Не люблю кружева, сетки и ловцы снов. Они слишком похожи на паутину.
Я потираю руки, пытаясь разогнать кровь в вечно ледяных пальцах. Поправляю рискующие свалиться с кончика носа очки. Сегодня у меня ответственная работа, требующая полного сосредоточения. Сегодня я делаю целостность личности. Мелкие зеленоватые камушки в очередной раз рассыпаются по полу. Не хочет личность цельной становиться, ну что ж, с личностями такое бывает.
Сами по себе паутины даже красивы. Эти переплетающиеся нити недосягаемой тонкости, загадочный блеск и невесомость, готовность сорваться и лететь, куда ветер прикажет. Паутины красивы. Проблема в их хозяевах.
Если ты мелкая мошка, бабочка с цветными крылышками, тонконогий комарик, если ты любишь порхать где не следует, не страдая излишней мнительностью, если неизбежность попадания в паутину однажды и для тебя из отдаленной перспективы превращается в суровую реальность, тебе ничего не остается, кроме как распластаться в липких нитях и ждать, когда из темного угла пугающе медленно начнет к тебе приближаться паук. Прими свою участь, смирить и терпеливо жди, когда тебя съедят.
Однажды, сотни лет назад, когда я был совсем маленьким, я жил со своей семьей в просторном бревенчатом доме, не помню уж, в каком из миров. Рядом с домом был сарайчик, вечно покрытый пылью и паутиной. Царство хлама, дедушкина мастерская и склад его инструментов. Бабуля с ее непреодолимой тягой к порядку хозяйничала в доме и в сарайчик не совалась. Зато туда совался я – разве мог мальчишка обойти своим всепроникающим вниманием мрачное здание с кучей бесценных сокровищ непонятного назначения внутри? Там я впервые увидел их. Сквозь грязные окна лился мутный свет – не белый, как от солнца, и не желтый, как от лампочки. Серый какой-то, позже я узнал, что именно такой свет светит вещам, а не людям. И в квадрате окна, залитом этим мутным светом, четко вырисовывались силуэты множества насекомых. Глупые мотыльки. Стрекозы-дуры. Какие-то тупые кузнечики и разные другие твари, названия которых я не знал. Все попались. Паутина в сарае была не тонкой сеточкой, она намоталась там в десятки слоев, плод многолетних стараний безымянных ткачей, сплошной кокон грязно-серой липкой дряни с вкраплениями дохлых мошек внутри. Я ткнул пальцем в ближайшего мотылька. Маленькое тельце тихо хрустнуло от моего касания, и, приглядевшись, я понял, что и этот несчастный мотылек, и все они здесь – вообще все – пустые внутри, съеденные, оболочки, в которых ничего не осталось. А из углов скалились сытые пауки: давай, подойди поближе, кокон и тебя примет. Тоже станешь пустым. Тоже будешь хрустеть под пальцами любопытных. И я в ужасе сбежал из сарая к жизни, к теплому солнечному свету, к бабушке, которой пришлось долго еще меня успокаивать.
Вообще-то, только полные идиоты, угодив в паутину, смиряются и покорно ждут своего многоглазого палача. Если старательно вырываться – не потому, что так надо, и не для того, чтобы героически сдохнуть в борьбе, а чтобы не сдыхать вовсе, осознав, что на кон поставлена твоя единственная и неповторимая жизнь… Если очень искренне и изо всех сил вырываться, то в самый последний момент, когда надежда почти угасла, можно уйти из всех восьми лапок верной смерти. Кто-то может собрать волю в кулак и сделать так единожды. Кто-то способен даже потом повторить один или несколько раз. А кто-то – я.
Наверно, все дело в этих иссушенных трупиках из пыльного сарая. Или в природной жадности. Или в неуемном азарте. Или черт знает в чем вообще. Суть в том, что я уходил из паутины, от уже готового сожрать меня хищника, столько раз, что сам давно сбился со счета. Я знал, что вечно это не продлится. Что моему везению придет конец, или пауку надоест это терпеть, и он не даст мне возможности потрепыхаться. Или сплетет специально для меня такую паутину, из которой просто нельзя будет вырваться.
Но паук поступил иначе. Он сказал, что в равной степени восхищен и разгневан моими подвигами. Он сказал, что предлагает сделку. Он сказал, что ни одна паутина меня не поймает. Что он не будет за мной охотиться. Что я смогу жить, ничего не боясь, так долго и часто, как сам захочу, но лишь до тех пор, пока та моя жизнь, что чуть реальнее остальных, не подойдет к концу. Я обрадовался – в той жизни я совсем молод и относительно здоров и еще очень долго не собираюсь умирать. «Не спеши» - сказал паук. «Есть дополнительное условия» - сказал он. «Сначала выслушай, потом решай». И паук рассказал мне, что я умру очень скоро. До выпуска. До последнего лета. Я умру, потому что мое время, растраченное на сотни других жизней, подойдет к концу. Совсем скоро. Я согласился.
А разве вы на моем месте не согласились бы? У меня еще два с небольшим года там и тысячи лет где угодно. Тысячи лет полной свободы. Полной, абсолютной свободы с четким осознанием того, что я не умру, пока жив там. Разве вы бы от такого смогли отказаться? Одна маленькая смерть против целой кучи жизней, в которых я смогу делать, что захочу, в которых мне не придется бояться смерти, озираться постоянно – нет ли поблизости паука, притаившегося в ожидании законной добычи. Я буду неуязвимым. Бессмертным. Почти богом. И все это за такую ничтожную плату – через два года моя жизнь в Доме подойдет к концу.
Когда я вернулся после сделки с пауком, Чужой указал пальцем на мои волосы и нарисовал в воздухе знак вопроса. Подойдя к зеркалу, я увидел первую седую прядь.
Дальше было больше. Все светлейшие умы Могильника ломали головы над диагнозом. Синдром преждевременного старения таким не бывает. Уникальный случай. Аномалия. Приезжали какие-то Наружные врачи, брали анализы всего, что только есть в человеческом организме, всесторонне меня изучали чуть ли не под микроскопом, обнюхивали и рассматривали. Все, что они смогли выяснить, это что случай у меня тяжелый и нуждающийся в дополнительном дорогостоящем исследовании. У государства денег на меня не нашлось. У моей семьи – тем более.
Да и какая там семья? Одна только бабушка – милейшая юная леди. Раньше каждые выходные приезжала в Дом, привозила пирожки и варенье в баночках. Теперь ездит гораздо реже. Здоровье уже не то – с ногами проблемы, да и зрение подводит. Зрение – это у нас вообще семейное. У меня вот тоже к старости резко упало. Вообще, с бабушкой – оно даже к лучшему. Не за чем ей на меня такого смотреть. Я только одного бы хотел – пережить ее. Не дать ей похоронить единственного внука. Прости, бабуль, кажется, не получится.
Мелкие зеленоватые камушки, наконец, укладываются в подготовленную для них нишу. Амулет почти готов. Не забыть бы отдать его Смельчаку, когда в следующий раз к нам в спальню заглянет. Хороший мальчик. С потенциалом. Достойный будет у Дома Хозяин после Чужого.
Достойный будет у Дома амулетчик после меня.
Я ни разу не пожалел о своей сделке с пауком. Я прожил достаточно, чтобы встречать смерть с легким сердцем. Я ни разу не пожалел. Почти.
Интересно, успеет мне исполниться восемнадцать до того, как я умру от старости?
Вы же знаете, что пауки делают с угодившими в паутину мухами?