Уже не прилечу по синей рани
К окну застуженному малой птахой...
Я, перешедшая все мыслимые грани,
Несу смиренно голову на плаху...
Алена Грач
Я сидел на скамейке и отчаянно мерз. Клавиатуру раскрытого на коленях ноутбука засыпал сухой снег, а экран светился незнакомым текстом, который я машинально продолжал набирать. Пальцы стучали по пластмассе, словно костяшки скелета и, разрази меня гром, если я знал, о чем пишу.
Еще минуту назад я пребывал в одном из самых жарких мест земли – на пляже Мертвого моря. Двенадцать часов пополудни – это вам не фунт изюма. Цифры на электронном градуснике показывали сорок восемь градусов. Нормальные люди давно разбежались по отелям и прохлаждались под кондиционерами, попивая кофе. В море осталось лишь несколько туристов, по горло сидящих в горячей соленой воде и, как видно, желающих испить эту чашу полностью. Многие из них приехали из дальней дали лишь на сутки, и теперь торопились излечить больные суставы хотя бы и во вред всему остальному организму.
Я протопал под душ, чтобы смыть с себя корку соли и подивился, какая горячая вода льется из этого устройства. Еще утром она была гораздо прохладнее. От ослепительного солнца и тяжелой духоты меня слегка покачивало, и следовало бы убраться отсюда, пока не растаял, как подтаивала теперь подошва моих пластиковых пляжных туфель. Они слегка прилипали к береговым камешкам, каждый из которых я чувствовал раздраженными подошвами ног. Но моему уходу предшествовало нечто странное.
Огромный прозрачный пузырь надулся прямо из воздуха, исказил мрачные холмы на горизонте, блеснул радужным боком и бесшумно взорвался.
– Видели, видели? – закричал кто-то из воды. – Что это было?
– Портал, – ответил бесстрастный голос, с такой интонацией, словно видал-перевидал этих порталов.
– Тарелка это была, – возразил третий. – Тарелки всегда шуткуют.
Они спорили. Но я внезапно понял, что просто это ты умерла.
Сердце защемило и сбилось дыхание. И я побежал в свой номер, наверняка зная, что уже не найду тебя ни в Скайпе, ни в Фейсбуке.
Полутемная комната с задвинутыми жалюзи, казалась кусочком рая после пылающего пляжа.
Качалка приняла меня в свои объятия. Выдвинув поставку для ног, и, чувствуя себя вконец разбитым, я снова и снова искал твое имя в списке контактов, но оно исчезло, словно стертое злым духом. Ты написала мне тяжелые слова – «сколько осталось, столько осталось». Откуда я мог знать, что не осталось уже ничего? Я как наяву увидел твою тонкую, источенную болезнью руку, в последний раз касающуюся клавиатуры, и бессильно падающую рядом. И… мы даже не простились. Поговорили о какой-то ерунде. Нельзя так уходить, понимаешь, нельзя.
Только на секунду прикрыв усталые глаза, я почувствовал холод. И вдруг обнаружил себя посреди большого города, под сильным снегопадом, замерзшими пальцами печатающего что-то неясное.
Рядом сидел он, тот самый, кто однажды повел народы на площадь, да не довел их туда.
– Пишите? – поинтересовался он без тени любопытства. – Я тоже пишу.
И вглядываясь в его такое неправдоподобно молодое лицо, я вдруг понял, что сказано это лишь из вежливости. Нужно же хоть что-то сказать.
Тот вопрос, который столько времени вертелся у меня в голове, то самый вопрос, который и ты как-то задала ему, выплеснулся неожиданно:
– Ответь только одно, и можешь исчезнуть. Почему, почему ты тогда не довел всех до места назначения?
– Она тоже спрашивала об этом. Но она умерла, – сказал он. – Рак. Его до сих пор не лечат. Это ее вопрос, и поэтому тебе не нужен ответ на него. И ей он уже тоже не нужен.
– Она однажды исчезала, но вернулась, – пробормотал я. – Говорила: «вернусь, когда победим».
– Она не вернется, – покачал он головой. – И мы не победили. Все останется, как есть. И этот снег, и этот город. Многие умирают, но ничего не меняется. Могу я сделать для тебя что-то?
– Не думаю, – печально отозвался я.
Огромный прозрачный пузырь надулся прямо из воздуха, исказил строгие линии домов, блеснул радужным боком и бесшумно взорвался.
– Портал, – сказал он.
– Ну, что вы, – отозвался откуда-то сзади тихий голос. – Это просто летающая тарелка.
– Много их стало в последнее время, – устало проговорил он. И ушел от меня по снегу, тяжело приволакивая ноги.
Я закрыл глаза и понял, что продолжаю покачиваться в удобном кресле. Снег прекратился, я больше не чувствовал его холодного прикосновения на щеках и лбу… Как не чувствовал и ноутбука на коленях.
Вокруг был мрак. Только единственная свечка на подоконнике слегка подсвечивала голую беленую стену. В пустой комнате, без компьютера, я казался себе потерянным и ненужным. Карман что-то оттягивало, я сунул в него руку и весь просто изошел радостью. Это был телефон. Я могу позвонить тебе.
Однако посмотрев на аппарат, я не узнал его, он был отлит из цельного куска металла и огромной цепью прикован к моей ноге. Я потянул его ближе к свече и кольцо, охватывающее лодыжку, сжалось, причинив боль. Не оказалось ни кнопок, ни экрана, только тяжелый брусок, в точности повторяющий форму бывшего мобильника.
– Помогите! Кто-нибудь, помогите! – крикнул я в темноту. И бросился к дверному проему, звеня цепью, словно кандалами. Он вел на лестничную клетку, такую же обшарпанную, как и давешняя комната. Лестница заканчивалась этим пролетом. Но над головой я увидел еще один этаж, добраться до которого можно было бы только по стене. Толстые прутья закрывали вход в слабоосвещенное пространство. И между ними темнел твой силуэт. Мы никогда не виделись, но я точно знал, что это ты.
– Я здесь. Взгляни на меня! – мой крик отскочил от стен, как резиновый мячик.
Но ты не услышала, не сделала мне даже знака рукой, не повернула головы.
Огромный прозрачный пузырь надулся прямо из воздуха, образуя вокруг тебя стеклянную стену, блеснул радужным боком и бесшумно взорвался, унося в неведомые мне дали.
– Портал, – деловито сообщил тучный мужчина. Он тяжело дышал, поднимаясь снизу по лестнице. – Эксперименты, все эксперименты. Спасу нет от этих порталов.
Остроносая женщина выглянула из квартиры напротив:
– Скажете уж. Это просто летающая тарелка, – и повернулась ко мне, – это вы тут шумите? Не шумите так больше. Невозможно уснуть.
Я кивнул и вернулся в комнату со свечой. Кресло-качалка стояло на прежнем месте. Оно манило меня, обещая покой и исцеление от горестей. Как просто, закрыть глаза и забыть обо всем на свете. И даже слезы, которые просачиваются сквозь сомкнутые веки, не кажутся больше жгучими, а только теплыми, как летний дождь.
Легкий ветерок шевелил мои волосы, слышался шелест листьев и звон насекомых. И пахло, ах, как пахло – цветами, фруктами. Всем тем, чем пахнет чудесный летний день. Я открыл глаза и понял, что лежу посреди цветочной поляны, а в высоте, прямо над кронами деревьев лениво плывут белые летние облачка.
Я вскочил и побежал по изумрудной траве, точно зная направление. Не плутая, обнаружил тропинку, которая и вывела меня к симпатичному домику под красной крышей. По правую руку золотилось поле, украшенное несколькими стогами сена, по левую – лес, из которого я только что вышел.
Ты сидела над рукоделием возле распахнутого окна и напевала. Напевала песню, ту самую, что я сочинил для тебя когда-то:
Что ты делаешь, Алена?
– Вышиваю поясок –
Белым, красным и зеленым...
За день лишь один стежок.
Не смотри в окно, Алена,
Скоро лету выйдет срок.
Улетают листья с клена,
За день лишь один листок.
Не грусти, моя Алена,
Путь до осени далек.
В поле, солнцем опаленном
За день лишь один стожок.
Ну-ка, улыбнись, Алена,
Шей прилежней поясок –
Белым, красным и зеленым..
Раз – стежок и два – стежок.
И хотя голос твой был очень тихим, но мелодия плыла над полем как туман, а потом разогревалась под солнцем и уносилась ввысь, чтобы больше никогда не возвратиться.
И тут ты взглянула на меня. Я не знал, что глаза у тебя карие. Казалось, что они должны быть прозрачно голубыми, как это небо, как твои стихи.
Ты улыбнулась, кивнула и прошептала:
– Вот и увиделись…
А я все смотрел и смотрел, и не мог насмотреться. Хотя знал, что сзади, прямо за моей спиной уже набухает огромный прозрачный пузырь прямо из воздуха, искажает горизонт и линию поля, блестит радугой и вот-вот…
– Портал, – сказала ты.
– Пусть, – ответил я. – Не хочу уходить. Не уйду…