Княжна Сарым. Глава VI. Солнце мёртвых

Юлия Олейник
Время, казалось, остановилось. Ничего не было вокруг, кроме хлещущего ветра да безумной луны. Люди словно застыли скорченными изваяниями на фоне отверстой пасти раскопа, из которой скалился череп древней ведьмы. И даже ветер будто бы обходил стороной чёртовы кости, отыгрываясь на живых. Меня резкий порыв тоже впечатал в землю прямо рядом со скелетом; меня и череп разделяли сантиметров, наверное, тридцать, и около метра оставалось до несчастного Виталия Аркадьевича. В глаза и рот набилась сухая пыль, дышать было почти невозможно, а глаза жгло сухим огнём. Я по-пластунски постаралась отползти от скелета, но новый шквал прервал эти бесплодные попытки. Я больно стукнулась головой о край оградки, заскребла руками по земле, пытаясь не упасть прямо в могилу; под руку подвернулся какой-то предмет, видимо, я выцарапала его из земли ногтями. Ещё шквал — и я снова заваливаюсь наземь. Что-то узкое и твёрдое полоснуло меня по левой руке, боль была такой сильной, что я охнула. И боль эта, видимо, как-то прочистила мне мозги, я даже смогла приподнять голову и посмотреть, что же со мной приключилось. Ой, лучше б не смотрела.
Из могильной земли торчал небольшой бронзовый то ли ножичек, то ли кинжальчик, память даже зафиксировала какую-то резьбу на нём; этот ножичек, видимо, жертвенный, а как иначе, но до сих пор острый, распорол мне левую руку от запястья до сгиба локтя. Я невидящими глазами смотрела на здоровенный порез, и тут время вновь начало свой ход.
Я нелепо взмахнула рукой, и из раны пульсирующим фонтанчиком брызнула кровь. Она выталкивалась с такой силой, что в мгновение ока залила землю рядом со мной. Отупев от боли, я безучастно наблюдала, как блестящие струйки превращаются в тёмные шарики, смешиваясь с сухой пылью. Вдруг ещё один болезненный толчок - и кровь алым дождём заливает кости и пробитый череп, льётся в пустые глазницы и распяленный рот. Я перестала дышать, чем-то более глубоким, нежели сознание, понимая, что случилось нечто необратимое.
Ветер взвыл раненым зверем, ещё одна молния шарахнула невдалеке, с диким грохотом покатились разбитые ей камни. Луна вдруг засверкала ярко до невозможности, высвечивая вновь и вновь чудовищную картину: лежащие вповалку люди у края могилы, из которой скалился залитый кровью череп. А через мгновение огромная чёрная туча закрыла луну, и наступила мёртвая тишина. Ветер стих словно по мановению волшебной палочки.
Последнее, что я видела, прежде чем провалиться в ослепительную черноту, было то, как Денис одним неимоверным усилием вытаскивает Виталия Аркадьевича из внезапно ослабевшей земли.

Не знаю, сколько я так провалялась, но очнулась я там же, на краю могилы. Ветра не было. Словно из бочки, доносились взволнованные голоса, но слов я не могла разобрать. С невероятным усилием приподняв голову, я столкнулась взглядом с расширенными от ужаса глазами Олеси. Увидев, что я очнулась, ужас на её лице сменился облегчением.
— Юлька, господи, Юлька...
Тут же подскочил Селиджек, взлохмаченный, в изодранной рубашке.
— Юля, Юля! Ты как? Эй, ребята, помогите, надо перевернуть!
Я скосила глаза на руку. Вся она была измазана кровью пополам с землей, пальцы слиплись в кулак, у меня не было сил их разжать. Боль горячими волнами прокатывалась по всей руке, а ещё зверски болела голова, видимо, от удара о камни. Селиджек и Алексей-бородач подхватили меня и вытащили на ровную поверхность. Я всхлипнула от боли.
— Ничего, ничего, держись! — подбадривал меня Селиджек, аккуратно, но твёрдо отодвинув плечом причитающую Олесю. — Та-ак, что тут у нас? Ох ты, едрёны попугаи, как тебя располосовало-то... Ребята, в лагерь, быстро! Воду, аптечки, всё тащите! Весь запас! Тут одним Снегирёвым не обошлось! Да шевелитесь, не стойте столбами!
Кто-то побежал в лагерь. Мне под голову подсунули свёрнутую Селиждекову рубашку, а сам он неверными пальцами судорожно выдёргивал ремень из брюк, сделать жгут.
Я немного оклемалась и осторожно посмотрела по сторонам. Недалеко от меня лежал Виталий Аркадьевич, он тихо всхлипывал и стонал. Ноги его превратились в кошмарную мешанину из крови, изодранных в лохмотья брюк и обрывков кожи. Около него суетились сразу несколько человек. Ден тоже лежал рядом, но, вроде, целый. Я скосила взгляд в другую сторону. Эдик всё так же лежал на спине, пальцы вцепились в землю. Мне не было видно, дышит он или нет. Через секунду раздался нечеловеческий вопль.
— Эдик! — Катя, наплевав на всех, подлетела к нему, схватив безжизненную руку. — Эдик!..
Сейчас же к ней подскочил Селиджек, обнял за плечи, оттащил от неподвижного Эдика.
— Катя, — его властный голос был хорошо слышен всем, — не трогай его. Он сам очнётся, с ним всё в порядке. Поверь мне. Не трогай, лучше помоги нам. Надо Юлину руку перевязать, пойдём, поможешь.
— Нет! — Катя взвизгнула, снова упала на колени и ещё сильнее вцепилась Эдику в руку. — Никуда я не пойду! Оставьте меня!
— Ветлугина! — повысил голос Селиджек. — А ну, прекратила истерику! Ты ему не поможешь, ты сделаешь только хуже. Иди, помоги тем, кому действительно надо! — И такая сила была в его голосе, что все замерли. Катя всё сидела около Эдика, упрямо не желая слушать. Селиджек рывком поднял её на ноги и развернул в нашу сторону.
Катя спотыкащейся походкой поплелась к нам, поминутно оглядываясь на Эдика. "Жив, — промелькнуло у меня в голове, — жив..." Тут притащили бинты и спирт, и я захлебнулась от нестерпимой боли. Кажется, я снова отключилась...

Я не знаю, сколько времени прошло. Меня и Снегирёва отнесли в лагерь, попутно решив дотерпеть до завтра, а потом сразу в Маткичек, нет, лучше в Абакан, в больницу...
— Да прекратите вы панику! — яростно орал Селиджек на Сеню и его угрюмого напарника. — У Виталия сильные порезы и ссадины, но переломов нет, а гематомы — что гематомы? До утра все мы протянем. Юлю, конечно, зашивать надо, но это тоже до утра терпит. Медикаментов у нас хватает, повязки меняйте почаще, вот и всё. И прекратите причитать, как бабы! Вот ей-богу, когда Лёха в Аскизе ногу сломал, меньше воя было! Исполнять!
Надо же, какой он, оказывается, бывает. А так и не скажешь...

Утро все мы встретили в смешанных чувствах. Думать о произошедшем на раскопе не хотелось никому, поэтому и археологи, и мои коллеги все силы бросили на наше со Снегирёвым возвращение в строй. Мы оказались единственными жертвами разбушевавшейся стихии... и чего-то ещё. Снегирёв полусидел-полулежал в большом раскладном стуле-шезлонге, ноги у него были забинтованы. Взгляд у начальника экспедиции был какой-то погасший, может, обезболивающих наелся, а может... О чём может думать человек, наполовину утянутый в могилу?
Я же и думать-то боялась. Сидела, почти не дыша, пытаясь одной свободной рукой держать кружку с тёплым чаем. Тот запредельный ужас, что все мы пережили этой ночью, то лунное дыхание смерти, они не шли у меня из головы. Как наяву всё вставали передо мной жуткие картинки: шквальный ветер, людские фигурки и окровавленный скелет.  Но больше всего, до ледяной дрожи, до комков в горле, виделся тот месяц, хызыд толы, время крови...
Тряхнув головой, я попыталась стряхнуть призрачные видения. Вдруг кто-то коснулся моей руки, той, что бесконечно пульсировала горячей болью. Я подняла глаза. Около меня стоял Эдик, живой и здоровый, только что-то в нём неуловимо изменилось. Приглядевшись, я вздрогнула. Его глаза светились изнутри тем самым иномировым светом, что я видела у княжны Сарым. Но страха у меня почему-то не было.
Эдик присел на корточки и взял мою руку. Увидев его, к нам немедленно сбежалась вся экспедиция, даже шезлонг со Снегирёвым пододвинули. Катя робко выглядывала из-за спин товарищей, Олеся смотрела на него, как на живого мертвеца, и только Селиджек словно ждал чего-то, уверенно и спокойно.
Эдик аккуратно, почти не касаясь, разбинтовывал мою руку. Я морщилась от боли, марлевые тряпки присохли, и с каждым движением из раны вновь начинала сочиться кровь. Эдик, не обращая ни на кого внимания, продолжал снимать бинты. Сил протестовать у меня не было, всё своё мужество я употребила на то, чтобы не заорать. Наконец, рука была освобождена. Зрелище то ещё, конечно. Громадный, неожиданно ровный даже не порез, а разрез; кровь снова начинает заливать руку. Больно-то как...
Эдик взял мою руку в свои ладони и склонился над ней, почти касаясь лбом. Длинные волосы скользили по руке, путаясь от крови. Не обращая на это внимания, Эдик тихонько поглаживал мою искалеченную руку, что-то шепча на непонятном мне языке. По руке стало разливаться приятное тепло, я даже рот открыла от неожиданности. Боль куда-то ушла, а Эдик всё шептал, уже почти прижавшись холодным лбом к порезу. Нас окружала взволнованная тишина, каждый боялся произнести хоть слово и спугнуть это невероятное чувство, что охватило всех. Сколько прошло времени, я не знаю. Вдруг Эдик отстранился и со слабой улыбкой прошептал:
— Смотри.
Я посмотрела на руку. На месте кровавого разреза с запекшимися коростами я увидела, охнув от изумления, ярко-розовый рубец из нежной, только что народившейся кожи, но это была кожа! Рука начала ощутимо зудеть и чесаться, новые клетки вовсю прокладывали путь, запечатывая рану. Я, видимо, потеряла дар речи, потому что Эдик с уже более весёлой улыбкой похлопал меня по здоровому плечу:
— Шрам останется. Но это ведь лучше, чем бегать в бинтах и с одной рукой?
— Эдик...
— Всё будет хорошо. Отдыхай. Тут ещё есть кое-кто...
Эдик подошёл к Виталию Аркадьевичу. Тот недоверчиво смотрел на него из-под полуопущенных век, но слабость не позволяла ему протестовать. Около своего научного руководителя Эдик провёл гораздо больше времени, но потом, как и у меня, ноги Снегирёва покрылись сеткой свежих шрамов. Огромные иссиня-чёрные гематомы превратились в жёлтые пятна почти прошедших синяков. Виталий Аркадьевич смотрел на свои ноги, натурально открыв рот, а измученный Эдик сидел, облокотясь на обеденный столик, и меланхолично курил уже третью сигарету.
Олеся, не дыша, подошла ко мне:
— Можно?.. — она недоверчиво смотрела на мою руку. Я протянула. Олеся осторожно, как по драгоценному артефакту, провела пальцами по свежему шраму. От её прикосновения стало щекотно.
— К-как? Как он это сделал? — Олеся не могла поверить в увиденное, как и я, впрочем. Но ответила ей не я, а Селиджек, постоянно оказывающийся рядом.
— Что ж, видимо, то, что произошло (давайте не будем сейчас о том, что же это было), открыло в Эдике его дар. Я думал об этом всё то время, что он лечил вас. Это... это очень сильный дар. Я думаю, Эдик много сильнее своей бабушки, Ызырга-пиче. Лечить наложением рук, это... Да и то сказать - мало кто принимал силу от... в общем, мало кто удостаивался ТАКОГО посвящения. Да, Олесенька, да... Интересно, продолжит ли он работу под руководством Снегирёва?.. Мда-мда... Что ж, я оставлю вас ненадолго. Надо проверить, всё ли готово к обеду, нам всем не помешает хорошенько подкрепиться. И — да! — обещаю, голубцов сегодня не будет! — Он ушёл, лукаво улыбнувшись Олесе. Я заметила, как та, чуть покраснев, опустила глаза. Хм... А жизнь-то налаживается!

На обеде царило оживление, в первую очередь связанное с чудесным спасением Виталия Аркадьевича (я всё-таки была чужаком, и моя рука, хоть и вызывала изумлённые возгласы, была напрочь вытеснена исцелением Снегирёва). Эдика, как я успела заметить, никто ни о чём не спрашивал, даже Сеня старался не кидать на него своих обычных недружелюбных взоров. Сам Эдик преспокойно ел гречку с тушёнкой, и только нездоровая бледность выдавала напряжение последних часов. Рядом с ним сидела Катя, бесконечно нервно поглаживая его руку. Сама она ни крошки не съела, я подозреваю, просто отдала свою порцию ослабевшему внуку... нет, теперь уже шаману. Самому настоящему.
После трапезы никто не спешил расходиться. В воздухе витало нечто, что, наконец, озвучил испереживавшийся Сеня:
— Виталий Аркадьевич... да что ж это такое было-то?
Снегирёв понуро посмотрел на свои ноги. Выглядел он плохо даже после невероятного исцеления. Глаза его покрылись сеточкой лопнувших сосудов. Но не физическая боль, казалось, мучила его. Наконец, он тихо произнёс:
— Я сам не знаю. Что-то держало меня около раскопа... я никак не мог уйти, хоть уже и опаздывал на ужин... а потом поднялся ветер... и я провалился в эту... яму... — Дальше он говорить не смог, закрыв лицо руками. Все молчали. Через пару минут Снегирёв, взяв себя в руки, продолжил своим почти прежним сварливым тоном:
— Я консервирую раскоп. Можете обвинять меня в чём угодно, но работать там мы больше не сможем.
— Согласен, — подал голос Селиджек, — но надо придумать обоснование. Минкульт нам такого кульбита, простите за тавтологию, не спустит.
— Обоснования — это уж моя забота, — огрызнулся Виталий Аркадьевич и поморщился от боли. Видимо, с ногами совсем беда была. — Придумаю что-нибудь. В конце концов, что ты там говорил, Джек? Зыбучие пески? Значит, в отчёте будут фигурировать зыбучие пески...
— Но у нас нет доказательств, — вздохнул Селиджек, — конечно, твои ноги... и руку Юлии можно присовокупить, но...
— У кого нет доказательств, — невзначай и деланно-равнодушно бросил Макс, — а у кого и есть.
Все разом повернулись к нему, даже Эдик удивлённо поднял глаза. Макс явно почувствовал себя на коне.
— Юлёк, ты перемещаться можешь? — Я кивнула. — Тогда дуй в фургон, тащи ноут. Ща будем хоррор смотреть.
Камера, господи! В этой жуткой кутерьме все, конечно, забыли о максовой камере! С которой он пролежал в обнимку весь этот шторм! Я внутренне зааплодировала. Молодец мужик! Только бы запись сохранилась... 
Мы с Максом колдовали над камерой. Сама она, хоть и была исполосована песчаными струйками, оставалась в рабочем состоянии. Флешка не пострадала, я запихнула её в ноут и поставила на закачку. Через минут двадцать комп издал торжествующий писк. Я вывела изображение на монитор. Все разом сгрудились рядом, пришлось в итоге поставить комп на обеденный стол и рассесться вокруг него, как в кинотеатре.
— Мотор! — скомандовал Макс. Я нажала "play".

Конечно, видно было плохо, камера лежала под неудачным углом, и на неё постоянно сыпался песок, но кое-что при свете яркой луны разобрать было всё-таки можно. Вот раскоп... фигура Снегирёва, рядом почти не виден Ден... а, нет, вот он, пытается вытащить Виталия Аркадьевича, сам чуть не падая... вот лежит кто-то... батюшки, да это ж я! М-да, зрелище... Ух ты! Молния сверкнула совсем рядом! А там кто?.. Кто-то совсем ничком... Эдик! Камера дёрнулась в его сторону. Точно, он! Не шевелится... Камера опять дёрнулась и худо-бедно вернулась в прежнюю позицию. Что-то совсем её пыль засыпала... а... шквал сделал доброе дело, сдул весь мусор. Что это? А, да это ж меня полоснула та железяка! Во-он я, рукой дёргаю... скелет не виден, но я-то помню, как лилась кровь ему в глазницы... Ой, темно стало... туча... вот прояснилось... Ден вытаскивает Виталия Аркадьевича и сам падает в изнеможении на землю... Вот кто-то, кажется, Селиджек, бежит к ним... тут пошла сплошная чернота. То ли флешка кончилась, то ли раскопу надоело, что его снимают.
Воцарилось молчание. Все будто заново переживали ночной ужас. Взгляд "со стороны", запечатленный бесстрастной техникой, безжалостно высветил весь кошмар целиком. Сам  Макс не отрывал жадного взгляда от монитора, весь шторм он провёл, уткнув голову в землю и молясь только, чтобы камера не разбилась. Кажется, все забыли дышать.
Наконец, Снегирёв с огромным трудом поднялся с шезлонга и неверной походкой двинулся к нам. Его подхватил Алексей-бородач, помог подойти. Лицо Виталия Аркадьевича отражало всю гамму чувств. Он заговорил, странно сглатывая, как человек, не привыкший к подобным словам:
— Спасибо... Спасибо вам... Денис... — Он судорожно жал Дену руку. — Вы, Денис... вы мне жизнь спасли...
Ден, не привыкший к подобным сценам, мялся, пыхтел, и, наконец, выдал:
— Дык чё... да я... э...
— Денис говорит, что любой на его месте поступил бы так же, — перевёл Макс, — вы не обращайте внимания, он никогда не умел связно выражаться.
Снегирёв, не отпуская Денисовой руки, продолжал:
— Спасибо вам... Спасибо вам всем... Вам, Денис. Вам, Эдьи, — он обернулся к Эдику. Тот с лёгкой улыбкой кивнул. — Вам... всем... Я был неправ... Господи, сколько же времени я был неправ! — Он отпустил Дена и закрыл лицо руками. Алексей шустро пододвинул шезлонг, и Снегирёв свалился туда кучей. Плечи его дёргались. Он плакал.

Я сидела на стульчике и курила. Рука чесалась, но не сильно. Вдруг кто-то позади меня произнёс:
— А я, дурак, тебе ведь не всё сказал тогда.
Я обернулась. Рядом со мной уселся на корточки Эдик, тоже закурил и грустно усмехнулся.
— Ты спрашивала про Сарым, помнишь? Тогда, у фургона? Так вот, я думал-думал, и тогда не всё тебе перевёл. Зачем, думаю, тебе знать? А теперь ты... ты кровью своей заслужила, если б не ты...
— Эдик?..
— "Сарым", — продолжал он, — значит не только "золотой". Раньше у этого имени было другое значение. "Луна". Да не простая. — Он прикурил новую сигарету от бычка. — В древности луна считалась светилом для нижнего мира.
— И? — Я, кажется, догадалась.
— Так и звали её в легендах — Сарым, Солнце мёртвых.
Эдик встал. Я осталась сидеть и смотрела на него снизу вверх. Он на секунду закрыл глаза, а потом продолжил:
— Это ты нас спасла. Всех нас. Ты дала ей напиться своей крови, вольно ли, невольно ли. Ты перебила ей охоту. Солнце мёртвых больше не взойдёт.
Вдали послышался странный рокот. Эдик удовлетворённо кивнул.
— Вот теперь всё.
Разгорался новый день.



Продолжение: http://www.proza.ru/2015/03/03/1096