Клим борей, зимуя в Глинке,
(плотоводец, наш пахан)
осмотрел не только крынку,
но долбленный «вертухан».
И смекнул, чтоб не крутился,
нужно два – катамаран!
Всей деревней навалились,
делать нечего зимой,
камни круглые калили,
выжигали крепкий слой,
ну, короче, сердцевину
у претолстого бревна.
Вот так Клим! Жердями сдвинул
борт о борт он два челна,
на носах установил
он из дерева тотемы,
чум на палубе разбил,
весла вытесал из клена.
И четыре водохода
стали ждать лишь ледохода.
Жены в плач, их не берем,
как же в Тулу с самоваром?
ждите здесь, когда с «товаром»
бечевою мы придем.
Тяглом нас снабдили глины,
переправили быков,
провиант, проводников,
плошек полные корзины
на ту сторону по льду –
они попасом1 пойдут,
ведь предсказано во сне:
ждут на правой стороне.
Возле Красной Глинки хруст
льда, ломается эпоха,
быки ушли, и мы на хвост
ледоходу сели глухо.
И вот выносит в бесконечность.
Еще челны бортами трут
о льдины, пролетела вечность –
и девы нам цветы несут.
Цветы известны, никогда
венками головы не крыли,
а девы в цвете и вода,
и в воздухе цветные брызги.
Готовы чувства сгоряча,
с челнов попрыгав, охладить.
Явились евнухи, бича
раздался щелк, дев стали бить.
Впервые лука силу злую
мы испытали от кастратов,
Клим был вычеркнут стрелою
из живых, и двое-трое
с оперением в груди
упали в воду, погоди,
крымчак поганый,
захватил «товар» желанный,
что ли зря в поход мы шли?
Мы отплыли, так как луки
били дальше, чем пращи.
Спасенные спасателями станут,
и палеолитяне не увянут,
подобно цветнику, коли любить
их будут евеянки, ты – читатель,
но как одну на пятерых делить
бореи будут? Не учел Создатель.
Мы ждали ночи, помощи небес.
Когда во тьме сокрылось все окрест,
и евнухи ушли за частокол,
мы высадились группами по десять,
но штурмовых еще не знали лестниц,
и первый приступ в пользу не пошел.
Сидим под кольями, а страсть бунтует,
там наши на Печоре без огнив
вот-вот потухнут, чаша пусть минует
их эта, половой любви разлив
да каждые уста пускай получат,
и старики пусть нянчат внучек.
А днем быки с припасом подоспели,
мы в носорожьи шкуры их одели,
и повели, покрытых, на таран.
Увязли в коже лучников, сук, стрелы;
в тылу восстание подняли девы, –
и сдался нам кастрированный стан.
Недаром мы искусные в граффити,
рисуем пленным евнухам чертеж
Печоры, Вишеры и Север тож,
куда удрали наши нефертити.
Когда Перун на чертеже явился,
крымчанин-предводитель удивился.
«Перун по-крымски тоже есть Перун,
сторукие – гроза морских титанов.
Так Он ваш бог, учитель этих рун?
Мы вам везем евеек тонкостанных!
О горе мне, как встретил женихов».–
«Ты защищал отважно дар богов».
Евей, борей на этом помирились,
кастрат повел осматривать «товар».
Дев было мало, явно не делились
они на всех и поводом для свар
в борейском общежитии пребудут,
мужей воспламенив огнивным зудом.
Укрыв мехами плеч девичьих мед,
бореи траншами рубили лед
в затоне, где евейский зиму флот
пережидал, загруженный вином,
и камышовым впаянный в лед дном.
Бореи тут же взяли с амфор пробу,
сравнив по вкусу с сомой, оценив,
и на меха сменяли, отпустив
евеев прочь, час возвращенья пробил!
Подняли паруса, быков впрягли,
в обратный курс с невестами легли.