Александр ГУБЕНКО
Часто ли мы ловим себя на том, «как замысловата наша мысль»?
Её содержание мешает нам разобраться в её конструкции: как только мы
задумываемся о её необычной «кудрявости», она тут же перестаёт
«кудрявиться», замирая на месте. И замечаем мы её главное качество только в
прошлом, когда с улыбкой осознаём, вдруг, какими замысловатыми путями шёл
долгий разговор с приятелем, с чего он начинался и чем закончился спустя
всего только один битый час!
Зато, садясь к чистому листу бумаги, беря в руки карандаш, перо, пусть даже
стальное, а не гусиное, будь то клавиатура машинки, или компьютера, мы на
какое то время вовсе лишаемся думать даже примитивными фразами, и если не
пришли с готовыми мыслями, долго не можем «запустить» свой мыслительный
аппарат.
И в этом есть громадное противоречие, не позволяющее каждому стать
писателем, потому как именно свободное изложение свободной мысли
обеспечивает возможность общаться на том уровне, когда человек, излагающий и
человек воспринимающий становятся единым целым, осуществляя понятие, что
именуется взаимопониманием.
Безусловно, писателя делает ещё достаточный кругозор, что проистекает от
богатства жизненного опыта, причем не только физического, но и внутреннего,
включая достаточный запас своевременно используемых слов.
Такое вот примитивное перечисление требований отвечает качеству
писательского продукта и делает его творчество интересным.
К чему бы все эти рассуждения?
К тому, что, читая «Запах лепестка белой лилии» Рене Маори, прежде всего,
видишь раскрепощение мысли, свободно проистекающей на страницы книги.
Всё остальное потом.
Мысли, но какой!
В ограниченном объёме человеческого сознания не может помещаться всего
одинаково и очень много: обязательно что-то довлеет над остальным, а потому
если соотнести эмоции к здравому смыслу, первого оказывается значительно
больше.
Не обессудьте, что я противопоставляю эти понятия; может быть, тому есть
другие определения, или они находятся в других взаимоотношениях, но что
говорить, чем больше лирики, тем меньше содержания, и задача автора - удержать
разумный баланс.
Язык и образы даны человеку для того, чтобы в общении понимать друг друга и
ещё никто не научился общаться с помощью чистых чувств, а когда в поисках
прямых путей понимания пытаются вводить некие новые символы (всё равно
символы), оказывается вдруг, что взаимопонимание нарушено, потому что новые
символы неузнаваемы, как китайские иероглифы для европейца.
Что чувствовал Малевич, создавая свой «Чёрный квадрат», остаётся неизвестным
до сих пор, и заслуга его только в том, что он первый и единственный
осмелился назвать его произведением искусства.
Как бы мы не старались, но «Запах лепестка белой лилии» никак не заменишь
никакими иными чуждыми эпитетами, даже если вправить его в рамки любого
новомодного течения, в результате чего мы приходим к отказу от понимания
широким кругом читателей, зрителей или слушателей, довольствуясь небольшой
кучкой, посвящённых в значение новой символики.
Поиски новых путей в искусстве, в разработанной системе общечеловеческих
ценностей, редко приводит к ожидаемому успеху «для всех, или для многих», о
чём, чего греха таить, мечтает каждый автор. Потом же, в целях самозащиты,
начинается переход на личности с невольным дистанциированием автора от
читательских масс.
(Может быть, апелляция к народу в этом случае слишком сильно, но здесь
имеется в виду та часть населения, для которой создаются произведения)
Вспомните линию Прокофьев-Шостакович! Если первый, ещё осторожный в своём
новаторстве, как-то сохранился для слушателя, то второй тут же сошёл со
сцены с исчезновением поддерживающего его политического строя, в то время
как органичная классическая музыка независимо ни от чего продолжает
шествовать через века.
К слову сказать, многочисленные современные эстрадные произведения, которые
невозможно ни пропеть, ни запомнить - результат свободного творчества
свободных деятелей от шоу-бизнеса, в среде не музыкальных ансамблей, а так
называемых, эстрадных групп, где каждый сам для себя сочиняет и исполняет,
кичась высоким званием композитора или поэта.
С другой стороны, разве творцу требуется чьё-либо разрешение? Разве творец
обязан создавать своё произведение в определённой форме? Отнюдь! То, что он
сделает в своё время, когда-то в будущем может стать каноном, который, опять
же никто не обязан соблюдать.
Отсюда следует, что каждый писатель создаёт собственную форму и заполняет её
собственным содержанием и всякое редактирование не должно касаться ни того,
ни другого, ограничиваясь, даже не правильностью языка, а вопросами
элементарной грамотности, если только это не собственный стиль автора.
Столь обширная негативная преамбула, однако, не относится однако к
рассматриваемому материалу, поскольку призвана скорее как настроечный
инструмент, подобный камертону, чьё звучание не обязательно соответствует
звуку настраиваемой струны, но помогает сделать его правильным.
Когда в голове «шорох» и от избытка частот звучит «белый шум», бывает
трудно выделить главную мелодию, а чтобы этого добиться, приходится многое
убирать. Но если такое многозвучие происходит не из принципа оригинальности,
а от желания передать всё сразу, всё, что имеется по поводу, а то и без
повода, тут ничего убирать нельзя, а следует, или приходится, аккорд
разлагать на отдельные мелодии, с тем, чтобы прослушать их последовательно,
дабы уяснить их глубинный смысл.
Кстати, автор понимает это и сам и в некоторых случаях прибегает к такому
приёму, расщепляя своё авторское «Я», (личность главного героя) и
раскладывая его «обязанности» на героев временных.
Мне кажется, что именно это и происходит в творчестве Рене Маори. Заложенное
в нём многозвучие ни на мгновение не прерывается, где каждая отдельная тема
находит логическое продолжение в последующем аккорде.
Возникает очень сложный строй, в какой-то мере мешающий восприятию основной
тема, однако с этим надо мириться, поскольку это и есть стиль авторского
мышления, убрав который мы оказываемся в иной плоскости
читательско-авторских взаимоотношений.
Итак, невероятная сложность авторской мысли кустится на протяжении всех
десяти печатных листов текста, несколько и только местами ослабевая в
рассказах, в результате чего возникает законный вопрос: как всё это
умещается в одной голове? И как, в результате чего, такая голова
сформировалась!?
Это положительное качество тут же оборачивается недостатком - хочется сказать:
пожалей читателя! Не всякий ведь в состоянии распутать и воспринять столь
сложную систему. Не делая же этого, не разбираясь в коллизии, упиваясь,
единственно, музыкой слога и его философским наполнением, способен читать только
совсем узкий круг, приближённый к «царственной особе».
Однако если это отнести к сказанному чуть ранее, открывается величайшее
противоречие, соотносимое со всем творчеством нашего автора.
Противоречие - именно оно характеризует новую книгу Р.Маори «Запах лепестка
белой лилии», где само название заимствовано или навеяно тонкой японской
поэзией, как бы предупреждающее о том, что простого решения здесь не жди!
Одноимённая повесть начинается довольно спокойным жизнеописанием нашего
героя, расцвеченная столь же спокойными естественными красками, однако
очень скоро начинает просматриваться непонятная голубизна, выдающая в герое
женское начало.
Мне кажется, например, что отношения двух мужчин должны выглядеть несколько
иначе, чем между женщиной и мужчиной, без столь женственной женской любви,
«на подставу».
Предупреждаю, что мне так кажется за неимением собственного опыта, однако,
именно это почему-то показалось мне неестественным, тем более, отношения
героя в этом качестве культивируется и в дальнейшем, на протяжении всей
повести.
Возможно, что малоопытный в этом вопросе автор, используя естественные приёмы,
разыгрывает эту карту, что в результате ослабляет коллизию, тем более что
любые попытки узаконить в литературе сексуальные отношения - не от хорошей
жизни, скорее - от лукавого.
Пожалуй, это и есть то слабое место, какое можно отыскать у любого самого
требовательного автора на фоне любого, даже безупречного произведения.
Что говорить, книга противоречива, и оценить её с позиции «хорошо это или
плохо», просто невозможно, потому как её содержимое просто не соответствует
этим примитивным понятиям, в то время как иных оценок, которым можно мерить
столь сложные произведения, ещё не придумано. Не станете же вы всерьёз
измерять удава или слонёнка попугаями, а потом заявлять, что в попугаях тот
или другой выглядят солиднее!
Признаться, современная метрическая система ничем не отличается от понятий
«хорошо» или «плохо», поскольку столь же условна, как и слон в попугаях, а
потому, к оценке произведений литературы или искусства следует подходить с
другими мерками, или даже в другой системе.
Может быть, оценивать литературу следует в количестве потраченного мозгового
вещества или даже в единицах качества самого произведения.
Похвальна лёгкость, даже изящество, языка, с каким раскрывается столь сложная
тема: органично связанные авторские отступления с реальной действительностью
повествования, придают произведению завидную, взаимодополняющую цельность,
замечая связки уже по прочтению, так сказать, задним числом.
«Ты прекрасно позируешь, мой ангел», - обращается герой по сюжету и продолжает
уже мысленный диалог: «Ты всегда с этим человеком. А как же иначе?», и дальше
по тексту. И всё на одном дыхании.
В конце концов, если рассматривать «Запах лепестка…» по самому большому
счёту, то это дневник, пусть творческий, но дневник, в который вписаны
мысли, возникающие по ходу жизни, мысли обо всём, что приходит в голову,
рыхло связанные с сюжетом, постольку, поскольку этого требует его развитие.
Не так уж и сложно заметить, что на каждый поставленный вопрос тут же
находится ответ в виде философского решения проблемы, как небольшое, но
подробное энциклопедическое пояснение, а жанровая канонизация не является
окончательно фундаментальной, потому как роман, повесть или рассказ могут
использовать дневниковую форму, хотя и оставаться сами собой.
Причём, в каждом случае не обязательно это оговаривать, скажем, доносить до
читателя, что это роман в форме дневника или дневник в форме романа, как,
например, зачем-то, поясняется «роман в стихах», хотя это и так ясно любому,
во всяком случае, что «в стихах», что же насчёт второго, то границы между романом
и повестью бывают весьма размыты.
Так, чтобы не вызывать различных вопросов, я должен пояснить, что создаю
рецензию в отступлениях, где каждое из них каким-то образом отражает
какую-то сторону произведения.
А почему я так поступаю? Да потому, что мне скучно писать школьное сочинение,
а тем более изложение и уж куда веселей излагать собственные мысли,
отвечающие собственным чувствам «по поводу».
Да, я согласен с тем, что каждый герой повести - это сам автор, и это не
находка рецензента, разве бывает иначе? Пустым будет произведение, если
писатель станет обосабливаться от персонажей своей книги. Другое дело, что
этого невозможно достичь, как бы ты этого ни хотел! И разговор здесь должен
вестись о другом: как сделать так, чтобы каждому досталось одинаково много
от писательской души.
В общем, и это не проблема, ведь автор не раздаёт интеллект по частям,
приступаясь к каждому персонажу, он мобилизуется каждый раз полностью, и
вкладывает в каждого даже второстепенного героя, всего себя без остатка,
селекция же происходит за счёт видения этого героя в контексте произведения.
То, что герой иногда получается недостаточно ярким, скорее, бледным,
недописанным, означает, что или автор плохо представляет его себе, не видит
себя на его месте, или недостаточно его любит.
С другой стороны, авторское отношение можно оценивать только сразу во всех
героях, поскольку, как мы уже говорили, в каждом из них автор реализуется
полностью.
В природе существует ограниченное количество приёмов, пользуясь которыми
художник, писатель или композитор, создают свои произведения, а
заодно и свой собственный стиль. Как же это получается, что если приёмы одни и те
же? А дело в том, что у каждого творца из общего количества приёмов
используется только некоторое ограниченное количество, к тому же в
определённых сочетаниях, откуда и возникает та самая неповторимость. Тому,
кто любит сложную классическую музыку, нетрудно понять, как можно чуть ли не
по одной ноте, а скорее - по двум или трём узнавать не только произведение,
но и композитора: по тем признакам, как эти ноты сочетаются и какова между
ними пауза. Это качество поражает постороннего наблюдателя, хотя дело здесь
не столько в особых качествах уникального слушателя, сколько в знании
индивидуальности композитора, в его способе расстановки акцентов.
Конкретный писатель может одинаково удивляться по поводу разных событий, и
это его выдаёт с головой, как и нашего автора, Рене Маори, который одинаково
поражается всему, что его окружает, и что выдаёт в нём его женские качества.
Ведь мужчины, как правило, не используют столь громкие эпитеты в
превосходной степени!
Что такое имя автора, имя героя или название любого предмета или явления?
Совершенно условные звуковые обозначения, которые важны только для нас с
тобой, но ничего не значат для самих этих самых людей и предметов.
Тем нелепее гадание, предсказания и прочая нечисть, основанная на символике,
где и названия карт столь же условны, как и предмет гадания.
Магия чисел, предназначение имён, расположение планет, якобы, влияющие на
судьбу имя рек, и прочие условности на условностях, абсолютно лишены под
собой основания. Но я не о том. Литературный герой, обозначенный с помощью
имени, никак от имени не зависит, а его литературное обозначение существует
только для опознания и сравнения с другими героями.
Имя, - ничто, им всегда можно пренебречь, потому, как оно никак не связано с
характером человека, или с его предназначением в жизни.
С таким же успехом героев можно обозначать порядковыми номерами и пусть
тринадцатый будет злодеем, а первый - героем.
И опять я говорю не о том. Вернее, понимаю, что буду понят не так, как
хотелось бы этого. Дело совсем не в соответствии имён содержанию, а только
во внутреннем содержании героя.
Что это такое?
Это уже смыкается с самосознанием человека, с его большим «Я», не зависимым
ни от каких присвоенных ему имён, и влезть в душу абсолютно невозможно,
если это касается живого человека, зато литературному герою можно присвоить
душу писательскую, часть своего «Я», то есть, сконструировать некоторое
подобие, схему, фантом, зеркальное отражение нового, несуществующего, живого
человека.
И то, будет ли это новое адекватно естественному состоянию писательского
самосознания или неестественно придумано, пусть даже в незначительных
деталях, зависит отношение к нему читателя.
Вот почему даже самая дикая фантастика требует реальных героев, если даже
они воплощены в неестественные образы.
И называется это логикой поведения, а то, что не отвечает нашим понятиям о
соответствии реакции на внешнее воздействие, есть неадекватность поведения.
Вот где непочатый край неожиданностей! Вот где можно накручивать самые
невероятные ответные реакции! Мешок с подарками, которым можно пользоваться
даже более, чем требуется!
И всё это читателем будет восприниматься как оригинальность ума!
Слава богу, что у Рене Маори этого нет, и, вероятно, потому, что он об этом
не знает, а хотелось бы, чтобы знал и пользовался, так позвольте ему об этом
напомнить, чтобы дополнительно вооружить на случай написания особо
фантастической научной фантастики.
Неожиданно, вплоть до рычания.
Хотелось ли вам когда-нибудь отредактировать чужую готовую книгу? Сколько
хотите! Навязчивое мнение о сложности языка Льва Толстого, это ещё не всё;
язык почти каждого автора достаточно коряв, и его всегда хочется улучшить, и
сделать это по-своему.
К счастью, язык Рене Маори этим не грешит, более того, его язык настолько
чист, что привлекает уже сам по себе, однако и по этому поводу некоторые
соображения есть.
Если вам хочется что-то исправить, это значит, что в вас сидит частичка
писателя, может быть, даже незаурядного, но невостребованного, и уж
наверняка это качество выдаёт наличие собственного взгляда, иначе говоря,
личности.
Более того, если вам хочется редактировать собственный текст, это означает,
что вы не безнадежны и уже вступили на писательскую стезю.
Что касается нетрадиционности отношений, автор явно пытается тем самым,
приобрести лишние дивиденды, Хотя на самом деле это ему совсем не нужно,
поскольку, при высоком качестве мысли и языка, «левый крен» значительно
ухудшает впечатление от произведения.
Ведь все эти приёмы «от лукавого» призваны заполнять вакуум, образующийся
от недостатка таланта, и воспринимаются не просто как дешёвый балласт, но и
как авторская импотенция.
Оставаясь близким по языку и глубине философии, рассказ «Разговор с
редактором о времени и о себе» резко отличается от предыдущей повести
ясностью мысли и чёткостью поставленной задачи.
Здесь не надо выуживать житейскую мудрость, она вся на виду и чиста, как
новогодний снег. Ясно, что такой рассказ мог появиться на свет в результате
личного общения автора с подобным редактором. А ведь сколько таких по
свету! Выбившись в люди, они ревностно защищают свои позиции, как бы
чувствуя, что «Росинант» не выдержит двоих.
Да, обращение к Библии не ново, но происходит оно по-разному, от веры и от
неверия. Но есть и третий подход, от философии, от возможности порассуждать,
причём не на библейские тема, а рядом, о своём внутреннем мире, о том, что
есть человек, что есть его большое «Я» в этом непонятном, или непонятом,
мире.
И в этом плане Библия есть первоисточник мудрости человеческой. Не знаний,
собранных человечеством, к настоящему времени их собрано значительно больше,
а именно, мудрости, как метода обработки, я бы сказал, систематизирования
всех человеческих достижений.
Не надо так обожествлять священное писание, по сути своей оно достаточно
примитивно и если мы видим в нём особую мудрость, то потому, что сами того
хотим и главное - потому, что удивлены философским богатством столь древнего
собора.
А мудрость эта состоит в том, что разговор здесь идёт о самых простых
неменяющихся истинах. Ведь это основной закон: чем проще, тем
основательнее.
А вообще, Библия хороша тем, что удовлетворяет любым вкусам: каждый видит в
ней то, чего хочет, верующий - пророчества, атеист - ошибки. Такова судьба
любой литературы, претендующей на абсолютность, потому, что невозможно
предвидеть все ответы на все вопросы, и там, где, казалось бы, всё
предусмотрено, всегда найдётся лазейка ещё для одного неожиданного вопроса.
Так что совсем не случайно в рассказе выбран библейский сюжет, не от большой
веры, а от благодатности темы, где при умелом с ней обращения, можно
исчерпывающе выложить собственное к нему отношение. И не потому, что это
модно в кругах изысканных литераторов!
На протяжении всего рассказа просматривается один навязчивый вопрос,
реабилитирует ль автор Каина? И, вообще, каково к нему и к факту убийства
его отношение?
Несмотря на его закономерность, такая постановка выглядит довольно нелепо. С
одной стороны, в плане заповеди «не убий» заниматься этим бессмысленно, и
никакой реабилитации быть здесь не может, но тут же возникает вопрос уже к
автору - по поводу откуда-то существующего мнения, что без этого убийства не
может существовать дальнейшая история человечества.
Не так всё сложно, поскольку Библия есть перечень всех известных к моменту
написания коллизий, без картины убийства, а тем более, братоубийства было не
обойтись. Тем более, что процесс лишения жизни ближних своих, тем более,
дальних, в те далёкие времена был не менее актуален, чем теперь.
Пусть на почве библейской мифологии произрастает больше хороших и разных
новых произведений, но при этом хотелось бы трезвого понимания
используемого материала, чтобы не заблуждаться самому и не вводить в
заблуждение окружающих в отношении Истины.
В некоторой глуповатости редактора, в которой усматривается его
ограниченность как писателя, говоря языком современной прозы, он плохо
учился в школе, его все обижали, а потому он, когда вырос, стал работать в
плохой газете, где писал плохие рассказы, которые, однако, дали ему
возможность, разглядеть в себе ещё и редактора, способного из собственных
представлений о вещах делать выводы и учить на своём жалком опыте всех других.
Простим мы его за это, потому как в такой ситуации формируются даже
серийные убийцы. Пусть лучше так!
Тем более, что при всём внешнем уважении к нему автора, такой расклад даёт
автору некоторые преимущества, которые он и ухитряется реализовать с пользой
для себя.
Философ Крон - это не просто рядовой волшебник, это Хронос, Бог времени, а
потому всё его могущество следует понимать как манипуляции с вверенной ему
субстанцией.
Что он умеет и как распоряжается своей властью, это полностью на совести
автора, хотя такое допущение не есть окончательное, поскольку существование
времени вообще стоит под сомнением, ни бога тебе, ни чёрта, но это имело
бы принципиальное значение, будь это научное исследование.
Не знаю, откуда берётся мнение о преемственности событий? Да так уверенно
каждый опирается на это мнение! Кто сказал, что добро
рождает добро, а зло, в частности, убийство, должно обязательно повлечь за
собой цепь убийств? Разве что кавказская кровная месть, которая не так уж
типична для населения остальных территорий земли.
И в этом я усматриваю одну из главных ошибок библейских заповедей, в которых
желаемое выдаётся за действительное. Ведь этот всего только заповеди,
пожелания, как следует поступать в том или ином случае.
Но человек - плохой ученик, и преподанные ему уроки чаще всего бывают преподаны
впустую. В жизни чаще всего всё бывает наоборот: зло идёт за добро, а добро
повисает безответно. К сожалению, человечество напридумовало себе
всевозможных шаблонов, с тем чтобы прикрываться ими при недостатке других
аргументом.
Последовательность, в которой автору не откажешь, порой нарушается по
неизвестной причине, и это тем досаднее, что в этом его не хочется упрекать.
Почему вдруг редактор в одном случае остаётся равнодушным к старинной
рукописи, а в другом накидывается на неё, как коршун? Не потому ли, что у
него перестала болеть печёнка?
И вообще, будь у меня возможность поправить этот рассказ, как и всё
остальное, я попытался бы избавить его от излишней импульсивности, от всех
превосходных степеней, настолько они дисгармонируют с остальным
умно-разумным текстом.
Подробное описание окружающей обстановки, особенно городов, вводит читателя
почти в фантастически-реальный мир, столь непохожий на то, что нас окружает
в действительности.
Да, вариантов бытия может быть много, что подтверждает хотя бы,
многообразие форм растительного и животного мира, но тут же появляются
ограничения, связанные с элементарными требованиями тех же законов природы.
Дорога может быть разной: след-в-след, тропа, просёлок, грейдер, шоссе. В
чём разница? В том, какая полоса занята в развитие этого пути, сколько
информации привлечено по поводу направления передвижения от пункта к пункту.
Наибольшая в этом деле возможность - это задействовать полосу за горизонт, а
применительно к поверхности земного шара - занять всю его площадь.
Так ведёт себя мысль, развиваясь от узкого луча, до всеобъемлющего изучения
вопроса. Идея, это луч, роман, - исчерпывающее вскрытие направления, во всех
взаимосвязях с атрибутами направления, к тому же, нескольких направлений
сразу, призванных где-то в пространстве пересечься.
В этом смысле творчество Рене Маори имеет весьма широкую полосу,
независимо от жанра произведения. И это здорово - уметь донести короткий
монолог «широкими» средствами!
Собственно, используемые им приёмы остаются одинаковыми всегда.
Несмотря на то, что главная линия есть и довольно сильно удерживает
внимание, что-то постоянно отвлекает, как бы сбоку, а то и сзади
чувствуется чьё-то постороннее присутствие, и только потом, не сразу,
понимаешь, что это вторая линия, что линий две.
Приём не новый, использованный Булгаковым в его «Мастере и Маргарите», в
большом романе, и тем удивительно, что здесь он используется в небольшом
рассказе.
Хотя такое никому не возбраняется, и пусть будут использованы любые формы,
лишь бы, в конце концов, хорошо была раскрыта тема.
Фантастическое развитие события и предельно трезвая реакция редактора.
Только так и должно быть, потому что любая фантастика должна подаваться
очень реальным языком и реальными образами. Почему? Для убедительности! Не
случайно западные кинематографисты зашли в этом так далеко: расписывают
действие не только применительно к конкретным городам и посёлкам, но к
конкретному времени, по часам и минутам, вызывая тем самым состояние
документальности.
Чем грозит невыполнение этого условия?
Если язык перестаёт быть «реальным», наступает такой момент, к тому же очень
скоро, когда он становится самоцелью, и тогда появляется, уже в языке, та
самая вторая тема, за которую цепляется мысль и начинает отслеживать вовсе
не то, на что нацеливает читателя автор.
Если язык чрезмерно красив и образен, то читатель начинает упиваться его
музыкой, совсем так, как при чтении хорошего стихотворения. Не секрет, что
часто заученные в детстве стихи, оказывается, имеют вовсе не то содержание,
причём до смешного не то!
Фантастическое развитие событий и очень трезвые рассуждения редактора,
пытающегося в этом разобраться. Не в обиду ему сказано, потому что только так
и должно быть, и он полностью прав, требуя столь же внятных ответов.
Так что конфликта я здесь не усматриваю, а если он есть, то заключается в
интриге, способной реализовать авторское отношение к событию.
Разговор идёт об инструменте передачи от человека к человеку понимаемой
информации, в том числе эмоциональной: с тех пор, как была изобретены речь
и мелодия, несмотря на все старания, никому ещё не удалось придумать более
универсальный инструмент, а это значит, что для передачи даже простого
человеческого настроения требуется облечь его в наглядность форм и
поступков, то есть, в конкретную форму бытия.
Причём, процесс оказывается ассиметричным, если быть откровенным и не
повторять «заумь» искусствоведов, музыка не рождает конкретных образов, по
крайней мере, объективных, так что слушатели одного и того же музыкального
произведения овеществляют его очень условно, каждый по-своему, но чаще всего
вообще обходятся без этого, манипулируя исключительно звукосочетанием, не
выстраивая в сознании «вторую линию».
Столь зыбкая сфера человеческих ощущений, особенно если они окрашены в
голубые тона печали, где не только потрогать, а даже разглядеть как следует не
удаётся, всё исчезает тут же как лёгкий дымок сигареты: только что был
здесь, рядом с тобой, и вот уже только голубится через него, нет, через то
пространство, которое он занимал, удаляющиеся предметы, уходящие в прошлое.
И тогда наступает неудовлетворённость. Оттого, что не можешь ты слиться с
окружающим миром и чувствуешь себя от этого отторгнутым и чужим.
Много иррационального культивируем мы в собственной душе и плаваем среди
всего этого в собственное удовольствие, потому что это созданный нами
собственный мир в котором мы, кроме того, ещё пытаемся и укрыться от совсем
настоящих житейских невзгод.
Однако этому есть и более точное объяснение: неудовлетворённость
достигнутым как движущая сила эволюции жизни на земле.
Дело в том, что когда химизмы перестают быть единственной привилегией той
формы существования, которая называется жизнь, им на помощь приходит нечто
специфическое, присущее исключительно живому организму, - это стремление к
самосовершенствованию, состояние сродни конкуренции, где выживает тот, кто больше
этого хочет.
Не будь этого душевного томления, человечество уже могло бы прекратить
существование, а так, грубо говоря, сталкиваясь с состоянием внутреннего
томления, человек начинает искать выход, для чего рассматривает разные
варианты и использует наиболее прогрессивные.
Кстати, большинство нерешаемых проблем очень просто решаются с позиции
научного понимания мира, и если идти этим путём, литература просто не имеет
права на существование за ненадобностью, где все рассуждения есть не более
чем пустословие.
Хотя для своего круга поклонников литература необходима, для читателей не
обременённых особой аналитичностью, для праздного времяпрепровождения, для
развлечения в отсутствие решения насущных задач.
При этом всегда надо помнить самое великое классическое определения жизни на
земле, что жизнь есть форма существования материи. И всё! Химизмы и только
химизмы определяют всё сущее в природе: сначала они идут между простейшими
элементами, потом между более сложными, а далее начинается обмен веществ,
это когда молекула так велика, что не может удержать всё, что присоединяет.
А в дополнение к предыдущим формам существования прибавляются сначала
инстинкты, а потом и разум.
И где тут душа со всеми её сложными переживаниями? Поведение есть, это
правда, направленное на сохранение достигнутого уровня и не стоит, нечего
приплетать нечто «от лукавого».
Жизнь - это форма существования материи, пусть даже очень сложной, но
материи, той самой, по которой мы ходим, которую топчем и в состояние которой
возвращаемся, отбыв свой срок на земле.
Психологически жизнь оттого так сложна, что воспринимается в промежуточной
стадии, там, где по ней «сто путей, сто дорог» и если бы научиться это
понимать, можно её прожить с наименьшим усилием.
Все человеческие душевные терзания в конечном итоге сводятся к поиску
философского камня, к формуле, готовой в себя вместить все «за» и «против» и
дать положительный ответ счастья. И мало кто понимает, что путь к этому
решению лежит через систему обобщений, где каждому последующему есть место в
предыдущем, где каждое последующее есть часть предыдущего, более общего. И
вот когда более общего не окажется, там и будет ответ на все интересующие
вас вопросы.
Таковы главные философские категории: материя, пространство и время.
И здесь читатель встанет в тупик: где может быть запрятан ответ?
Верно, запрятан, ответ всегда есть, но он лежит глубоко, не достать, а
потому, так далеко забираться не следует, обычно бывает достаточно отступить
на один шаг, от силы на два, - и вы у цели.