Да, это тот самый город. Мой город. Жил я почему-то на Первой, угол Среднего, в невообразимой коммунальной квартире, в которой постоянно менялась планировка. В ней не было сторон света, и солнце светило в те окна, в которые хотело. Когда в мои, когда нет…
И этаж я никак не мог запомнить. По лестнице я всегда поднимался на второй, по старой, темной лестнице с широкими стертыми известковыми ступенями, но оказывался то на третьем, как на Германа, то на одиннадцатом, то смотрел вниз с головокружительной высоты и видел под собою небо. И возраста у меня не было. Чаще всего лет пять-десять. Или совсем старик, ступени давались трудно. Сильным не был никогда.
Но это всегда было на Ваське. Выйти с него я не мог, не пускали мосты. Однажды мы с мамой шли по Шмидта, осень, страшный шторм, по свинцовой воде несло льдины, и они шли поперек течения и против, выскакивали из воды, как тюлени, и били в быки опор моста. Но крошились не льдины, мост. И разводной пролет рухнул под нами, мы стали выгребать к Английской набережной, у Музея Истории Ленинграда была пришвартована «Аврора», как тогда, в шестьдесят седьмом, но она тонула, весь борт раскурочили льдины. Набережная рушилась, гранитные глыбы облицовки валились в воду, обнажая старинные деревянные сваи, все в смоле, и видно стало берег, просто берег, с полоской песка и льда, тот самый, что и был до того, как его одели в гранит. Мама выплыла первой, и долго металась по берегу, а я ждал, барахтаясь на стремнине, пока пройдут пароходы, пытаясь нащупать ногами дно на одиннадцатиметровой глубине. Я весь заледенел, но дотянул до берега. У Сфинксов. И мы пошли в глубь острова, на Андреевский рынок. Так и не преодолев Неву, так и не попав на другой берег.
Только однажды я катал ее на финских санях среди роз и кустов сирени по Крестовскому острову. Через мостики и камыши, вдоль пляжа и под теплыми зелеными куполами невиданных деревьев субтропического леса, и лесов всего мира - Трансвааля, Йеллоустоуна, Байкала и Канады… На следующий день, там, в той жизни, она умерла. Я не пролил ни единой слезы на ее похоронах, мне показали, где она…
Там хорошо.
Когда я читал Достоевского, меня стало заносить в Коломну. Маршрут был примерно одинаков: от дома семь по Конногвардейскому переулку, через подвесной мост над свинцовой Мойкой под убийственным ветром с дождем, вдоль самой Мойки, на дне которой бегали собаки и вязли катера. На Английском проспекте мне удавалось увернуться от конечной цели. И я шел до площади Тургенева, но меня загибало вправо, на площадь Репина, и, когда уже маячил впереди Калинкин мост, он стекал под дождем в Фонтанку, рушился, и, левое плечо – вперед. Я нырял в щели темных улочек без названий и людей, туда, туда. Смыкались доходные дома надо мной в головокружительной высоте, и по мрачным осклизлым туннелям со слепыми окнами я мог идти только по ветру. А он меня гнал и гнал, все сильнее и настойчивее, туда, к моему последнему пристанищу. Мне еще удавалось отвертеться от моста на Декабристов, но последний мост я пройти не мог. Ветер стихал, на западе начинало угадываться солнце, и я шел к нему. На свет и тепло. Через Пряжку, к воротам единственного здесь светлого, опоясанного высокой каменной стеной, желтого дома…
А сегодня я стою на остановке на углу Первой и Среднего и жду трамвая, мне надо в Университет, почему-то на Петроградку. Рядом стоит Борька Михалевский, ему туда же, хотя, зачем, я не понимаю: он профессиональный судовод и водитель, мы редко думали с ним вместе, все больше – делали. Хотя, может быть, я не все про него знаю…
Он что-то ест из пакета, много и долго, наверное оттого, что там, в той жизни, он голодает. Он садится в трамвай. А я, как во все годы учебы, нахожу себе предлог и оправдание, чтобы этого не делать. Я провожаю взглядом трамвай, вильнувший хвостом на повороте. Он наддал и понесся к Тучкову мосту, прочь с острова. А я разворачиваюсь и иду по Среднему, но совесть начинает меня жрать, и я впрыгиваю в следующий, всего-то три остановки, и Университет, здание Двенадцати Коллегий. Наверное, я вздремнул, и с ужасом вздрогнул от возгласа:
- Следующая остановка – «Московские ворота»!
Господи, твоя воля, куда ж меня занесло!? Я пулей вылетаю из дверей и оторопело смотрю на Сфинксов. Тех самых, к которым мы когда-то выплыли с мамой. Кричу по инерции какую-то обиженную чушь вагоновожатой, но лязгнул железом звон, и трамвай укатил в порт. Куда же мне??? Где-то во дворах между Восьмой и Пятой, между Средним и Большим – БФА, большая физическая аудитория, мне туда, там лекция. Почему там, неясно, она ж на Менделеевской, на территории Университета, в здании НИФИ. Но, уже который раз, неясно что или кто переносит ее туда, во дворы Среднего. Я иду, быстро и напористо, мне опять захотелось что-то узнать, значит надо снова учиться. Сидеть на лекциях и семинарах, судорожно стараясь разобраться в монотонном потоке слов, наполовину непонятных, петлять за чужой мыслью, которая изначально под подозрением в неточности, и снова и снова грызет меня червь сомнения. Ну, буду я опять учиться, ну, пусть пойму то, чему меня учат, да пусть хоть экзамен сдам, но узнаю ли хоть что-то??? Тем более, то, что нужно мне. Ведь я, наверное, хочу чуда. Чтобы открылась дверь во вселенную, и я не просто сунул нос в неизведанное, а все понял. Сразу и до конца. И вошел бы спокойно и широко в родной дом, где мне все понятно. Я хочу, чтобы передо мной был бесконечный океан неизведанного, но чтобы я знал, как это понимать. И умел это делать, уверенно и безотказно. Загадок без счета, инструмент для решений есть, мозгов хватает. Время превратилось, наконец, в реальную четвертую координату, я могу по ней, как захочу – вперед, назад, вдоль и поперек. Вечный кайф…
Шаги мои все быстрее и быстрее, я начинаю задыхаться, ныряю в Академический переулок, вот он, двор, широченный, на пять футбольных полей, его надо пройти наискось, и по лестнице – вверх, вверх. Вверх!
Но я стою на берегу Смоленки, и смотрю на сверкающий новострой на том берегу Малой Невы, соображая, куда же делись «Алмаз», РЭБ, «Судоэкология». Опять не туда занесло. Надо было с Борькой. Меня затопила грусть. Яростная и злая, предвестница слез разочарования. Опять я струсил и увильнул. Ведь только раз дается шанс сделать все правильно, и тогда получится все. Что хотел сделать – сделаешь, хотел понять – поймешь. А я не сделал простой и четкий шаг в нужный момент, упустил его, и опять, как всю свою жизнь, пытаюсь наверстать упущенное. И теряю даже то, что имел, что было моим, казалось бы, навсегда. Сейчас я потерял свой город. Он стал какой-то спортплощадкой, пусть со свежей зеленью, но не мой совершенно, я вижу реку, но не узнаю ее. Какие-то сетчатые заборы, как на теннисных кортах, похоже на стадион «Зенита», вагончик. Из него выбегают парни в камуфляже с автоматами, грамотно рассыпаются и начинают брать кого-то невидимого. Со стрельбой, гранатными разрывами и очень четкими командами не то инструктора, не то сержанта. За правым плечом с недолгими равными промежутками хлестает бич, размеренно работает снайпер. Все происходящее мне предельно понятно, неужели именно это – мое??? И будет только это, а не познание мира, в котором я живу? Неужто мир так убог и примитивен?
И другого, настоящего, не то, что мне не дано, а просто нет? Вообще нет???
Его нет. Нет. Нет…
Меня топит ужас, бойцы рванули вперед, остался только сержант – инструктор. Я в полной безнадюге подхожу к нему:
- Заплутал, командир. Мне б на Средний.
- Что-то ты не в себе.
- Экзамен провалил – вру я. А, может, по сути, и не вру.
- Ща, момент. Бойцов свистну, взяли гадов. Победа. Ты где служил?
- Казахстан, авиация. 82-84.
- Круто. Я в курсе, старший брат там отдувался. Пошли с нами, тут рядом. Отметим.
Я иду за ним и соображаю, что сейчас опять начну пить. Только этого мне не хватало.
В кромешной темноте вырисовывается печь, дивное творение Валеры, доктора физматнаук, за окном воет пес, далеко, на грани слышимости, тихо дышит железнодорожный поселок, и я рывком сажусь на постели.
Сон. Слава Богу, не все потеряно. Еще есть время хоть что-то понять…
Боре надо позвонить. Не умер ли…