День был невыносимо солнечный, жаркий, сухой. Середина мая – радоваться бы такому дню, но раздражение росло: тесто у меня слишком быстро подошло; не успела я вынуть компот из холодильника – он степлился. И в общем-то всё получалось, но как-то не спорилось: голова была занята другим. Руки выполняли несложную работу: собирали сумки, закрывали банки, укладывали салфетки. Язык работал, как помело. Все дети получили задание, кроме маленькой, конечно.
Зять заехал вовремя. Я осмотрела кухню – вокзал, взяла малышку на руки. Девочки подхватили сумки, и мы вышли на солнцепёк. Душа переполнена недавней обидой:
А я была права и безутешна!
Как ландыш, боязлива и скромна.
Я думала: останется навечно
Волнующе-наивная весна.
Но всё проходит, и несносным летом
Меня томит и мучает жара,
А ты далёк! И не жалеть об этом –
Пустым надеждам дать завлечь себя.
Зачем я утром дописала эти страшные строки?
Приходит и уходит неизбывное…
Приходится любить и жить неистово!
Уходишь, а со мной необъяснимое,
Как эхо, шорох сплетен: «Нелюбимая…»
Машина, словно разогретая духовка, пыхтела. Мы, пока ехали, пыхтели вместе с ней. Родительский дом: папа в окне маячит, бабушка машет сухой рукой. Первой от нас ушла мама. Два инфаркта в один день. Неисповедимы пути господни… Сестра забрала малышку и пакет с пелёнками. Старшие дочери чувствовали моё напряжение, терпели из последних сил, но их распирало: наконец-то мы куда-то поехали. Я смотрела на них, любовалась тем удовольствием, с которым они воспринимали жизнь. Вот так бы всегда она летела: приятно, хорошо… Жарко! Кондиционер сломан, поэтому и жарко. «Ладно, согреюсь хоть, а то всё морозит, морозит…» - думаю уже тоже с удовольствием.
Машина вдруг тормозит. Зять открывает дверь, и на переднее сиденье садится, улыбаясь, красивый молодой человек.
- Тебе тоже на кладбище? – спрашивает Сергей соседа. – Мы сначала на новое.
- Ну, эаеду и туда.
- Тоже есть к кому?
- Тоже, - улыбается юноша. Улыбка приятная. «Вот его никак парнем не назовёшь. Он – юноша…» - улыбаюсь и я, как блаженная. И голова у меня прошла, и сердце не болит - всё Слава Богу.
Не заметила, как приехали. На столик около маминой могилы раскладываю яйца, стряпню, конфеты. Медленно, как в киселе, движутся руки, медленно льётся компот по невесомым стаканчикам: «Здравствуй, мама. Вот какая у меня теперь жизнь, видишь…»
- Мам, сухую траву убирать? – спрашивает старшенькая.
- Ну, убирать…
- А сухую куда?
- Вон туда, - машу, не зная, куда, но девочки смотрят по сторонам, догадываются сами и куда-то уносят. Помаленьку прихожу в себя.
- Всё, мойте руки.
Лью им из банки воду на руки. Начинаем поминки. Когда мы с Людой, моей сестрой, приезжаем, около могилки оживлённо: она всем, кто останавливается, рассказывает о маме; а я молча подам милостыню – и всё, только плачу. А сегодня даже и слёз нет. Натолкала полный рот еды и жду, когда смогу проглотить. Девчонки кушают хорошо: они с утра славно поработали, пока я стряпала. И с меньшой водились.
Зять взял пирог и конфеты (я сунула ему в руку булочку с яйцом), и пошёл на могилу брата.
- Маме только своё, стряпанное, - слышу мягко взволнованный голос.
- Ну, не из магазина же, - отвечаю. Юноша понимающе кивает. И опять у нас тихо. Девчонки, прихватив конфеты, убежали «к знакомой могилке»: шестилетнюю девочку сбила машина. Они всегда к ней ходят. Я стою, опустив голову, руки – в карманах пиджака. «Истукан форменный», - сказала бы бабушка.
Вернулся Сергей. Быстро что-то.
- А вы ни к кому не пойдёте? – спрашиваю попутчика.
- Нет.
- Недавно были?
Юноша опять улыбается.
«Ну, пока, мамочка! Пока!» Раскладываем с дочками на могилу всё, что осталось, собираем сумки и идём к машине. Оглянувшись, вижу, как молодой человек поправляет венки на могиле. А я вот и не заметила, что их надо было потуже стянуть. Ну, да мама знает свою рассеянную дочь, простит. «Прости, мама!» - горько тряхнув головой, сажусь в машину.
Совсем близко, где дорога делает поворот, - могила деда. Машина ещё не остановилась, а я уже выскакиваю, чтобы успеть поплакать одной. Села на корточки и заревела – не могу остановиться! – в голос. Поревела вдоволь – никто не утешал, не мешал. А как слёзы вытерла, девочки разложили поминание.
- Съешьте что-нибудь здесь, у могилки, - говорю дочкам, - помяните деда Васю. Они разворачивают конфеты.
- Мам, знаешь, кто вон там стоит? – старшая, смугляночка, показывает на берёзки.
- Нет.
Я даже не смотрю, потому что без очков всё равно лиц не увижу.
- Смирновы, наши соседи. У магазина живут, поняла, какие?
- Да ну их…
- Ну, мам, Тёть Света ещё у тебя про школу спрашивала.
- Я их всё равно не знаю.
- А они, мам, про тебя говорили… Кто, говорят, у неё там похоронен? А муж её говорит – да дед Славкин.
- Мам, это они так про нашего папу! – у средней, беляночки, глаза, как кругляшки.
- А тёть Света говорит: что она тогда так по чужому деду плачет? Так по старикам не плачут, даже если они и геройские. Говорит, наверно, Славка опять чудит…
- Мам, а как это – чудит? – малышка, как юла, вертится возле моей ноги.
- По-разному…
Не детский какой-то разговор получается.
- А их мальчишка, Юрка, нам конфет вот полную горсть принёс.
Эта палочка-выручалочка вовремя. Радостно спохватываюсь:
- Ну, так и вы ему отнесите.
Я обрываю сухую листву, поправляю венок и иду с детьми к машине. Мужчины, прервав разговор, садятся вместе с нами.
Всю дорогу до старого кладбища девчонки оживлены, разговорчивы, вертятся, толкают меня под бок.
- Да хватит вам! – урезониваю их, хоть и знаю, что бесполезно: всю дорогу будут говорить о соседском Юрке. Что с нами делают мужики!
Слышу, как мой жутко молчаливый зять беседует с попутчиком, но не прислушиваюсь, отдыхаю, закрыв глаза. Ух! – и машина съехала с автотрассы. Скоро старое кладбище.
Здесь все могилы в зелени. На новом ещё суетно, а здесь покойно и уютно. Мы с дочками заходим в оградку. В тени раскидистой яблони – прохлада и тишь, только птички трезвонят, но птички тишине не помеха.
Садимся на лавочку. «Папа делал», - умиляется кроха. За оградкой ещё две, облепленные бело–розовым цветом, яблоньки. Дурманящий запах застолбился около; жара и безветрие стерегут этот пряный настой с усердием сторожевых псов. От сосенней могилы перешла сирень. Вот – вот зацветёт. Зять ставит сумки и возвращается к машине.
- Серёж, ты за Людой с Дашей?
Он машет головой в ответ.
Юноша навалился на оградку, рассматривает фотографию с памятника.
- Вы заходите сюда, помянем отца…
- Мужа? – в общем-то и не спрашивает меня.
- Мужа… - в общем-то и не отвечаю я.
- Хороший был человек.
Я поднимаю глаза: о ком он? Оба были хорошими… Злая я становлюсь что-то. Но всё же говорю о покойном:
- Я его не застала.
- Хороший, раз жена его сына приезжает с внучками на могилу.
- В этом есть логика? – спрашиваю в надежде, что и про меня сейчас скажут: хорошая.
- Есть… Значит, и сына вырастил таким, как надо.
Не сказал про меня, обидно. Юноша улыбается и смотрит мне прямо в глаза. Странно, но я нисколько не смущаюсь. Похоже, и злая становлюсь, и бесстыжая.
- Жаль, его сегодня нет.
- Загулял, бедняга. Может, подскажете, где и с кем? – вдруг накидываюсь я на него.
- Ты не бойся жить, - вдруг и он вскидывает на меня глаза. Меня как будто волной захлёстывает. Красная, как рак, медленно дожёвываю пирог.
- Это его грех, ему и отвечать, - уже мягче добавляет юноша.
- А мы?
- А вам вместе его замаливать.
- И это правильно?
- Такой закон.
- Всё настолько определено?
- Есть много путей. Ты выбрала этот.
Я омываю лицо полуденным зноем, но и он кажется прохладой разгорячённому телу.
- Мамочка, мы нарвём цветов? – спрашивает беляночка.
- Рвите. Только в поле…
Мой собеседник садится у изголовья могилы, берёт пирожок.
- Всё образуется, - говорит задумчиво.
- Наверное… - успокаиваюсь и я.
Он разламывает пирог. На могилу падают бардовые ягоды брусники.
- Это вы птицам? Бабушка говорит, что они к Богу ближе, так пусть наш помин родным передадут.
Юноша улыбается так, как будто я совсем несмышлёная девочка, но молчит, а я и не стала доказывать, какая я умная и смышлёная.
Вот и родные приехали!
- Смотри, какие здесь красивые цветы! – это мне крестница машет рукой.
И вот я уже с цветами, а дети, обнявшись, угощают друг друга сладостями.
- Хорошо, - неизвестно кому и зачем отвечаю я. Соображаю с трудом. В голове – приятно-пусто. И вообще, как-то приятно.
Юноша стряхивает с ладошек прилипшие крошки пирога на могильный холмик и выходит за оградку, уступив место даме.
- Здравствуйте, - сестра приветствует незнакомца мрачно и холодно.
- Скоро увидимся, - приветливо улыбается ей наш попутчик.
Сестра хмуро оглядывается на молодого человека:
- Кто он такой?
- Не знаю, - я ещё в прострации, - Славкин, наверно, знакомый. Сергей знает…
- Нет, он его не знает. Он думает, что ты его знаешь.
- У Славки знакомых – всех не упомнишь… Вот попросил подвести…
- Да куда подвести-то?
- Не знаю.
Помолчали.
- Наш "герой" не появлялся, - сестра наливает из начатой бутылки («папа поминал с утра») полную стопку водки и ставит к памятнику:
- Ты бы хоть, дядя Коля, на него повлиял как-нибудь, чтоб не пил. Ты через всё это прошёл, знаешь.
- Ой, правда, - с тоской заглядываю я в глаза свёкру. С фотографии он смотрит мимо меня, куда-то в зелёно-голубое поле, но я уже знаю, что он меня слышит.
Посидели. Послушали птичек.
- Пойдём, - говорит сестра, - царство тебе небесное, дядя Коля. Прости нас.
«Милый мой! – истово молюсь я, - попроси у Бога за сына своего, чтобы не разрушал семью, а то я уже устала одна с детьми биться… Пусть наша жизнь хоть как-нибудь да наладится!» Перекрестилась и пошла за сестрой к машине: глаза в землю, чёрный платок с головы на плечи упал, волосы от жары и слёз к щекам прилипли. Вдруг – словно ветерок в лицо: наш попутчик смотрит в глаза ласково:
- До свидания, Таня.
- До свидания…
Я смотрю, кажется, сквозь него. Там, не где город, а чуть правее – нежно-зелёное поле с жёлтенькими и синенькими цветочками, - красиво как! «Может, и правда всё наладится, - думаю восторженно, - хоть бы!»