Жажда Иштвана Беркеши
Чего хочет автор? Чего он желает? Воплотиться в своих героях. «Каждый мой герой – я сам» - так, наверное, говорит он себе, создавая образ. И вместе со своим героем любит, ненавидит, ищет лучшей доли, совершает ошибки. Творческий процесс не опишешь, не разъяснишь и по полочкам не разложишь. То пишется, то не пишется. Хотя и говорят, что это непрофессионально, и писатель должен писать каждый день и в любую погоду. «Ни дня без строчки!» - восклицает некто, тот, кто лучше, наверное, знает, что должен делать писатель, а чего не должен. Но разве он в состоянии понять ту жажду творчества, которая приходит внезапно? А стоит ее утолить, как и нет этой жажды. И вновь ждешь ее появления.
В какой момент, из каких грез явился образ Иштвана Беркеши, древнего вампира? Вы можете сказать, что все современные литературные вампиры вылупились из образа графа Дракулы, из болезненной прозы Барона Ольшеври, из полузабытого «Упыря» графа Толстого, что так пугал нас в детстве, и, наконец, из народных легенд и эпоса. Все так, все так и есть на самом деле. Но означает ли этот факт, что каждое новое произведение на эту тему является лишь перепевом того, что уже было? Меняются декорации, антураж, но вот он (вампир), предстает во всем своем великолепии, и мы тут же приклеиваем ему ярлык – «абсолютное зло». Словно бы оно существует это «абсолютное зло», к слову сказать, точно так же, как и «абсолютное добро». И даже присваивая ему узнаваемые черты соседа по лестничной клетке, меняя ему пол и возраст, приписывая ему некое подобие мук совести, мы всегда помним о том, что он – зло. И это понимание нас подводит, сводит на «нет» усилия создать объемный и «живой» образ. Все попытки показать и другую сторону нашего вампирского героя, все попытки его реабилитировать, остаются лишь желанием спрятать «морщины под румяна». Поэтому выход, разрешение сюжета всегда одинаково – вампира нужно убить. Некое абстрактное добро непременно должно его победить и точка.
Существует и другой более легкий «современный» вариант разрешения конфликта. «Завампирить» всех вокруг, создать этакую буйную вампирскую разгуляй-компанию и, с песнями и плясками, выдвинуться строить светлое будущее, города и дороги, питаясь попутно консервированной или, что еще хуже, искусственной кровью. Но в этом случае теряется сама суть этого образа. Происходит подмена страшного, жуткого носферату обычным усредненным гражданином, ничем не отличающимся от остальных таких же (людей?). Разве что такие вампиры могут себе позволить больше, чем законопослушные граждане – свальный грех, грабежи и убийства. Иногда возникает ощущение, что таким образом авторы сублимируют свои тайные желания в некую, пусть и абстрактную, но дозволенную форму.
Неужели же не существует какого-то иного пути для того, чтобы растворить все штампы и создать принципиально нового героя, не отходя от традиций? Но, если мы не можем отойти от традиционного образа вампира (в противном случае, он превратится совсем во что-то другое), то мы прекрасно можем отойти от тех же христианских или сетевых традиций. Поверьте, это не сложно, и даже не очень опасно. Ведь и христианство, и сеть формируют не образ персонажа, а наше к нему отношение. И вот тут уж, извините, никто, никакие традиции не могут диктовать свободному человеку, как ему относиться к тому или иному явлению. Так и появился Иштван Беркеши – первый в истории «вампирописи» крещеный вампир. Что это – просто прием, помогающий придать образу удобные для романа качества? Желание углубиться в историю церкви и слить фантазию с действительностью? Скорее всего, и то, и другое. Автор словно говорит: ну-ка – определи, где здесь «зло абсолютное», а где относительное? Кто хуже – Иштван, Дракула, брат Николай? А, может быть, гораздо хуже мягкотелый Ленни, так и не сумевший стать главой семьи? Стирание границ «добра» и «зла» особенно явственно отслеживается в конфликте Иштвана и монаха Николая. Святой человек, не задумываясь, использует соратника в качестве приманки для вампира, и на укоры лишь отвечает:
«— Брат Феодор сейчас в раю, — спокойно добавил монах. — Он пожертвовал жизнью ради богоугодного дела.
— Нет, это ты пожертвовал его жизнью, — заметил я.
— Может называть это, как хочешь. Тебе все равно не понять высоких устремлений богобоязненного человека, потому что ты — нечисть».
Не в этом ли сама суть христианской церкви? К чему тогда нужны воззвания к чужой совести, когда нет собственной? Конечно, вампир – нечисть, нежить, урод среди людей, но… Почему же тогда он удивляется поведению монаха. Заметьте, именно, удивляется. Не осуждает, но и не понимает такого отношения монаха к тому, кого он называет своим братом. В свою очередь, Иштван не испытывает угрызений совести убивая многих для прокорма или для достижения целей, он лишь говорит: «Такова моя природа». И в чем тут с ним можно поспорить? Кстати говоря, его удивляет и бессмысленная жестокость Пирошки и Влада Цепеша. «Возьми столько, сколько можешь унести». Съешь столько, сколько сможешь. Человек ведь тоже относится к корове только как к продукту питания, и редко испытывает к ней просто теплые чувства. Пожалуй, он их испытывает только тогда, когда лично знаком с той или иной коровой. Почему же, в тот момент, когда человек сам становится просто продуктом, он начинает взывать к возвышенному? Разве в природе не все уравновешено, и не все едят всех? Наша фантазия создала вампиров такими, и теперь мы уже не можем обращаться к их совести, коль скоро мы сами их этой совести и лишили, сделав убийство единственной возможностью их существования. Чего, кстати, не скажешь о монахе Николае. Он-то, мог бы и не приносить в жертву брата своего во Христе Феодора. У него был выбор.
Характерно, что в романе проявляются несколько вампиров. Это друзья детства Иштвана – Дьюла и Пирошка, а также обращенный им господарь Валахии Влад второй – Дракон. Или Дракула. При переходе их в новое состояние они сохраняют основные черты характера. Гигант Дьюла не становится умнее, сварливая Пирошка добрее. И Дракула остается тем самым Дракулой – колосажателем. По логике вещей мы можем заключить, что и Иштван Беркеши сохранил кое-что от своей прежней жизни. Он не утратил стремление к знаниям, к овладению новыми ремеслами, к изучению языков. Он занимается живописью, архитектурой, пишет книгу, и даже находит удовольствие в беседах с умными собеседниками. Правда сетует, что их очень мало. После смерти бабушки Елизаветы, которая наотрез отказалась принимать из его рук бессмертие, Иштван испытывает интеллектуальный голод. И это его вторая жажда. Трудно, очень трудно найти собеседника по своему уровню, когда тебе уже почти 900 лет. Вот что он пишет сам по этому поводу, возлагая вину на христианскую церковь:
«В трактатах о колдунах, очень часто пишется, что распознать врага рода человеческого можно по некоторым приметам. Одной из таких примет было — «обширные знания и способность ко многим ремеслам». Такая примета оправдывала человеческую глупость, что цвела повсеместно. Но и мне приходилось скрывать свои знания, чтобы никто не заподозрил во мне врага. А ведь это было странно, что любой способный и умный человек приравнивался к колдунам. Таким образом, можно было сжечь на кострах и утопить лучшую часть человечества. Чем дольше я жил, тем больше убеждался, что люди — странные создания, и целью их жизни является не умножение себе подобных, а уничтожение. Любое живое существо старалось сохранять свой вид, и выживали сильнейшие. Мы можем предположить, что умный человек — чаще всего слабый или имеет какие-то физические недостатки, которые восполняет учением. Но природа уничтожала слабых. И получалось, что в жизни «венца творения» спорили две непримиримые вещи — природа и разум. Но и сильных не щадило человечество, направляя их на бесконечные кровопролитные войны. Нет, с этим божьим подобием было явно что-то не так».
Нет, он не сопереживает, но снова и снова удивляется тому, что происходит вокруг.
Заметив в мальчике Филиппе Карми задатки больших талантов, он решает для себя забрать ребенка и выучить его всему, что знает сам. Естественно, что и здесь им движет вампирский эгоизм – он готовит для себя собеседника. Повязанный по рукам и ногам вынужденным извращенным крещением сам Иштван теперь убивать не может, но зато может других заставить это сделать. Целой цепью хитростей и театральных действ он уничтожает семью Карми и становится опекуном Фила. Возвращаясь к сказанному, можно повторить – он просто утоляет свою жажду и в этом его природа. Именно поэтому в романе не выведено никакой морали, к которой мы уже начали привыкать. В нем показаны процессы более сложные и глубокие, которые никакая простенькая мораль не в состоянии разъяснить. К слову сказать, ни одна из его жертв тоже не вызывает безоговорочной симпатии, разве что, самая первая – всадник. И то, только потому, что мы о нем ничего не знаем.
Для читателей романа существует одна довольно глубокая подводная яма. Его можно читать, не задумываясь. И тогда перед вами будет всего лишь детская страшилка - что-то там «к вам летит черный гроб».
Для меня образ Иштвана Беркеши является олицетворением всех ошибок человечества. Ведь недаром люди придумали вампиров и уже столько лет находят в их образе что-то настолько притягательное, что создают целые сообщества и пишут множество произведений на эту тему. Словно пытаются рассмотреть какую-то сторону собственной души, которую и панически боятся, и фанатично лелеют. Надеются в отражении, не отраженном зеркалами, найти ответы на заблуждения, которые сами же придумали и в которые безоговорочно поверили.