- Какая честь, Ваше Величество, что Вы почтили нашу скромную обитель своим посещением, - залепетал побледневший монах.
Я встретился с епископом Саламанки в церкви Санто-Доминго эль Антигуо. Он не ожидал этой встречи, и потому для него она явилась полной неожиданностью. Я же искал случая переговорить с падре Хуаном.
-Ваше преподобие, оставим церемонии для другого случая, - вальяжно начал я разговор. – Я пришел поговорить с Вами как с Другом, в котором я ищу поддержки в трудную для меня и нашей страны минуту.
- Я всегда к услугам Вашего Величества, - угодливые нотки так и сквозили в голосе монаха. - Мой долг служить королю и Кастилии, как служу Господу Богу, но чем могу помочь я - бедный постник...
- Не прибедняйтесь, Ваше преподобие, мне хорошо известно о богатствах, накопленных Вами. Да, я веду войну с маврами, которая требует постоянных денежных затрат. Арагонский Король постоянно нарушает границы, грабит наши земли. Магнаты и алкальды сеют распри внутри страны... Армию надо кормить. Но спешу Вас успокоить, сегодня я пришел не за деньгами. Об этом мы поговорим в другой раз. Вашему королю нужна другая поддержка. Мои проблемы касаются внутрисемейных отношений.
- Могу ли я, затворник, разбираться в делах матримониальных, а тем более, если это дела королевского дома?
- Можете! Два года назад Вы, падре Хуан, обвенчали в Саламанке меня - короля Кастилии и Леона Педро I и Марию де Падилью. Мы венчались без особой пышности и без стечения толп зевак. Вы помните об этом?
- Да, Ваше Величество. В приходской книге была сделана соответствующая запись.
- Тогда королева-мать и её фаворит Хуан Альфонсо Альбукерк поощряли мой брак. Но через некоторое время Альбукерк стал уговаривать меня заключить брачный союз с Бланкой Бурбонской, дочерью французского короля. Он уверял меня, что это необходимо для интересов Кастилии. Я согласился и недавно венчался с этой девицей. Каюсь, поступив так, я нарушил священные законы веры, но на то я и король, чтобы вовремя исправлять ошибки. Я заточил Бланку в крепости Аревало. Мне необходимо, чтобы Вы, падре Хуан, подтвердили законность моего брака с Марией де Падилья.
- Если Вы венчались с Марией законным браком, то зачем Вам моё подтверждение. Достаточно записи в приходской книге.
- В том-то и дело, что Альбукерк, когда бежал в Карвахалес, прихватил все документы, касающиеся этого дела, в том числе и приходскую книгу. Мне нечего предъявить. Папа Иннокентий VI требует, чтобы я жил с Бланкой. Его позиция мне понятна, он пленник французского короля Иоанна I и будет отстаивать его интересы. Но здесь король я, и я буду решать, что законно, а что нет.
- Так может быть Вам поступить гибко, сделать вид, что Вы смирились, и жить с Бланкой.
- Ты что! Собираешься перечить мне? - от нахлынувшей ярости кровь ударила мне в лицо, и я почувствовал, как зазудел шрам под моим левым глазом.
Это произошло во время битвы за Хихон в Астурии. Мой сводный брат Энрике поднял бунт. В Хихоне его не было, но там находилась его жена, вот почему мне так необходимо было захватить эту крепость.
Я в первых рядах ворвался в проломленные тараном ворота, и в тот момент, когда ступил на булыжную мостовую Хихона, я увидел в какое-то мгновение, приближающееся острое жало, вращающееся по оси, из-за чего перья на конце сливались радужным кругом. Я не чувствовал боли, мне некогда было ждать, когда лекарь вырежет острие из моей щеки. Я рванул стрелу за древко, выворачивая мясо щеки, разбрызгивая кровь по доспехам. С залитым кровью лицом я ворвался в покои жены Энрике. Вы думаете, я её тронул? Ничего подобного. Я был бы плохим королем, если бы позволил чувствам возобладать надо много. Нет, мне нужно было смирить Энрике, и я это сделал. Такая пленница - надёжный залог мира. Я даже вернул ему титулы и владения, потому что интересы государства выше личных счетов.
Воспоминания несколько охладили мой гнев:
- Да и что я буду делать с этой девочкой, ей всего-то двенадцать лет. Худенькая, тщедушная. Я старше её на семь лет. Может быть с годами разница в возрасте доставляет какое-то удовольствие, но не тогда, когда тебе девятнадцать. За те три дня, что я провёл с ней, она мне порядком надоела. Нет, она мне не нужна. И к тому же я должен показать французам, кто правит в моём королевстве.
- Как же быть. Ваше Величество? - промямлил падре Хуан. - Ведь семейные узы священны.
- Я тоже говорю об этом. Уж не думаете ли Вы, что Ваш король осмелится святотатствовать? Вопрос только в том, какой брак считать священным. Мне нужны два подтверждения законности моего брака с Марией. - От злости я стал переходить на "ты". - Ты напишешь письмо на имя папы, в котором признаешь мой брак с Бланкой Бурбонской недействительным.
- Но, Ваше Величество, папа всё равно не даст развода. Французский король...
- Здесь король я. Властью, данной мне Богом, по праву законного наследования престола кастильского я вершу судьбы людские на этой земле. Или ты забыл судьбу магистра ордена Калатравы? Он осмелился вступиться за Альбукерка. Диего Гарсиа де Падилья до сих пор показывает своим гостям его голову. Я отдал ему её вместе с должностью. Ты хочешь, чтобы твоя голова валялась рядом? Что побледнел. Или я не знаю, что вы меня за глаза называете Педро Жестоким.
- Что Вы, Ваше Величество, - испуганно запричитал епископ, - что Вы, я только думаю о последствиях для Вашего Величества.
- Ты прав, последствия могут быть разными. Кардинал Альборнос тоже смертный. Когда его место освободится, мне нужен будет свой надёжный человек. Я думаю, Вам к лицу будет пурпурная кардинальская мантия. Подумайте, это место освободится очень скоро.
Падре Хуан в ужасе схватился за горло, стараясь подавить подступившую со страхом тошноту.
- Но папа...
- Я повторяю, здесь я король, и я буду решать, Кто будет кардиналом, и чья голова будет лежать на блюде. Ты меня понял?
- Да, Ваше Величество.
- Благословите меня, Ваше Преподобие.
- Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа...
Мне необходимо было иметь второе послание в адрес папы, подтверждающее законность моего брака с Марией. Обращаться к кардиналу Альборносу бесполезно, он всецело на стороне Иннокентия VI. Я узнал, что в Толедо в кардинальской резиденции находится епископ Авилы падре Мартин, о котором я знал, что у него на уме только чревоугодие.
В церковь Санто-Кристо де ла Лус я прибыл тайно, без многочисленной свиты. Только верные телохранители и канцлер Педро Лопес де Айяла сопровождали меня. До того, как в ходе реконкисты Толедо освободили от мавров, в этом здании была мечеть. Более поздние надстройки не скрыли форму мусульманского храма - в конструкции доминировал сферический восьмиугольный купол с четырьмя башнями-минаретами.
Оставив стражу у входа, я и канцлер прошли под своды святой обители. Не знаю почему, но меня всегда отталкивала сусальная красота церквей. Никакое величие внутреннего убранства, ни покой, исходящий с высоты купола, не могли избавить меня от желания отмыть руки после посещения храма Божьего. Меня всегда передергивало от мысли, сколько грязных и больных рук касалось дверной ручки, сколько засаленных губ тянулось к святому причастию.
После обедни в соборе пусто. Я сделал знак Педро Лопесу де Айяла, чтобы он оставался на месте, а сам пошёл вглубь, стараясь ступать неслышно, чтобы не разбить той ватной приглушённости, создающей иллюзию тишины, которая бывает в церквях, когда нет службы. Тишины, изредка нарушаемой шелестящими голосами, которые, отражаясь в вышине о камни, осыпаясь вниз, становились совсем невнятными. Лишь только тогда, когда мне удалось незамеченным подойти вплотную к исповедальне, я сумел различить два голоса: мужской - дона Мартина и женский - очевидно какой-то крестьянки, пришедшей очистить душу. Тут я услышал диалог, который помог мне добиться цели моего визита.
- ...дочь моя, сколько лет было тебе тогда?
- Девятнадцать, падре. Это было четыре года назад.
- Мы воевали с Арагоном, - в голосе падре Мартина промелькнула задумчивость.
- Да. Нашу деревню занял отряд арагонского короля Педро Четвёртого, - сбивчиво объясняла женщина. - Кто мог, спрятался в горах. А я... Я тогда болела и думала, что меня не тронут, и осталась дома. Я не могла идти.
- Что было дальше? - безучастно спросил епископ.
- Солдаты ворвались, к нам. Им было всё равно, кто я и почему осталась дома. Их было много, - в голосе появилась дрожь, которая бывает, когда женщина в любой момент может разрыдаться. - Я просила, чтобы они не трогали меня... Не помню, как долго это продолжалось, но когда они ушли, я осталась лежать на полу. Одежду на мне они разорвали. Я не знала, как смотреть людям в глаза.
- Ты замужем?
- Нет, падре. Меня всё время гложет тот грех, в который я невольно впала. Я уехала из деревни и живу в Толедо. Но меня всё время преследуют воспоминания. Я не знаю, как мне жить дальше.
Голосом приглушенно-слащавым, почти сипящим, зашептал падре Мартин, и только напрягая слух, я смог расслышать:
- Мне нужно проверить глубину твоего греха, и тогда я смогу отпустить тебе его.
- Как это, падре? - от удивления женщина почти провизжала эту фразу.
- Я, как слуга Господа, должен самолично исследовать объект прелюбодейства, - слащавость в голосе пропала, но сипота от нарастающей в утробе монаха похоти превратилась в некое подобие урчания.
- Но тогда Вы сами станете грешником, - медленно, с расстановкой ответила женщина.
- Не богохульствуй, дочь моя, я должен это сделать, чтобы спасти твою душу.
- Но Вы хотите осквернить меня! Вы, лицо духовное, пытаетесь соблазнить бедную женщину, - возмущение уже захлестывало крестьянку.
- Это не более скверна, чем-то, что было четыре года назад.
- Как Вы можете, святой отец, я пришла к Вам за помощью, а Вы...
- Я и хочу помочь тебе. Пойдём, здесь есть место, где мы можем пройти обряд очищения.
- Нет! Ни за что.
- Из исповедальни выскочила женщина. Не разбирая дороги, не обращая внимание на присутствие короля, она выбежала из храма. Вслед за ней из-за занавеса появилась жирная потная морда падре Мартина. Васильковые глазки святоши уткнулись в меня, и недоумение на его лице, появившееся в первый миг, пока эта туша в рясе соображала, кто перед ним, сменилось испугом, отчего на побелевшей коже потных капель стало больше.
- Ваше Величество...
- Ваше, Ваше, - я постарался придать голосу больше сочувствующей иронии. - Я гляжу, святой отец, Вы исповедуете. Очень сожалею, что отвлёк Вас от столь Богоугодного занятия.
- Нет-нет, Ваше Величество, - залебезил падре Мартин, - Вы нисколько не помешали. Более того, Вы сами слышали, как эта ведьма пыталась совратить меня, смиренного послушника.
- Да полноте, падре Мартин, я здесь не для того, чтобы подслушивать, - со всей простодушностью, на которую был способен в тот момент, стал я успокаивать епископа. - Я ведь сам пришёл, чуть ли не на исповедь. Мне помощь Ваша нужна, падре. Войско без жалования уже какой месяц. А тут ещё папа Иннокентий своими посланиями настраивает соседей нашего королевства против меня. Где война, там беды для народа. Не допустите же Вы, святые отцы, чтобы лилась кровь человеческая?
- Да-да, Ваше Величество, - согласился монах и неожиданно спросил, - а как же быть с ведьмой? На костёр её надо. Не то ересь бесовская распространится в Кастилии.
- Вы стали иезуитом? Сколько я помню, братьев этого ордена нет в моем королевстве.
- Но ересь надо искоренять, - отступать святоша не собирался.
- И войско надо содержать. К тому же было бы неплохо, если Вы, святой отец, написали бы грамоту, в которой мой брак с Бланкой признали недействительным, так как я на момент венчания с названной девицей уже состоял в законном браке.
- А как же быть с ведьмой? - жалобно пролепетал падре Мартин, явно стараясь добиться своего.
- Вам высказана просьба короля, и надеюсь, Вы примите правильное решение.
Я резко повернулся и, чеканя шаг, так чтобы он эхом сотрясал своды храма, пошёл на выход. Педро Лопес де Айяла забежал передо мной и открыл двери. На ступеньках сидела толпа нищих. Они уже пронюхали, что я в соборе, и прибежали канючить милостыню. В тот момент, когда я вышел под лучи палящего солнца, сзади послышались торопливые догоняющие шаги падре Мартина. Тут меня осенило, как надо сделать, чтобы этот святоша больше не колебался и беспрекословно выполнил мои требования.
Делая вид, что не замечаю пыхтения епископа за моей спиной, я позволил приблизиться к себе грязному нищему, нудно просящему подаяния. Он, сидя, повернувшись в пол-оборота и волоча ноги, полз с левой от меня стороны по храмовой ступеньке, опираясь левой рукой о камень, а правую - сухую, жилистую и костлявую - тянул ко мне.
Когда падре Мартин решился меня окликнуть, я своим деревянным башмаком неожиданно наступил нищему на левую руку и резко повернулся кругом. Под ногой у меня захрустело. Нищий завизжал и стал пытаться вытащить руку из-под моей ноги, при этом правой рукой он помогал левой, но не решался прикоснуться к моим королевским башмакам. Вой, выворачивающий внутренности, заставил отпрянуть толпу голодранцев.
- Вы что-то хотели мне сказать, падре Мартин? - надменно спросил я, делая вид, что не слышу криков, но, продолжая давить правой ногой с тем, чтобы нищий орал сильнее. - Ну, что Вы молчите. Не стесняйтесь, говорите. Я же ваш король, я должен выслушивать просьбы моих слуг.
У падре Мартина, казалось, начались спазмы горла. С трудом он выдавил из себя:
- Я подпишу грамоту... я дам денег.
- Вот видите, - сочувственно произнес я, - оказывается, всё так просто. Что же касается ереси, пожалуй, Вы правы, её надо искоренять. Но это уже не королевское дело. Для возвращения еретиков в лоно церкви существуете вы, слуги Господни. Мне ли Вас учить, как поступать в таких случаях. Если Вы решите, что ведьму надо сжечь на костре, я подпишу приговор. Только аутодафе проведите без особой пышности. Я этого не люблю.
Утро, но не спит Толедо в ожидании искупительного зрелища. Как только первые лучи осветили отсыревшие за ночь крыши, в Пуэрта-Дель-Соль (в воротах Солнца) показалась траурная процессия. Монахи пели погребальные гимны, но та, которую отпевали, была ещё жива. Она, одетая в позорящее одеяние санбенито, сидела привязанная задом наперёд на осле. На шее у неё болталась верёвочная петля, в связанных руках горела зелёная свеча. Широко раскрытые глаза жертвы, источая страх, бегали по толпе, как будто выискивая неожиданное спасение. Но помощи ждать неоткуда, и с приближением к кафедральному собору Санто-Кристо де ла Лус страх в тёмно-карих глазах молодой женщины вытеснялся отчужденностью, которая бывает во взгляде обезумевших людей. Обречёно опущенные плечи, затравленность в изгибе спины... Только волосы, длинные, чёрные вьющиеся распущенные волосы, на самой макушке придерживаемые высоким вычурным головным убором, в остальном оставаясь свободными, подчиняясь игре утреннего ветра, метались в разные стороны, то, прикрывая лицо, словно хаотичной сеткой чадры, то, открывая его на обозрение толпе.
Я сидел в почетной ложе под красным шатром. Слева от меня сидела Мария, справа - ее брат Диего Гарсиа де Падилья, далее - канцлер Педро Лопес де Айяла. Моё положение обязывало присутствовать при проведении экзекуции. Когда обвинённую в колдовстве женщину затащили на небольшой высокий помост, сколоченный посредине площади, мне стало немного жалко её. Эта, совсем ещё молодая женщина, должна стать очередной платой на пути укрепления кастильского королевства.
Когда солнце прорвалось в узкий просвет между обложившими всё небо облаками - прорвалось, ослепило на мгновение и скрылось - алкальд Педро Понсе де Леон развернул скрученную в свиток грамоту и зычным ровным голосом стал читать:
- По велению короля Кастилии и Леона Педро первого нами было произведено расследование о прелюбодейственной связи девицы Изабеллы де Вильяр с сатаной. В ходе допроса с пристрастием обвиняемая призналась, что князь тьмы неоднократно входил в неё, и что она исполняла его поручения, как-то должна была по научению нечистого склонять к любодейству святых отцов...
Под звуки зачитываемого приговора падре Мартин, злорадно усмехаясь, заставил женщину встать на колени, снял с неё колпак и протянутыми ему другим монахом ножницами стал состригать волосы с головы приговорённой. Ему явно нравился этот процесс. Пухлыми пальцами, не спеша, он брал длинную волнистую прядь и остригал её под корень. "Тцклык", - клацали ножницы, и волосы чёрными змеями падали на грубо обструганные доски.
- ... приняв во внимание, - продолжал читать алкальд, - что девица Изабелла де Вильяр отказалась отречься от ереси и вернуться в лоно церкви, властью, данной нам от Бога, и волею нашего короля суд постановил: приговорить еретичку де Вильяр к экзекуции очищающим огнем. Всё имущество вероотступницы переходит во владение епископства Авилы.
"Боже, - подумал я тогда, - неужели монахи позарились даже на нищенское барахло? Сколь же велика их жадность".
Падре Мартин срезал последний локон. На миловидной, несмотря на гримасу ужаса, головке остались только коротенькие клочки волос, покрывавшие её ступеньками. А там, где епископ срезал очень низко, просвечивали пятна белой кожи.
На помосте, источающем запахи смолы, таком низком, что он буквально лежал на земле, посередине ровными рядами были уложены смолистые еловые брёвна, среди которых торчал толстый, в обхват, столб. Монахи схватили женщину за руки и потащили по круглым, с плохо обрубленными ветками, деревьям. А она, словно очнувшись, стала сопротивляться и кричать:
- Что же вы делаете. Зачем всё это?
- Слышите, как нечистый извивается перед очищающим огнем, - стал комментировать падре Мартин. - Воистину сильна воля Божья, так будет со всеми вероотступниками.
Несмотря на сопротивление, приговоренную привязали к столбу и стали обкладывать соломой и вязанками сухого хвороста. Когда эта кипа достигла груди жертвы, монахи слезли с брёвен и сошли с помоста, гулко просеменив по свежевыструганным доскам.
Падре Мартин, которому не терпелось побыстрее закончить казнь, схватил горящий факел и со словами: "Да свершится воля Господня", поджёг солому с наветренной стороны. Пламя полукругом побежало по веткам, подступая к центру. Когда огонь добрался до края одежды, Изабелла успела крикнуть:
- Ты за всё ответишь перед Богом, падре Мартин...
Ветер поднял огонь вверх, и пламя оборвало слова умирающей женщины. Ещё несколько мгновений из середины костра был слышен крик, и сквозь прозрачные огненные языки можно было видеть, как вздувается, лопаясь, кожа и сжимается, обнажая трепыхающуюся плоть. Смрад палёного мяса отравил воздух, заполнил кафедральную площадь и лениво потянулся над водами реки Тахо в сторону ворот Алькантара. Люди дышали этой вонью, и в их легкие вместе с мельчайшими частичками невинно убиенной прокрался страх.
Уже когда на догорающем помосте осталась только куча раскалённых углей, я наклонился к Диего Гарсиа де Падилья, и шепнул ему так, чтобы слышать могли только мы:
- Я надеюсь, Вы освоились с должностью магистра ордена Калатравы?
- Благодарю, Ваше Величество.
- Но мой враг ещё жив. Альбукерк скрывается в Карвахалесе. Там он собирает войско против меня. Пора убрать его. Я думаю, Вы найдете способ сделать это без лишнего шума. Будет лучше, если его смерть наступит как бы от какой-нибудь болезни. Ни к чему создавать вокруг Альбукерка ореол мученика.
04.07-27.09.95