Лебедь

Когда я писал стихотворение «Рысь» (позже я его значительно переделал), я ещё не читал повестей писателя Бондаренко А. М. «Шатун» и «Урочище Глухое».
Когда я писал стихотворение «Путник», я ещё не читал его повести «Вынужденная посадка».
В то время я с ним не был даже знаком.
Но вот что удивительно: все его вышеупомянутые повести в чём-то перекликаются с теми моими стихами. Сюжетом ли, чем — я не знаю. Но перекликаются — это точно!
Возможно, с этим кто-то не согласится. Но ведь сколько людей, столько и мнений! К тому же его повести и рассказы порой схожи с аналогичными ситуациями многих людей. Эти произведения помогают вытащить из глубин памяти человека немало общего, близкого и родного, а порою грустного, горького и обидного! Не исключением являюсь и я.
Недавно, закончив читать его воспоминание-рассказ «Гуси-лебеди», я вдруг вспомнил о лебеде.

В тридцати километрах от фактории Суломай в Эвенкии, что находится на берегу Подкаменной Тунгуски, стояла нерабочая партия Илимпейской ГЭ, в которую на летний период срочно нужен был сторож.
А я накануне искал что-нибудь в этом роде и заезжал в Геофизики, которые находятся рядышком с Верхне-Пашино. Там я разговаривал на эту тему с Каминским В. М. — директором экспедиции. И он дал мне добро.
Улететь в Эвенкию я должен был через пару деньков.
Устроившись в общежитие экспедиции, я поехал в кафе Енисейска на прощанье гульнуть.
Ну а как же?! Ведь мне предстоял сухой закон на полгода!
Но как только я заказал двести пятьдесят грамм коньяка, у меня запиликал вдруг телефон.
«Кому там от меня в … надо?» — недовольно подумал я и, заглушив мелодию Ференца Листа, буркнул в трубку:
— Да!
— Иван Иванович, вы сейчас где? — спросил меня ответственный за мой вылет начальник первой партии.
— В Енисейске,— лаконично ответил я.
— Срочно приезжайте сюда! Вылет — через два с половиной часа!
— Как через два с половиной? Вы же сказали — через два дня!
— Всё поменялось! Вы же знаете специфику нашей работы. Не первый день в экспедиции. Немедленно приезжайте! Получайте аванс и собирайте манатки. Вас уже ждут. Давай, Иваныч, галопом!
Я чуть не облез! Вот это облом! Вот тебе и расслабился! Вот тебе, бабка, и Юрьев день!
Рассчитавшись и вылив в себя дорогущий коньяк, я пробкой вылетел из кафе, на ходу одеваясь. Глянул на остановку: автобус уже подъезжал.
Матерясь сквозь зубы, что не удалось даже перекурить, я бегом проскочил в его двери, которые уже закрывались. Ждать другого было опасно. Он мог прийти минут через сорок, а то и позднее. И минут через тридцать я был уже возле кассы, где брал аванс — десять тысяч рублей.
— Там речка, Иваныч! Щас рыба попрёт! Лодку, сети купи. Я тебе просто завидую! — увещал, улыбаясь и крутясь возле меня, как мышь перед салом, кто-то из экспедиции.
«Какая, к чёрту, лодка? — со злостью подумал я.— На какие шиши? Тут на жратву бы хватило! За зиму, поди, всё там сожрали. Неизвестно, какие продукты в наличии». Позже выяснилось, что я как в воду глядел! Но, как говорится, знал бы прикуп, жил бы в Сочи!
Быстренько расписавшись в ведомости и получив деньги, я схватил свою робу в охапку и бегом рванул в общежитие. Ведь ещё предстояло найти коменданта, что-то сдать на хранение, что-то — взять с собою. О спиртном, да ещё при начальстве, не могло быть и речи! Сразу бы отработал! Там такие номера не проходят.
Настроение, что называется, было ниже среднего.
Не успев заскочить в свою комнату, я увидел, что за мной подкатил старый «кавзик». И водила начал сигналить, как в Новгороде набат во время нашествия шведов!
Мой бег из одной общаги в другую, где я сдавал бельё, свои вещи, очень смахивал на челночный бег, которому нас учил в своё время в военном училище — НВВПОУ — начальник кафедры по физической подготовке подполковник Ненарокомов. Дай ему Бог здоровья, если живой! Он из меня, тогда ещё сверхсрочника-курсанта, фактически — дохляка, сделал настоящего нехилого парня. И если бы мне не пришлось отчисляться со второго курса, то я бы стал мастером спорта ещё задолго до получения офицерских погон. На педсовете училища, где решался вопрос о моём отчислении (я пригласил в кабак «Золотая долина» двух курсантов с четвёртого курса, они, «нажравшись», устроили драку со студентами универа, попали в милицию, а крайним был я!), этот офицер был единственным, кто за меня заступался. А позже, когда я сам добровольно написал рапорт об отчислении из училища, сказал сослуживцам: «Жаль, что Кочетков уходит». Эти его слова были самой лучшей наградой, которую я когда-либо получал! Это был высший балл за мою целеустремлённость и настойчивость во всём, на что я был только способен, в любом виде спорта, которому он нас обучал! Это из его уст прозвучало так, словно мне присвоили звание Героя Советского Союза!
Наконец я запрыгнул в автобус, и мы понеслись в сторону Прутовой, где поджидал вертолёт. Рейс был не из приятных. В вертолёте стоял гроб с телом двадцатидвухлетнего парня-геолога, который, как говорили, умер от рака. А рядом с гробом находились его молодая вдова с маленькой дочкой.
Кроме лётчиков, их и меня, сидело ещё два человека. Гроб везли в Ярцево. А дальше вертолёт шёл до Бора, где мне предстояло переночевать в аэропортовской гостинице до следующего утра. И уж потом, на другом вертолёте, лететь в Эвенкию.
До Ярцево мы приземлялись в двух или трёх деревнях, названия которых я уж не помню. Там пилоты забирали и высаживали эмчеэсников с их оборудованием: они взрывали заторы на речках.
В Ярцево мы находились часа эдак два. Сначала ждали машину, которая за гробом приедет. Потом грузчиков, чтоб гроб погрузить. Потом был обед у пилотов. Затем в вертолёт набежала компания навеселе, среди которой выделялась одна очень красивая женщина с бесподобной фигурой и ножками — закачаешься!
Она угощала всех коньяком, в том числе и меня, которому почему-то уделяла больше внимания, чем того требовал этикет. И, честное слово, если бы мне не лететь, из-за моих проклятых проблем то с жильём, то с безденежьем, я остался бы с ней! Остался бы навсегда! Она меня просто обворожила!
Но всё когда-то кончается, и мы наконец полетели.
Посёлок Бор мне понравился. Уютный, ухоженный, симпатичный, стоящий на высоком берегу Енисея. Своему названию он соответствовал. Кругом стоял жёлтый бор. Красивые ангарские сосны густо стояли повсюду, даже в посёлке.
Продуктовые магазины работали допоздна, и я потратил там все свои деньги. Закупил абаканской тушёнки (которую позже скормил всю собакам: не тушёнка, а жилы одни — по сравнению с советскими временами, когда за ней бегали и найти её, за отличное качество, не представлялось никакой возможности, даже по блату), сгущёнки, хлеба, мешок круп, макаронных изделий, чая, кофе и сигарет. Не забыл, естественно, и спиртное. Там меня контролировать уже было некому! Перед сном немного расслабился, а утром, с мешками, сумками, коробками, которые мне помогали нести добрые люди, пошёл к вертолёту, на который мне указали. Билет был куплен заранее, на что потом командир экипажа сказал, что мог бы и так долететь, всё равно «вертушка» шла за геологами, которых я и менял.
Народу в ней набилось изрядно! Многие просто стояли. В иллюминатор я видел, как Подкаменная Тунгуска своим рукавом впадает в Енисей, не очень далеко от посёлка.
В посёлке Суломай, где сел вертолёт, пассажиры все вышли, и мы, набрав высоту, полетели в тайгу. А буквально через считанные минуты подлетели к площадке, которую заблаговременно геологи сделали для вертолёта.
Их было немного. Человек десять-пятнадцать. Все с сумками, рюкзаками, мешками — в общем, с собственным скарбом.
Я быстренько выкинул все свои вещи, которые принимали ребята, и мы, пожав на прощание руки друг дружке, расстались. «Вертушка», поднявшись, набрав высоту, завалясь влево, ушла в сторону горизонта. Для геологов сезон был закончен.
Когда затих гул вертолёта где-то там, за горами, ко мне подошёл парень, с которым мне предстояло прожить три недели до его замены другим. А с тем, в свою очередь, уже предстояло жить целых пять месяцев с лишним.
Мы познакомились. И Сергей, так звали парня, здоровый, что твой медведь, помог мне за два захода утащить всё барахло в ближайший балок, принадлежащий начальнику партии, в котором стояла и рация.
Время выхода в эфир было чётко фиксировано: утром, в половине девятого.
Естественно, мы с ним приняли за знакомство, после чего я достал DVD, и мы стали смотреть фильмы, которые я захватил.
Через два дня спиртное закончилось, и началась рутинная жизнь. Набрать талой воды, дров наколоть, печь затопить, еду приготовить. В Эвенкии в начале мая ещё стояли небольшие морозы. Кругом лежал снег, который за ночь превращался в корочку льда. А днём под солнечными лучами темнел, тяжелел, оседал. Стали появляться проталины. Подкаменная Тунгуска уже шевелилась, ночами трещала, и вода, которой надоело быть под панцирем льда, выдавливала его из себя, обложив берега огромными ломаными кусками, как айсбергами.
День ото дня всё чаще и громче тайга наполнялась разноголосием птиц. Весна настойчиво, хоть и незаметно, прогоняла старую зиму. Обновлялась природа. А в одну из ночей вдруг, громко хлопнув, вскрылась первая полынья, которая расширялась и расширялась, и по ней неудержимою лавою вниз по течению, в Енисей, мчалась, поскрипывая, шуга. Вода в реке прибывала и поднимала лёд всё выше и выше, несмотря на высоту и крутизну берегов.
Фильмы, которые я привёз, все были просмотрены. Поэтому мы обшарили другие балки; в надежде найти что-нибудь новое. Но найденные диски были уже заезжены донельзя и зависали. Поэтому вновь, по второму заходу, смотрели уже порядком надоевшие фильмы. А вскоре закончился и бензин. И мы остались не только без фильмов, но и без света.
Время медленно, но бежало. И вот наконец прилетел его сменщик. Мы попрощались с Сергеем.
Человека, который его заменил, тоже звали Сергеем, с распространённой фамилией Морозов. С пионером-героем у него общего было мало…
Он сразу же мне не понравился. Было в нём что-то отталкивающее. «Но ведь внешность бывает обманчивой,— подумал я.— А у нас в России к тому же по одёжке встречают, по уму провожают. Ну что же, поглядим, посмотрим, что ты за гусь!» — думал я, помогая ему занести вещи в балок.
Он, как и я, тоже прилетел с «огненною водой». И мы дня три расслаблялись. Морозов всё время хотел показать, что он — старый таёжник, бывалый геолог. Любил поставить акцент на личных дружеских отношениях с Василейкиным, начальником этой партии. Излагал мысли о будущем, выношенные идеи. И всем своим видом как бы доказывал, что он знает жизнь!
— Щас я свои дела сделаю, кредиты возьму, фирму открою — и заживу! Всё! Хватит с меня! Пусть идиоты здесь горб наживают! Это последний сезон — и шабаш! — с пеной у рта объяснял мне Морозов.
Я больше помалкивал, устав пытаться вставить хоть слово в его непрекращающиеся тирады. К тому же я вроде бы как обязан был ему. Водка-то не моя! Да и по натуре, внутри, я человек мягкий, бесхитростный и совестливый. Конечно же, не со всеми. Со всеми — нельзя! Есть подонки, которым палец в рот не клади — по уши откусят! Пользуясь твоей добротой, оболгут, оха;ют, перед людьми опозорят! Попробуй потом отмойся, докажи, что ты не верблюд! В общем, я ждал терпеливо, когда он заткнётся.
Тем более что мне с ним в тайге предстояло ещё жить и жить! До самой глубокой осени, пока не сменят геологи и партия вновь не начнёт изыскания.
Будучи не первый день в геологии, я знал, что делают одиночество и однообразие, да ещё в замкнутом пространстве, с людьми. А куда ты пойдёшь? Как ни верти, а кругом — тайга! Разве это не замкнутое пространство? Люди в такой обстановке быстро звереют от ненавистных им рож. Порой просто хочется взять и убить!
Увы! Но такое бывает. А потом убиенного списывают на тайгу. На медведя! Ушёл, дескать, человек как-то ночью и не вернулся. Я лично видел, как на «Оморо-3», на речке Тахамо в Эвенкии, милиция с охотниками, с геологами и собаками, с начальством искала пропавшего человека. Безрезультатно!
А могут, оттащив подальше от геологического посёлка, немного присыпать землёй. А там уж дело медведя! Он любит тухлятинку.
Нередко геологи погибают и из-за собственной дурости. Нажрутся бодяги, спирта технического или ещё чего-нибудь в этом роде — и всё! Каюк! А могут, чтобы скрыть преступление, списать покойничка на эту причину. Деньги в наше время делают всё! Дадут «на лапу» патологоанатому и главврачу — и шито-крыто! Ищи потом в поле ветра! Да и вдове с ребятишками до полного их совершеннолетия пенсию платить не придётся. Удобно! Почти в каждой партии в среднем за сезон, а это полгода, гибнет по человеку, а то и более! В той партии, где я работал, говорили, за сезон погибло пять человек! Но надо отметить, что причины гибели людей бывают неодинаковы.
А что такое геологический труд? Это работа от самой зари и до глубокой ночи. Полгода в сезон, без выходных! Без праздников! По восемнадцать и более часов в день! Праздник только один — Новый год! Всего один день! В геологии всем достаётся, кем бы ты ни был. За исключением в летнее время охранников, сторожей. Хоть «косачам», которые растягивают многокилометровые провода, хоть шофёрам: попробуй в мороз крутить гайки, особенно когда он за пятьдесят градусов по Цельсию, или летом вручную, через пупок, снимать и ставить тяжёлые двигатели, коробки передач и мосты! Хоть трактористам, вальщикам, рабочим топографических отрядов! Этот труд сравним разве что только с трудом охотника-промысловика. Да и то охотник может себе позволить отдохнуть, передохнуть, а там — не позволят. Приехал «пахать», так будь любезен — «паши»! Если сможешь! Если «вывезешь» этот безмерно неблагодарный, малооплачиваемый и тяжелейший геологический труд! Вот такая работа! Вот такая «романтика!» А потом, после окончания сезона, геологи пьют! Беспробудно! Конечно, не все, но в основном те, у кого «ни флага, ни родины». Не зря же говорят, что геологи — первые пьяницы, а потом уже — офицеры! Надеюсь, они не обидятся на меня, я сам отслужил более восьми лет в армии. Ещё будучи в другой партии, я удивлялся: геофизики рубят профиля; по старинке, план для топографического отряда (топ. отряда) — просека длиной тысяча двести метров в день и шириной четыре метра. Отряд состоит из механика-водителя, топографа — он же является бригадиром, двух вальщиков и одного рабочего. Рабочий обязан приносить воду, масло для пил, обрубать сучки и откатывать баланы, напиленные вальщиками по два метра. Работа не прекращается несмотря ни на что, будь то дождь, град, снег, мошка или гнус. Кстати, от последних не спасают и накомарники-сетки! А эта гадость, для тех, кто не знает, проникает повсюду и забивает рот, глаза, уши! Никакая мазь не спасает! За год сейсморазведка уничтожает миллионы кубов леса! Почему бы не сканировать землю с вертолёта? Ведь учёные из Новосибирска уже нашли такое решение. Об этом и по телевизору показывали. Дорого? А уничтожать лес, который растёт сотнями лет,— это нормально? Почему бы не пустить вслед за топ. отрядом передвижную военную пилораму? Ведь у нас давно есть такие! И план профилей увеличить вдвое. Пусть те, кто пойдёт сзади, сами отрубают сучки и перерабатывают древесину на месте. Сколько бруса, доски, лафетов можно вывезти по зимнику из тайги! Сколько можно построить домов! Или что, у нас бездомных и малоимущих, не говоря уже о молодых семьях, больше нет? КОГДА ЖЕ В РОССИИ ДУМАТЬ НАУЧАТСЯ? Или слова Чаадаева, сказанные более двух столетий назад, о том, что «РОССИЯ СОЗДАНА ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ПОКАЗАТЬ ВСЕМУ МИРУ, КАК НЕ НАДО ЖИТЬ», ещё актуальны???
Дни шли за днями. Тайга незаметно освобождалась от снега. Мутные потоки ручьёв, как неустанные труженики, днём и ночью спешили внести свою лепту в весеннее половодье. Река настолько очистилась, что вверх по течению по Подкаменной Тунгуске из Красноярска в сторону Ванавары и Байкита и по факториям ползли караваны судов. Они, проходя мимо наших балков, стоящих на высоком обрывистом берегу, непременно сигналили нам, таёжным бродягам, приветствуя длинными своими гудками.
Караваны шли днём и ночью. Речники торопились. Пока стоит большая вода, надо успеть! Навигация — дело серьёзное! Тем более — северный завоз! Не успел, проморгал, упала вода — и всё! Жди осеннего половодья. А то и следующего года, весеннего разлива. Вот накукуешься всласть! Потому что речка летом сильно мелеет. А ещё — перекаты, перекаты… А сколько неприятностей, нервов! В общем, никому нелегко. А сливки снимут только богатые. Которые « тоже плачут», став ещё богаче, а бедные — ещё беднее.
Во время утренних сеансов связи с экспедицией Морозов к рации меня не допускал. Хотя в армии я был радистом. И моя основная воинская специальность — начальник коротковолновых радиостанций средней и большой мощности, радиотелеграфист.
Он очень любил, прямо со сладострастием, пообщаться с диспетчером и начальством. Видимо, тем самым доказывая им, какой он незаменимый, нужный и важный специалист-работник!
Когда возле техники и балков на нет сошёл снег, Морозов отправился пилить близлежащие ели для вертолётной площадки, а я — наводить порядок в посёлке. И собирать после геологов банки из-под продуктов, которых было немало. Приходилось лазить и под балки. Все эти находки необходимо было сжечь на костре. Во-первых, чтобы они не тухли и поменьше от них было мух, а во-вторых, потому что на запах тухлятины мог припожаловать и «хозяин», то есть медведь!
В ту весну в какой-то из партий медведь так сторожей погонял, что они на балки позалазили. Жить-то охота! Тут не то что на балок — на небо залезешь! А ружьишка-то нет. Страшно! Я видел снимки объеденных геологов — жуть! Кто и откуда были эти несчастные, я не знаю! Да какая, собственно, разница? И когда однажды метрах в двухстах от балка, в котором мы жили, рухнуло дерево, то ли от старости, то ли ещё от чего, я минут двадцать, не мигая, глядел на то место. Не исключаю того, что в этот момент мои волосы встали дыбом. Соображал, куда, если что, убегать!
С первых же дней мы стали ругаться с Морозовым. Затем — всё чаще и больше! Мне надоели его трёп и всезнайство! И вот в один из дней, под предлогом, что посёлок растянут, а кругом стоит техника и уже глаз да глаз нужен за всем, что надо глядеть в оба с обоих концов, я переселился в балок, что стоял в самом конце посёлка, возле бани. Которая, в свою очередь, тоже находилась в балке.
Морозов стал было отговаривать меня, но я молча забрал свои вещи и с облегчением переселился, чтобы не видеть его наглую рожу. К тому же ещё — бывшего мента! А средь них порядочных людей очень мало!
К тому времени, как я перебрался в балок, у нас закончились хлеб, лук и картошка. Знал бы я, будь ещё в Бору об их скудных запасах, на все деньги купил бы картошки, лука и хлеба!
О, как я о них мечтал! Мне казалось, что вкуснее этого нет ничего на свете! А когда я окончу работу и прилечу в Енисейск, я буду есть только это!
Мука у нас и та уже подходила к концу. К концу подходила и вкусная калининградская тушёнка. Макаронных изделий, не считая тех, что я привёз, оставалось пять-шесть коробок. А остальное — каши, каши, каши! Да ещё соль, сахару пара мешков, несколько мешков разных круп и жалкие остатки гнилых рыбных консервов.
На завоз надеяться было нечего. Партия за сезон вроде бы ничего не нашла. И к тому же, как я уже говорил, нерабочая. А один час вертолёта стоил семьдесят тысяч рублей! Хорошо, что собак к тому времени уже не было. Их забрали хозяева из Суломая. А то ещё и их бы кормить!
Рыбы поймать бы, но чем? Ни лодки, ни снастей — полный «голяк»! Да и рыбы, где мы стояли, не было и в помине! Суломайские и те, у кого был бензин, ездили от нас вверх по течению километров пять или семь.
В общем, выживайте как хотите! А те продукты, что были в наличии, уже в глотку не лезли.
Морозов сбагривал последнюю тушёнку эвенкам в обмен на водку. Пару раз и меня приглашал, пока я не увидел, в чём состоит фокус его запасов спиртного, после чего перестал к нему заходить.
Как-то раз к нашему берегу причалила лодка, и я с удивлением узнал в двух рыбаках из Байкита начальника милиции подполковника Фёдорова и охотоведа Сергея. Фёдорова я знал с 2008 года, когда работал кладовщиком в пятой партии, база которой находилась в Байките. А Серёгу — с 1988 года, когда работал там же в качестве и.о. заведующего интернатом, затем — кладовщиком роно, а позже — снабженцем совхоза «Байкитский» и был к тому же членом правления кооператива «Современник».
Это же надо, откуда за рыбой приехали! Пятьсот километров вниз по течению, и столько же — вверх! Тысяча километров туда и обратно! Ни в Байките, ни возле рыбы не стало. А когда-то, ещё в 1988 году, во время половодья, я на удочку с берега там рыбу ловил! Дожили, называется!
— Какие люди — и без охраны! — воскликнул я.
Они, увидев меня, в ступоре были минуту. Потом, узнав, засмеялись и поднялись ко мне. Мы поздоровались.
— Да-а! Действительно, Земля круглая! — воскликнул Фёдоров.
В отличие от Серёги, он был слегка подшофе.
Мы поднялись к балкам и присели возле костра. Часа два хохотали, что-то там вспоминая. Морозов, косясь на меня, криво улыбался, но в разговор наш не ввязывался. Молчал, что называется, в тряпочку! Потом мужики отдали мне полведра хариусов и уплыли.
И вновь потянулись длинные, однообразные, скучные дни.
Река заметно мелела и к началу июля уже была как парное молоко. Я стал купаться. Ложился на спинку и, с наслаждением отдаваясь тёплой воде, позволял ей сносить моё тело вниз по течению метров за сто пятьдесят. Потом брёл назад по воде, распугивая гольцов, до огромного плоского валуна, на котором я загорал неглиже. Вновь ложился на спинку и повторял так многократно всю процедуру.
«Солнце, воздух и вода — наши лучшие друзья!» — вспоминал я в эти минуты слова из пионерских лагерей далёкого моего детства, в которых пробыл аж пятнадцать сезонов! Лучшее время жизни в самой лучшей в мире стране! Говорю без сарказма. Меня поймут только мои современники, не укравшие у страны ни кусочка и не нажившие капиталы преступным путём.
Как-то раз, лёжа на камне в чём мать родила, я услышал шум вертолёта.
«Может быть, к нам?» — шевельнулась надежда. Но вертолёт, выпрыгнув из-за горы стрекозой, вовсе не собирался к нам на посадку. Он забирал чуть левее, куда-то в сторону. Возможно, он шёл на Байкит. И вдруг, резко нырнув, стал снижаться, теперь поворачивая вправо, идя на меня.
— Это ещё что за хрень? — недовольно пробурчал я, глядя на этот манёвр.
Мне вовсе не улыбалось предстать пред очи кого бы то ни было таким Робинзоном на мной установленном пляже нудиста. Я, хмурясь, поднял свою бородатую рожу с длинными патлами и стал наблюдать.
Наверное, там вначале предположили, что на берег вынесло тело утопленника. А потом, увидев технику и балки, догадались, что это геолог на отдыхе. Тем более утопленники башкой не крутят! И я явно не смахивал на него. И вертолёт, снова резко набирая высоту, завалился налево и исчез за нашей горой. Представляю, как там посмеялись! Особенно женщины. Почему-то я думаю, что там обязательно были женщины. Видимо, у кого что болит…
Как только затих шум вертолёта, на речке уже где-то гудела моторка. Работу двигателя река разносит на сотни метров — значительно дальше от того места, где находится судно. Но одеваться мне было лень, и я косился на реку. Наконец на левом берегу, я увидел тёмную лодку, из которой доносился явно молодой смех эвенки. Мне стало стыдно, и я отвернулся. Вставать было поздно!
Однажды прибежал ко мне в балок Морозов и, запыхавшись, спросил:
— Хочешь змею посмотреть!?
— ??? Какую змею? Тут змеи не водятся!
— Идём, покажу! Она уже дохлая. Я убил её!
Я недоверчиво, но с любопытством поплёлся за ним. Возле костра, который потух, действительно лежала змея! Причём — ядовитая! Гадюка! Сантиметров тридцать-сорок в длину.
А я панически боюсь крыс и змей! Последних особенно!
Помню, как ещё в Дивногорске, тогда мне было лет четырнадцать или пятнадцать, мы с пацанами шли с кладбища по «железке» в родительский день. Туда мы ходили втихаря от «предков» на халяву «употребить». За упокой кого бы то ни было. По дороге (я этого не видел) наши архаровцы где-то убили огромную гадюку и хохмы ради бросили её на меня! Я шёл впереди, и когда я увидел, что; они в меня бросили, я заорал благим матом! Подпрыгнул на месте и, по-моему, не касаясь земли, метров пять или больше в воздухе пробежал! Потом бежал уже, правда, по твёрдой поверхности земли, но без остановки до самого дома! Вот где пацанам была радость-то! До сих пор, когда я вспоминаю эту проделку, у меня бугры идут по спине!
И на этот раз меня всего передёрнуло.
— Выбрось на хрен её! Убери с моих глаз!
Чёрт! Я забыл, что клещей и змей нет только в Туре и Байките. Ну и дальше на север. А на юге Эвенкии всё это водится.
С тех пор я с ужасом глядел себе под ноги! И когда таскал с речки воду и ставил вёдра по одному на обрыв, что находился над моей головой, или когда спускался с него, мне всюду чудились змеи. Я даже в кусты боялся ходить!
Где-то недели через две после описываемых событий вновь припёрся Морозов.
— Лебедя будешь жрать?
— Какого лебедя?
— Обыкновенного. Того, что летает. Если нет, то я его выброшу. Я его мясо терпеть не могу! Так да или нет?
И тут я вспомнил, что минут тридцать назад слышал моторку, но она подходила с его стороны, поэтому я не вышел проверить, кого чёрт принёс.
— Лебедь? — удивился я.
Вблизи я их видел только в Потсдаме, в ГСВГ. Мы кормили их хлебом прямо из рук. Они постоянно плавали у нашего берега. Белые, чёрные. На той стороне реки, не помню, как называлась та местность, возле английской зоны ФРГ, они почему-то не плавали.
Я двинулся вслед за Морозовым. Не потому, что мне хотелось лебединого мяса, которого я сроду не ел,— мной двигало любопытство.
Дойдя до кострища, которое всегда находилось в одном и том же месте и не использовалось в последнее время, я увидел белую птицу, напоминавшую горку снега. Ветер слегка шевелил её перья. Длинная шея и голова с жёлтым, как лакированным, клювом и ноги с ластами, чёрными, как самая чёрная ночь, были вытянуты.
Красота его меня поразила! Я печально смотрел на несчастную птицу, и моё сердце сжималось от боли.
— Откуда?
— Эвенк приволок.
Я стоял не шевелясь и, тяжко вздыхая, качал головой. «А эвенк ли? — думал я.— У нас ведь тозовка есть, а ты большой любитель с неё популять!»
— Ну, чё уставился? Будешь брать или нет? А то я его быстро сожгу. Не дай Бог кто заявится!
«Сжигать? Такого красавца? А куда его деть?» — думал я.
— Бери! Мясо всё-таки. Свеженинка!
«Да! Ему уже не поможешь! Не оживишь! Не увидишь полёт чудной птицы! Не услышишь хлопанье крыльев! Не услышишь призывного крика! Даже шипения, когда гордый лебедь сердится и вытягивает свою длинную шею!» — пронеслось у меня в голове.
— Ладно. Возьму!
А про себя грустно подумал: «Да и жрать ведь охота!»
Морозов протянул мне топор:
— Отрубай ему шею и ноги. Их надо сжечь. И перья от него потом, все до единого! Чтоб и следа не осталось!
Я отрицательно мотнул головой:
— Не могу!
— Тоже мне — чистоплюй!
Харкнув в сторону, он взмахнул топором и быстренько отрубил ему шею и ноги, где сразу же появились капельки крови, как бисеринки, напоминавшие чем-то бруснику.
Я, забрав остальное, зашёл в свой балок. Взял нож и спустился к реке. Опустив тушку в воду, начал разделывать. Нож скрипел, и было большое желание отвернуться и не видеть деяния собственных рук, которые сильно подрагивали. Закусив свои губы, я всё же разделал его и выбросил в реку все внутренности.
Какое-то время я наблюдал, как с десятка два его перьев поплыли вниз по течению. Потом, будто мне на плечи взвалили целую тонну, я поплёлся в балок. Затопил буржуйку, поставил кастрюлю с водой и бросил туда уже обычное мясо.
Потом я отнёс крылья и перья и бросил всё это в ярко пылающий костёр. Был уже вечер.
Когда мясо было готово, в балке был полумрак, так как не было ни фонарика, ни свечей и дизель давно не работал.
Вывалив из кастрюли содержимое на тарелку и оторвав горячий кусок, я пытался жевать. Мясо пахло речкой и рыбой. Но я всё же пытался его прожевать и — не смог! Тем более — проглотить! Перед глазами стояла убитая птица!
Посидев немного в раздумье с этим куском во рту, я выплюнул его на ладошку и бросил в тарелку.
Потом покурил и, вывалив мясо обратно в кастрюлю, пошёл с ней на речку.
Комары, что твои пчёлы, облепили меня и жалили, словно осы. Не обращая внимания ни на них, ни на быстро спустившуюся ночь, не думая ни о медведях, ни о змеях, я спрыгнул с обрыва.
Подойдя к Подкаменной Тунгуске, я снял сапоги, засучил штаны до колен и вошёл в воду. Размахнувшись, я выкинул всё, что было в кастрюле. Потом, почистив кастрюлю песком и сполоснув, подался в балок.
Где-то через неделю после описываемых событий к нам из Бора от экспедиции пришла лодка. Привезла немного лука, картошки и хлеба.
Но день ото дня наши отношения с Морозовым начали приобретать зловещую окраску.
Есть такие понятия, как симпатия и антипатия. Тому есть свои объяснения. Но когда последнее, независимо от воли людей, начинает преобладать, причём люди даже не отдают себе в этом отчёта, ничего хорошего ждать не приходится! Видимо, это в какой-то мере было и между нами.
Однажды, зайдя к нему в балок, я сказал:
— Выйдешь на связь — скажи, что я заболел. Пусть меняют. Они знают, что я инвалид. Пока я тебя тут не грохнул! А грохну — скажу, что ты только что ушёл на охоту. Дня через три сообщу, что ты не вернулся. Пока суть да дело, медведь тебя приберёт. Сам знаешь: закон — тайга! Прокурор — медведь! — и ушёл.
Вскорости после этого он ввалился ко мне в балок и сказал:
— Пиши заявление на увольнение!
Я написал. И недели через две с половиной, в начале августа, а к тому времени я уже отработал три месяца, прилетел его новый напарник вместо меня.
Вновь переночевав в борской аэропортовской гостинице, где я забыл свой серебряный перстень, наутро я сидел в быстроходном катере, в уютном салоне, и через восемь часов был уже в Енисейске.
Вот так и закончилась моя эпопея работы в Илимпейской ГЭ. Больше меня туда не брали ни за какие коврижки! Видимо, Морозов сообщил мою угрозу начальству. Хотя в чём тут моя вина? Это недоработка отдела кадров! Подбирать надо людей правильно, чтобы они подходили друг другу, а не с бухты-барахты. Мы все — разные! И у каждого свои взгляды на жизнь, мировоззрение, опыт, терпение, вкусы, даже эмоции! Не зря же одни — сангвиники, другие — холерики, третьи — флегма. Ну и так далее, и тому подобное. Не зря в своё время был лозунг: кадры решают всё! А у вас, господа, где-то голова, а где-то …! Не исключаю, что не забыли мне и сменщика с вертолётом, за который пришлось заплатить энную сумму.

Уже заканчивая этот рассказ, я увидел в окошке синичку.
«Степанчик,— подумал я, вспомнив, как Бондаренко в своих повестях и рассказах назвал эту птицу.— Степанчик! Что ты принёс мне? Опять неприятности? Или предупреждаешь о них? Лучше не надо! Жизнь и так настала — одна сплошная неприятность! Особенно в последнее время! А если ещё эти неприятности связаны с женщинами, с этими хитрыми, безжалостными, беспардонными, злопамятными, не имеющими ни совести, ни чести интриганками, да ещё мстительными к тому же, то — всё! Туши свет, бросай гранату!»
И, казалось бы, кому, как не мне, привыкнуть к этому, начиная с первой жены? Нет, не могу! И уж в который раз «наступаю на грабли»!
Видно, планида у меня такая! Ну, или ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ!

Лесосибирск, ноябрь 2014