Мальчишками, любили мы играть в разные игры, о которых и не знает теперешняя детвора. Это и «Стрелы», и «Казаки-разбойники», и «Двенадцать палочек». Выйдет, бывало, мой друг и давай свистеть у меня под окном и кричать: «Собирайся народ - кто в войнушку идет!» Быстро набиралась команда местных озорников. Понятное дело, никто не хотел быть немцем. И тогда мы считались, выбирая «врагов». Однажды мой дед, все время сидевший на лавочке у дома и наблюдавший за нашей игрой, подозвал нас.
- Ребятки, не играйте вы в войну. Уж больно много горя она всем принесла, окаянная.
- А Вы были на фронте, дедушка?
- Нет, мои хорошие. Я ведь был тогда еще совсем мальчишкой, ну, как вы сейчас. Но лиха и здесь, в тылу, мы хватили через край.
- Расскажи, расскажи нам, дедуль, как тогда было?
- Расскажите. Пожалуйста, расскажите, - просят ребята, присаживаясь кто на лавку, кто рядом на траву.
Дед на минуту замолкает, будто вспоминая те далекие годы.
Было это летом сорок третьего. Оккупированный немцами Брянск. В доме моей бабки, как и во многих других домах, жили фашисты. До нового урожая было еще далеко, и мы, голодные малолетние ребятишки, с жадностью вдыхали запахи солдатской кухни. Мы всегда с нетерпением ждали конца их обеда. Молодой немец Ганс, так мы потом стали его называть, выносил нам украдкой от других фрицев хлеб, печенье и иногда даже остатки каши с тушенкой.
Сначала мы боялись подходить к нему: матери запрещали нам что-либо брать у немцев. Но голод не тетка… Через какое-то время мы уже подружились с Гансом. Он кормил нас с сестрой, как-то даже смастерил нам во дворе что-то вроде качелей.
Однажды двое немцев, бывших у нас на постое, чистили во дворе оружие. С кухни к ним вышел Ганс. Я с любопытством наблюдал за действиями офицеров. Увидев Ганса, я осмелел и подошел ближе. Немцы стали смеяться, что-то говоря и показывая на меня. Вдруг один из них достал из кобуры пистолет. Я жестом попросил дать его мне. Немец протянул мне оружие. Ощутив в своей руке холодную тяжесть пистолета, я прицелился в расхаживающего по двору и еще не попавшего в суп к фрицам петуха. Окрик матери – «Ты что ж это делаешь, постреленыш?» – заставил меня оглянуться, и я невольно направил руку, держащую пистолет, в сторону сидящего напротив фрица. Все дальнейшее произошло в считанные мгновения и сейчас, спустя столько лет, вспоминается мне как кошмарный сон…
Стоящий рядом офицер хотел отвести дуло пистолета в сторону и закрыл его рукой. В этот момент прогремел выстрел.
Этого не ожидал никто. Немцу отстрелило палец. Помню только его дикий крик и кровь, бежавшую ручьем. Обезумев от страха, я бросился бежать. Не чуя ног перемахнул через забор, соседними дворами пролетел к полю и споткнувшись упал, задыхаясь от бега и вдруг подступивших рыданий. В тот же миг чья-то рука легла на мое плечо. Я замер… Надо мной стоял Ганс…
Он спрятал меня в стогу сена в поле за городом и наутро привел мою мать, которая отвела меня к родственникам в соседнюю деревню. Позже мать рассказывала, как разъяренные фрицы, спохватившись после оказания помощи своему вояке, стали повсюду искать меня. И мать, плача и показывая на ведро воды, говорила; «Ванька капут». Не найдя меня, немцы поверили, что обезумевший от страха мальчуган бросился в реку…
Кто знает, что было бы с тем восьмилетним Ванькой, попадись он тогда фашистам?
…В сентябре сорок третьего года наши войска освободили Брянск. До победы было далеко и много на нашу долю еще выпало лишений. Но я с благодарностью вспоминаю этого немецкого солдата Ганса, спасшего меня от неминуемой расправы, и его глаза, когда он протягивал нам, голодным русским ребятишкам, хлеб. Что было в этих глазах? Воспоминания о своих, оставленных далеко отсюда детях, боль и бессилие перед той несправедливостью и жестокостью, которая выпала на нашу долю, а может, чувство вины за украденное у нас детство?..