего – выделил такую материальную помощь, на которую можно было бы укомплектовать препаратами все отделение на пару недель. Кстати, Сергею Петровичу он помог дважды. Первый раз – когда взял на работу, а второй – когда помог приобрести квартиру. Конечно, Сергей Петрович отдал деньги в конце-концов, но было ясно – не будь Бориса Александровича – век бы им куковать в общаге.
При этом Борис Александрович никогда не делал из этого, как теперь говорят, – PR. Он говорил: «у меня – как у скаута – одно доброе дело в день». И не обременял свою память сделанным. И правильно. У людей память хорошая. Вот почему, когда Борис Александрович простужался, подчиненные искренне качали головами и наперебой перечисляли целебные травы для заваривания чудодейственных чаев, а если Борис Александрович уезжал с корпоратива чуть раньше – без него делалось скучно. Остроумный, веселый, жизнерадостный Борис Александрович, душа компании и стержень коллектива. Он много делал для других и ничего не ждал в ответ. В детстве он прочитал у обожаемого Джека Лондона, что человек остается человеком пока стоит на ногах, но если падает – превращается в мясо. Правда речь шла о человеке и собаках. Не важно. Люди вообще не предсказуемы. В общем, Борис Александрович старался держаться на ногах и не обольщался.
Борис Александрович на семинар в Киев не ехал – нечего ему было там делать. У него были в Киеве совсем другие, директорские дела, и о них никто ничего не знал – ни Ирочка, ни Сергей Петрович. Только Эмма Николаевна, его супруга.
– Ну-ка, что нам Эмма Николаевна собрала к ужину? – Борис Александрович с энтузиазмом начал распаковывать сумку. На столе появился превосходный балык, нарезанный тончайшими аппетитными ломтиками, охотничьи колбаски, любимый директором пармезан (с той сырной витрины, что подороже), свежайшая семга, испанские оливочки, уже нарезанные тонкокорые лимончики, крошечные огурчики, мандарины, конфеты… настоящий директорский «паек».
– Ой-ой-ой, Борис Александрович, мы же все это не осилим! Здесь же еды на весь вагон! – всплеснула руками Ирочка.
Борис Александрович достал из недр кожаной сумки квадратную бутылку Хеннесси, и твердо припечатал ее к перегруженному снедью столу, и не предполагавшему на себе столь некризисное изобилие.
– Эх, Ирочка, это же не еда, это же за-кус-ка! – проговорил Борис Александрович так вкусно, что сразу захотелось всего этого попробовать.
Ирочка тотчас захлопотала над съестным, реорганизовывая на столе все красиво и уютно.
– Так, дамы и господа, предлагаю переодеться к ужину, – скомандовал Борис Александрович, и подмигнув Сергею Петровичу начал протискиваться к двери из купе.
– Да что вы, Борис Александрович, я уже в домашнем, – отмахнулась Ирочка, – так что это я буду удаляться…
В этот миг кто-то задергал ручкой двери снаружи. Сергей Петрович с готовностью дернул ручку вправо – и на пороге предстала женщина. В руках попутчицы были две сумки, шарф, шляпа, билет, кошелек и очки. На лице сквозь утомленность проступала вымученная улыбка человека, догнавшего поезд. Вернее, как оказалось потом, она впрыгнула в отправляющийся поезд и дотащилась до своего купе через несколько вагонов.
– Здравствуйте, – тихо сказала женщина, обращаясь к Борису Александровичу – У меня десятое место.
Она на всякий случай взглянула в билет.
– В нашем купе? – удивился Борис Александрович.
– Некоторым образом, – ответила попутчица.
– Да вы располагайтесь, – пригласил Сергей Петрович.
– Да-да, не будем мешать, переодевайтесь, – пригласил жестом Борис Александрович в тесное, переполненное вещами и эмоциями купе.
Мужчины вышли.
– Серега, я не понял, ты что три билета купил? – спросил Борис Александрович вполголоса.
– Ну да, нас же трое, – недоуменно хлопнул глазами Сергей Петрович, и спешно добавил – зато у нас два нижних.
Борис Александрович только махнул рукой.
– Одно придется уступить. К тому же она может захотеть спать, а мы ей можем мешать разговорами, и вообще.
Под «вообще» Борис Александрович имел ввиду то, что он сейчас прикатил сюда, в свою компанию с бутылкой хорошего коньяка и привычкой быть хозяином положения. Быть же в положении человека, гонимого со своего законного места после скомканного ужина ему не улыбалось.
– Надо ж было догадаться выкупить все купе, или у тебя лишней сотни не нашлось?
Сергею Петровичу, понятно, это даже в голову не приходило. Ему было неприятно, что его отчитывают как школьника. Еще больше было неприятно, что он снова оплошал и этим не угодил Боре. Это удивительное качество – говорить не то, делать не так, появляться не там, заедаться не с тем, – как-то само собой прилепилось к нему еще в далекой юности, и с годами только крепло, раздражая и его и других.
Борис Александрович больше не возвращался к этой теме. Он смотрел в черноту окна редко прерываемую дорожными огнями. Эх ты, школьный товарищ. Ну что за человек? Ни инициативы, ни смекалки. Холодный, как замороженная рыба. Что скажешь – сделает, чего не скажешь – не догадается. А куда деваться – не выгонять же его? Вот Ирочка – другое дело. Полгода работает – а как вошла в курс дела. Можно ей через пару месяцев что-нибудь посерьезнее доверить. Хорошо, что ее взял на семинар. Серега – конечно выброшенные деньги. Но как не взять? Обидится. Сам ведь нашел, что удивительно.
Дверь открыла улыбающаяся женщина, в цветном летнем нелепейшем халатике и пушистых тапочках. Теперь мужчины и женщины поменялись местами. Ох, как не любил за все это поезда Борис Александрович. Опять же – Серега уговорил ехать поездом. Мол, выспимся перед трудовыми буднями… Он молча облачался в новый спортивный костюм. В рамках купе ему было тесно. Сергей Петрович по дыханию начальника чувствовал его недовольство и это его сильно напрягало. Он достал кулек с дорожной одеждой, достал из него спортивные штаны, футболку… Люда положила не ту футболку. Эта была уже старой, застиранной, он знал, что она треснула под мышкой, внизу был след от кетчупа, на который не действовали пятновыводители. Вторую положить, конечно, не догадалась. Будто можно ехать и туда, и обратно и там два дня по вечерам ходить в одной и той же футболке! «Вот дура», выругался про себя Сергей Петрович. Оставаться в костюме было глупо, переодеваться в такое – неловко. В запасе у него оставались две рубашки. Он решил остаться в рубашке без галстука и одеть спортивные штаны.
Когда с переодеванием было покончено, и дверь отворена, Борис Александрович, как ни в чем не бывало, рассыпаясь в любезностях пригласил попутчицу к ним за стол. В столь приветливом тоне Бориса Александровича невозможно было заметить его неудовольствие, вызванного нежданным появлением попутчицы. Напротив – теперь им стало веселее. Женщина, которая представилась Ниной Алексеевной, отправлялась в Киев тоже в командировку по поводу каких-то там проводов, или труб, или еще чего-то там скучного. Она оказалась, разумеется, непьющей и неголодной. Пришлось уговаривать, чтобы она не улеглась раньше времени на облюбованную ею нижнюю полку, на которой уже расположились ее сумочка, кошелек, мобильник, шляпа, очки, сразу две книжки и бутылка воды (которую попросту некуда было влепить на стол).
В дверном проеме нарисовалась проводница: не иначе как пришла на запах деликатесов. Хихикнула, одобрительно оценив стол, поинтересовалась «не желают ли чаю» заранее предполагая ответ, и с готовностью отправилась «за бокальчиками». Да, держался Борис Александрович так, что сделать для него что-нибудь было не сложно, даже приятно.
Борис Александрович откупорил бутылку, и в купе появился новый запах – плотный насыщенный запах праздника. Коньяк булькнул в натертые вагонные стаканы, которые такой роскоши за всю свою кочевую жизнь не видывали.
– У вас праздник? – поинтересовалась Нина Александровна.
– У нас ужин, – ответил Борис Александрович.
Сергею Петровичу тоже казалось неуместным распитие такого дорогого коньяка неизвестно с кем, в купе, вот так всуе, из мутных стаканчиков… Хотя характеристика «неуместно» плохо сочеталось со всем что делал Борис Александрович. Поэтому Сергей Петрович ничего такого и не подумал. Просто ему было ужасно неловко даже находиться рядом с таки столом.
– Люблю Хеннесси, привык, – пояснил Борис Александрович.
– Дорогие привычки, – кокетливо вставила Нина Александровна. Ее тон в сочетании с внешним видом веселил Ирочку.
– На привычках нельзя экономить, тем более на дурных. А то не удовольствие, а пшик получится.
Борис Александрович торжественно поднял «бокал»:
– За знакомство!
Ирочка захлопала в ладоши.
Все выпили. Ароматный французский напиток проникал в душу, согревал и веселил. Борис Александрович знал это волшебное действие коньяка: через несколько глотков его перестанет раздражать халатик Нины Александровны и непробиваемое выражение лица старого школьного товарища, который лишен замечательного и такого редкого в последние годы человеческого качества – умения радоваться жизни.
– М-м-м, – задумчиво протянул он, жуя пирожок, – какие замечательные пирожки у нас печет Ирочка.
– Спасибо, – хихикнула Ирочка, оценив комплимент пирожку, выпускаемому новой линией магазина Бориса Александровича, и взяла ломтик балыка. Сергей Петрович дожевал бутерброд с колбасой и тоже угостился ветчиной.
Борис Александрович тотчас налил еще.
Все четверо опять выпили, Ирочке стало весело и легко. Она смотрела прямо перед собой на сидящего неподвижно Сергея Петровича. Неожиданно он ей даже понравился. У него были тонкие пальцы, строгий профиль. Наверное, в молодости он был ничего, правильно и долго ухаживал за своей женой, не пытаясь затащить ее в постель. А теперь как-то потускнел. Вот Борис Александрович – тот наоборот, как дорогой коньяк – набирает обороты с годами.
– Ирочка, третий тост – за дам, – вывел ее из оцепенения Борис Александрович.
– Браво! – воскликнула Ирочка, глухо чокаясь со всеми.
Это была заведенная традиция – выпить подряд три бокала под хорошую закуску почти без разговоров, наслаждаясь вкусом. Нина Александровна не знала, конечно, этой традиции, думала, что компания частит и боялась захмелеть. А Сергей Петрович недавно поймал себя на том, что у себя дома он тоже завел такую традицию: в воскресный день выпить друг за дружкой три стопки подряд, под горячую закуску, а потом откинуться на старом продавленном креслице – и клацать пультом или обсуждать с Колей события его насыщенной искрящейся жизни. Но это, конечно, – если повезет. Если воскресная круговерть не унесет отпрыска подальше от родительского гнезда.
– Замечательный коньяк, такой приятный древесный аромат, – похвалила Нина Александровна и взяла из маленькой коробочки, примостившейся вторым ярусом конфету.
– Да, Хеннесси вообще мой любимый коньяк. Слава Ричарду Хеннесси! Конечно, есть некоторое очарование, под которое любой подпадает – все-таки крупнейший коньячный дом, которому уже более 200 лет, изысканные бутылки, рука с топориком – это понятно. Но даже с закрытыми глазами если понюхать или попробовать.
М-м-м… нет, ну я ни с каким другим не перепутаю.
– Когда-то мы пили совсем другие напитки, попроще, – вставила Нина Александровна.
– Знаете, дорогая Нина Александровна, есть такая песня у Макаревича: Давным-давно, когда нам было все равно что пить, с кем быть. А теперь – извольте видеть, возраст берет свое. Я, например, знаю, что от коньяка из привокзального буфета, как бы это помягче сказать, – удовольствия не получу. Кстати, и вам его пить не советую. Хорошо если обойдется. А если отравитесь? Разве стоит наше драгоценное, в прямом смысле слова, здоровье, учитывая состояние отечественной медицины и экологическую обстановку, таких, с позволения сказать, экспериментов? Производителей коньяка много, а жизнь одна. Да и не в коньяке дело. Правда, отсутствие хорошего коньяка – еще не повод пить плохой. Я про другое. Я люблю жизнь, если можно так сказать. В ней так много красок. А мы – часто не замечаем удивительные яркие вещи. Пропускаем их. Зато всегда видим серые будни.
– Так их же больше, – отозвалась Нина Александровна.
– Ждете выходных? – поинтересовался Борис Александрович
– Жду.
– И что там?
– Ну, вообще… – неопределенно помахала рукой попутчица.
– Понятно, отоспаться, телевизор опять же…
– А вы Ирочка, тоже живете ожиданием выходных?
– Нет, Борис Александрович. Мне и на работе неплохо.
– Зафиксировано. Но если честно – то так и надо жить. И на работу – с удовольствием, и домой. Я – за позитивный взгляд на жизнь.
– Конечно, в выходные можно оттянуться.
Сергей Петрович заулыбался. Борис Александрович подмигнул ему:
– Что? Вспоминаешь наши выходные, по молодости? Ходили в горы, в отпуск – сплавлялись по горным рекам в Карелии. Правда, в девяностые не до сплавов было. Такие времена настали. С другой стороны, вспомнить как кипятильники перевозили – почище сплава были приключения.
– Кипятильники? – удивилась Ирочка.
– Ну, ты тогда еще совсем маленькой была. Можешь родителей порасспросить, как они тогда выкручивались.
– Папа таксовал.
– О, кстати, – обрадовался Борис Александрович. – Мы тоже с женой – по очереди.
– С Эммой Николаевной?
– Да, с Эммой Николаевной. Кстати, мы сейчас об этом времени вспоминаем всегда с удовольствием. Жена – днем ездила, я ночью. Под утро возвращался – и мы пили на кухне кофе с гренками. Честное слово, классные времена были. А у нас ведь как люди? Приезжают в Париж. Впервые! И что? Идут со скучающим видом: «Так, мол, устал в дороге! Напитки в самолете не те, видите ли, наливали, гостиницу, мол, не такую заказали, ресторан – не очень». Тьфу, а не поездка получается. Да что взрослые – отпрыски их идут и ноют – ноги болят, пойдем в гостиницу. А там что? Плюхнуться на кровать – и клацать телик. Все равно, что все на французском и им ни слова не понятно. Им главное, чтобы их кто развлекал. Многие едут в отпуск – и дрыхнут все время. Тоска... Да я помню как мы впервые в Париж приехали. Покупал тур – можно сказать за последние деньги. Но гостиница у нас была первоклассная, около Гранд Опера. За такой тур можно было три попроще купить. Не жалею. Мы после этого два года не могли вырваться – я как раз супермаркет открывал. Так было хоть что вспомнить. Мы с Эммой почти не спали – жаль времени было. Катались по реке, ходили в Лувр, театры, поднимались на Эйфелеву башню, да просто заглядывали в подъезды домов – интересно было, как там местные жители обустраиваются. Бродили до утра, пока не открывались маленькие кафе. Шли на запах кофе и круассанов. Да и не в Париже дело. Нам с Эммой – и гренки на кухни – вкусно. И круассаны. Нам жить вкусно, друг с другом хорошо. Есть такие люди – не умеют радоваться жизни, а жизнь межу прочим такое не прощает. Жизнь – она такая штука…
Борис Александрович помолчал. Сергей Петрович прекрасно помнил тот страшный год, когда его товарищ был на грани. Тогда ему казалось, что и в живых-то Борис остался только благодаря своему жизнелюбию.
– Лишь бы никто не болел, – сказал он.
– И налоговых проверок поменьше, – добавил Борис Александрович. – А то это такая ложка дегтя, что никакая бочка меда не выдержит.
Сергей Петрович вспомнил, как долго от них не вылезала налоговая в 2004. Но даже проверки заканчиваются. И вот, в тот вечер, когда за проверяющими закрылась дверь, Борис достал бутылку Хеннесси из стола – и они вчетвером, включая главбуха Нелю Егоровну и завскладом опорожнили эту бутылку под лимончик и впервые с облегчением разъехались по домам. Борис хотел купить роз Эмме. Но что-то там не сложилось в магазине, или было закрыто, в общем: «Серега, покарауль!», – Борис срывал розы с какой-то городской клумбы, и они пахли праздником и свободой.
Он плеснул всем коньяку.
– За здоровье!
Все с готовностью поддержали. Есть уже никто не мог – перешли на фрукты и конфеты. Борис Александрович начал рассказывать про какие-то экзотические фрукты, которые все равно никто из присутствующих не знал и не пробовал – что в каких надо есть, и что не надо. И что есть такие, что пахнут отвратительно, а на вкус ничего. И как надо выбирать манго, и как понять что арбуз без нитратов. И что надо сделать, чтоб бананы правильно дозрели, и про то, как кто-то у них пытался выяснить зрелость киви тряся его над ухом. В общем, было тепло и весело – от коньяка и энергетики этого доброго притягательного человека.
Легли поздно – Нина Александровна не торопила время. В ее жизни было мало радости – и она знала, что этот вечер будет приятнее трех последующих. Она долго не могла уснуть. Все думала о том, что такие разные люди едут в одном и том же вагоне в один и тот же спящий равнодушный город. Сколько здесь народу? Ничего не связывает их, кроме направления движения, хоть и являются они одной группой – пассажиры скорого поезда. Завтра разбредутся по своим делам, и больше не встретятся. Жаль, что она никогда не увидит Бориса Александровича. Жаль, что она не встретила его раньше. Лет двадцать пять назад, когда ее плечи были ровными, а зубы своими, когда она не меллировала жиденькие волосики, скрывая седину, когда у нее не было живота, зато была талия, и ноги, и носила она поэтому короткие юбки и по дороге домой заходила не в аптеку, а в ближайший скверик кормить голубей и чуть-чуть посматривать по сторонам в поисках своей судьбы. Там, кстати сказать, она свою судьбу и встретила в виде типичного подкидыша, от которого родила такого же непутевого сына. Нина Александровна классифицировала всех мужчин на «подкидышей», выигрышные билеты и одиночек, которым вообще надо бы запретить жениться. Всем женщинам хочется вытащить счастливый билет, сорвать банк, но удачливых – одна на миллион. Подкидыши подсовывают себя, выдавая за выигрышные билеты. Тем горше разочарованье. Но их тоже понять можно. Одиночки могут сами – этим же надо к кому-то прислониться. Сейчас она все это проходила на опыте своего сына, которого год назад удачно женила на сокурснице, а теперь ехала разводить, вернее – препятствовать разводу, в Киев, маскируя свою отлучку под командировку. Но сейчас она не могла об этом думать. Она думала о Борисе Александровиче, который заполнил собой все ее мысли, как заполнял собой всегда и везде все пространство. Она не возражала. Обидно, что он не сидел тогда, двадцать пять лет назад в скверике, уступив место на скамейке другому. Наверное, в это время он сплавлялся по горным рекам в Карелии, или ухаживал за своей женой – дарил ей цветы, до сих пор, наверное, дарит.
Жизнь – как пазл, ты получаешь его в коробке без рисунка, яркие меленькие детали складываешь, чтобы получить картинку. Думаешь – вот сейчас сложишь красивый восход над горами, сказочный город, море с бесстрашным белым корабликом, а складываешь – о ужас! Неужели это – мне?.. Да, да, потому что других фигурок все равно нет. Нравится – не нравится, смотри.
Кто-то из умных сказал, что мир безвозвратно испорчен и неизлечимо болен, а здоровые – только те люди, которые не в ладах с собой, то есть сумасшедшие. Ах, как хочется сойти с ума. Сидеть мирно с блаженной улыбкой. Но сумасшествие не подхватишь как простуду: промочил ноги – и бюллетень. И как же хочется иногда перекинуть стол со всей этой ерундой, выйти из игры, гори оно все! Как хочется… особенно когда море и кораблик видишь на соседнем столе. Или на соседней полке, где мирно посапывает милая девочка, которая еще ждет чего-то от жизни, и которой, наверняка повезет больше чем Нине Александровне. Потому что меньше уже некуда.
Милая девочка спала безмятежным крепким сном здорового ребенка, подложив под голову маленькую ручку с зажатой в ней книгой Гофмана. Ей снилось, что она летает над красивым цветочным лугом, потому что у нее есть крылья и что она будто бабочка-антиопа, в которую обратилась добрая и могущественная фея роз Розабельверде. Она ищет на этом сказочно-красивом лугу своего друга – того самого, который привозил ее на вокзал накануне, но не может никак найти. И вот появляется Борис Александрович, но он конечно не Борис Александрович, а Проспер Альпанус, и вот, он манит ее рукой, и она вслед за ним сворачивает куда-то за заросли бульденежа и там ее ждет запряженная единорогами хрустальная раковина. А там – он. Конечно, его лица она не видит, но знает наверняка – это он.
Тяжело и тревожно спал Сергей Петрович, вздрагивал, ворочался. Он неудобно завернулся в одеяло, мотал головой на подушке. Ему снилось, что он стоял в какой-то экзотической зелени и ел какие-то неведомые фрукты, тяжело засовывая их себе в рот. Иногда не попадал – это его очень нервировало. У него была серая шкура, тяжелая, складчатая. И еще – он во сне вовсе не мог поднять веки. Силился – но не мог. К тому же у него были длинные-предлинные ресницы, которые тоже мешали видеть происходящее. Возможно, ресницы закрывали все лицо, переплетались и путались. Он не видел себя со стороны – но как-то это чувствовал. Еще было неприятно, что он с трудом поворачивал голову и толком не мог понять где он и кем окружен. Вокруг него были какие-то животные. Они стояли рядом, но он плохо мог их разглядеть. Как нехорошо ему было, в этом буйстве сочной зелени, в обилии экзотических фруктов и лиан. Неприятно. Он хотел повернуть голову, силился руками поднять себе веки, но понял: руки тоже поднять невозможно. Какое-то животное подошло к нему, дружелюбно мотая головой. Он внутренне сжался, даже зажмурил глаза. Потом все же попытался разлепить веки. Животное стояло рядом. Оно было таким же как и он. Господи, что же это за животное, он не мог вспомнить. Злился. Потом как вспышка – слон. Значит и он слон. Слон! Слон? Нет, невозможно. А эта шкура, веки, длинные ресницы? Вот чем он засовывал себе в рот фрукты – хоботом. За что ему это? Он не слон, он не животное, он хотел сказать об этом, но вместо слов из него вырвался какой-то странный звук, от которого он и проснулся, вскочил на полке, ударившись головой об потолок и чуть не слетев вниз. Бешено колотилось сердце, на лбу и спине выступил пот. Он оглядел спящее купе. Стук колес медленно возвращал его к действительности. За мутным окном на фоне все еще темного неба проносились высоковольтные столбы. Впереди у него был день. Длинный, хлопотный, скучный, в чужом окружении, с ненужной информацией. Скучный, хлопотный, длинный день.
Он медленно оглядел спящее купе. На соседней верхней полке спал Борис Александрович. Его дыхание было спокойным, грудь медленно поднималась и опускалась. Что тебе снится, школьный товарищ? Утром он его об этом спросит.
Борис Александрович задумается на несколько секунд, пожмет плечами и скажет, что ему не снилось ничего. Говорят, так не бывает. Не знаю. Он проснется бодрым и собранным. Впереди его ждет новый день.
Еще один день жизни.