2
Голова Лёхи была забинтована, как у красного кавалериста, которого, по напеву его комсомольской подруги, миновала мгновенная смерть в горниле горячей рубки, но получил он рану небольшую кованым копытом прямо в лоб. Со вчерашнего вечера бинт заметно посерел от соприкосновения с фуражкой и мутной ленинградской атмосферой.
– Ты бы ещё гипс наложил, – несмелой шуткой Григорий попытался загладить неприятное впечатление от происшествия в пивбаре.
Ничего на это Лёха не ответил, только глянул злобно из-под повязки и руки не подал. Из этого Григорий заключил, что Лёха крепко осерчал.
Работали с яростным остервенением, словно на них из загробного коммунизма строго глядел сам товарищ Сталин и, шевеля тараканьими усами, шептал указ НКВД-ГПУ: трудитесь, как товарищ Стаханов. И они трудились без регулярных шуток-прибауток, без незлобного подтрунивания друг над другом, даже без перекуров.
Через три часа Григорий не выдержал темпа. Он загасил горелку, поднял сварочную маску, вставая с колен.
– Лёха, я так больше не могу, – сказал он, – ну ударь меня и забудем это на хрен.
Лёха, ни слова не говоря, сильно, без замаха кулаком ударил Григория в лоб. От удара голова резко дернулась и сварочная маска, сохраняя инерцию покоя, со стуком закрыла лицо. Бархатная темнота под маской расцветилась цветными кругами из глаз Григория. Темноту, впрочем, внутренний свет нисколько не рассеял. В голову внезапно влетели воспоминание об архангеле Гаврииле и мысль, что всё происходящее с ним по утрам есть сон или начало душевной болезни, уж больно дико это было. В следующее мгновение обида на Лёху, поднявшаяся откуда-то из области желудка, вытолкнула думу про архангела. Лёгкий элемент обиды моментально, как в чреве взорвавшейся звезды, синтезировался в тяжёлую злость, оседлавшую рефлексы Григория. И если бы не внутренняя темнота, Лёха непременно получил бы сдачи. На этом, вероятно, завершилась бы многолетняя дружба.
Несколько тягучих секунд друзья стояли неподвижно. Лёха был напряжён, готовый к отпору. Григорий застыл, как изваяние. Под маской в темноте он решал внутренние проблемы. Медленно Григорий поднял маску. Он улыбался так искренне, как сумел.
– Полегчало? – спросил он участливо.
Лёха несколько расслабился, но ответил достаточно воинственно.
– Легче стало.
– Ну что, мир, – и Григорий протянул руку.
Секунду или две мир балансировал на краю пропасти. Потом Лёха через силу улыбнулся.
– Мир, – и он крепко пожал Григорию руку. – Давай обедать. Мне Люся наложила целую кучу жратвы.
Григорий отметил про себя «наложила целую кучу»; язык чесался что-нибудь ляпнуть по поводу кучи, но он сдержался.
– Давай! – с радостной предупредительностью согласился Григорий.
Мир был хрупкий, ненадёжный, примерно как между миролюбиво-агрессивным блоком НАТО и агрессивно-миролюбивым Варшавским пактом, но он был лучше, чем открытая вражда. Непрекословием, чрезмерной предупредительностью и несвойственной им вежливостью друзья изо всех сил старались наладить отношения. От этого обоих слегка тошнило. К концу рабочего дня, наверное от усталости, мир немного укрепил позиции. Однако последняя мирная инициатива Григория: отметиться в пивбаре у Анжелы, не нашла понимания Лёхи. Это, как ни странно, почти восстановило дружбу.