Чужой беды не бывает. Эта простая истина известна каждому человеку, но не каждый из нас живет на свете и воспринимает чужие беды как свои собственные, и по первому зову стремится на помощь к своему ближнему.
Иван Захарович уже долго жил на свете и повидал на своем веку всякое, а поэтому знал жизнь, любил ее и всегда стремился помочь людям словом и делом. О том, что у молодого, красивого соседа Григория беда, он узнал нечаянно.
Известно, что в старости люди страдают бессонницей. Ляжет пожилой человек вечером в постель, и начинаются его мучения. Глаза закроет, а сон не идет. И час не спит, и другой. А летом еще и духота донимает. Не вынес этой муки Иван Захарович, вышел во двор, сел под черемухой на скамеечку, посмотрел на звезды ясные, покурил, послушал деревенскую тишину.
- Ну, почему все так неправильно в этой жизни? В молодости мечтаешь о том, когда времени у тебя будет столько, что будешь спать сколько вздумается, а вот она, пришла пора, когда времени хоть отбавляй, а вот не спится почему-то. Иногда думаешь, думаешь, всю жизнь передумаешь за длинную-длинную ночь. Всех в памяти своей переберешь родных и близких, ушедших добрым словом помянешь, а живущим и здравствующим пожелаешь всяких благ, а сна нет, как нет!
Во время таких ночных бдений, однажды, Иван Захарович услышал где-то по соседству не то стон, не то плач, прислушался и пошел на эти странные звуки. Осторожно, чтобы не хлопнуть, закрыл за собой калитку, посмотрел направо, налево и увидел тень на скамейке у соседнего дома. Пригляделся.
- Григорий! Григорий! Это ты там в темноте вздыхаешь?
- Я, дядя Ваня!- отозвался из темноты сосед и опять печально вздохнул,- я, кому же тут быть, на скамейке возле моего дома, как не мне!
- Чего не спится?- подходя поближе спросил Иван Захарович,- ты, не то что я, изломался-то поди за день? Наработался?
- Да уж не сидел сложа руки, это точно!
- Чем вы сейчас занимаетесь?
- Пожар тушим!
- Горело что в селе нашем? Я и не слыхал!
- Мы не такой пожар тушим, а зеленый. Читал в газетах, журналисты пишут, «зеленый пожар» на полях области.
- Культивируете, что ли?- догадался Иван Захарович.
- Культивируем, дядя Ваня, культивируем, успеваем в сроки, и дела на работе идут хорошо. Устаю, правда, как не знаю кто, посиди целый день в тракторе, попарься, двадцать потов за смену сойдет, не то что семь.
- А ты как думал, без пота хлеб взрастить? Сказано в Библии «Будешь ты хлеб добывать в поте лица своего», вот сбывается писание – то. Уж что только не придумал человек, чтобы облегчить труд хлебороба, а все никак без труда и пота хлеба не вырастишь! Если на работе все хорошо, то что вздыхаешь так тяжело, о чем печаль твоя?
- Вера!- горестно произнес Гриша.
- Что, Вера?
- Обиделась, что слегка перебрал на прошлой неделе.
- Строптивая она у тебя, это точно!
- Так за это и люблю, дядя Ваня.
- А если любишь, так найди дорогу к примирению.
- Все перепробовал, не получается. Ушла в детскую, спит с дочерью, со мной не разговаривает. Варит, стирает, убирает, за детьми следит, а не разговаривает и все тут!
- В молчанку значит играет. Это хуже всего, по опыту знаю! Уж лучше пусть кричит, как скаженная, чем молчит. Молчание - это хуже всего. Ты сам себя чувствуешь вроде бы как пустым местом. Ох, и народ вредный - эти бабы! Кто нам придумал с ними жить? Слышишь, по писанию-то как дело было? Адам заскучал в раю, и Бог решил ему друга предложить и предлагал всяких тварей в друзья, а Адаму с ними все скучно было, и тогда Бог и создал ему друга - женщину. А какой она друг? Сколько живу со своей Ольгой столько и веду боевые действия, чтобы самого себя не потерять. Дай им волю, этим бабам, они из нас мигом мужской дух вытравят. Нарядят, как чучело огородное, набрызгают духами всякими, да еще и бантики разноцветные навяжут на все выдающиеся места и будут с собой везде водить и хвастаться друг перед другом, у кого муж самый замечательный получился! Не поддавайся, Григорий, мужское свое естество храни!
- А как, как дядя Ваня? Хоть бы поговорила со мной, я бы повинился, хоть бы подпустила к себе, я бы нашел способ вину свою загладить, а то ни то и не это! Что же мне теперь, в ноги к ней упасть? Не дождется!
- Падать в ноги, Гриша не надо! Незачем это делать, а боевые действия можно и молча вести!
- Как молча? Руку, на нее я не подниму, никогда я этого не сделаю, если вы это имеете в виду!
- Глупый ты человек, Григорий, дослушай меня, а потом делай выводы! Я могу тебе дурное посоветовать? Могу? Руку поднять на жену, это дело последнее. Если хочешь знать, я свою никогда и пальцем не трогал. А как выпрашивала, как выпрашивала, одному Богу известно! Нужно покорить твою Веру ее же оружием.
- Но как это сделать?
- Очень просто! Я тебя сейчас научу этому. Ты брюки гладишь?
- Нет. Вера всегда гладит. Я и не пробовал никогда и не умею.
- Уметь тут нечего, складывай аккуратно,шов средний к шву, потом выкладывай на стол и через влажную марлечку проглаживай, а когда будешь проглаживать – напевай.
- Чего напевать? – оторопело спросил Григорий.
- Да что хочешь, то и напевай. Например «Хабанеру». « У любви, как у пташки крылья, её нельзя никак поймать».
- Да я и не слышал никогда такую мелодию.
- Так уж и не слышал. Её, мой друг, часто по радию передают.
Я всегда эту мелодию с удовольствием слушаю. В войну я был ординарцем у одного майора, так он на классической музыке прямо помешан был. Патефон возил с собой и пластинки с разными там ариями из опер. Сам слушал и меня просвещал. Говорил, что я хоть и тёмный, а слух музыкальный у меня есть. Мне, правда, все эти мелодии полюбились. Особенно ария Роберто из оперы Чайковского «Иоланта»
Иван Захарович замолчал на минуту, потом набрал в лёгкие воздуха и запел громко и чисто.
Что может сравниться с Матильдой моей!
Сверкающей искрами чёрных очей!
Она только глянет/. как молнией ранит!
- Здорово! – сказал Григорий, - я и не знал, что ты такие вещи знаешь, думал, что только частушки, да наши родные, народные песни ты поёшь под гармошку.
- А я редко пою эту арию. Берегу в сердце, как память о хорошем человеке. А ты выучи, хоть ту, хоть другую мелодию!
- А «Калинку – малинку» нельзя петь?
- Нельзя! Важно, чтобы ты непонятным был. Чтобы у Веры твоей подозрение появилось. Брюки гладишь, странные песни поёшь. Она обязательно насторожиться должна. Пусть думает, что ты на сторону пошёл. Да, вот ещё что, рубашки меняй каждый день, можно и сапоги почистить иногда. Это и будут твои маневры, твои боевые действия против неё.
- А подействует?
- Ещё как подействует!
- А сколько дней маневрировать?
- Дай подумать! Так, так, так! На Веркин характер строптивый – трёх дней достаточно. Так какую ты арию выбираешь?
- Чайковского твоего, конечно. Всё - таки мужская песня. Только давай подучим её.
- Это запросто.
Иван Захарович тихонько запел , Григорий подхватил и так ладно у них получилось, что оба рассмеялись, довольные собой.
- Так говоришь, дядя Ваня «Что может сравниться и Матильдой моей?» – пропел Григорий. Начинаю действовать с завтрашнего утра. Посмотрим, что из этого получится.
- Хуже не будет, а что-нибудь изменится, это точно! Перекурим давай по–соседски, да и по домам! Рассвет скоро, вздремнём хоть под утро!
Они согласно и молчаливо задымили сигаретами.
Рано утром дед Иван вышел выгонять корову в стадо и услышал, как в соседнем доме громко распевал Григорий знаменитую арию.
- Действует мужик, молодец!
Вечером заговорщики сошлись на вечернее совещание на заветной скамейке.
- Ну, как?- нетерпеливо спросил Иван Захарович.
- Все согласно выработанному плану. Брюки глажу, пою.
- Ну, как она?
- Насторожилась!
- То- то же! Посмотрим, как события дальше развернутся. Докладывай обстановку каждый день!
Следующим вечером Григорий был расстроен.
- Дядя Ваня, она заговорила со мной, спросила меня тихонечко за ужином: «Гриша, скажи честно, ты кого-нибудь нашёл?».
- А ты что ответил?
- Отмолчался согласно полученной инструкции. Но она меня подозревает и ревнует.
- Правильно действуешь, пусть не верит и подозревает, ведь весь наш план в том и состоит, чтобы разбудить её ревность! Пусть пребывает в недоумении или думает самое плохое!
- А может бросить всё это, она уже и так помягче вроде бы стала. Прежде чем идти к детям спать, постояла на пороге спальни, как бы раздумывая, а не вернуться ли ей на прежнее место.
-Поколебалась, но не пошла?
- Нет, не пошла!
- Значит, до конца тебе не поверила. Сегодня изменим немного план и совершим такой маневр: ты вечером нарядишься и уйдешь в сумерках из дома. Пусть задумается крепче!
- А куда я пойду? К приятелям? К маме?
- Ни то и ни другое нам не подходит! Нужно скрыться в неизвестном направлении, так чтобы никто не знал, где ты находишься.
- Что же мне, в погребе отсиживаться, что ли?
- Зачем в погребе? У нас за огородами в лесочке овражек есть. Там и спрячешься. Но уйти туда ты должен на виду у всех. Пойдешь по дороге в сторону общежития, где нынче студенты живут, а свернёшь незаметно в переулочек и задами тихонечко уйдёшь в лесок.
- Не знаю, к чему приведут нас наши маневры, но в лесок пойду. Самому интересно узнать, чем всё это кончится.
- Ещё одно имей в виду, если Вера спросит тебя, куда ты собрался, отмолчись!
- А петь?
- А как же! Петь! Громко! Радостно! Я бы сказал, с ликованием в голосе!
- Слушаюсь, товарищ командир!
- Старшиной я на фронте был. До старшины дослужился!
Вечером вся улица видела, как разнаряженный в пух и прах, в наглаженных брюках с кривоватыми стрелками, в начищенных башмаках, в белой рубашке навыпуск, Григорий удалился в неизвестном направлении, напевая какую-то неведомую песню.
Вера вышла на дорогу и долго и растеряно смотрела вслед мужу.
- Дядя Ваня! – окликнула она соседа, - вы не знаете, куда это он направился? Он с вами тут шушукался как-то подозрительно. Не знаете?
- Нет, откуда мне знать? – притворно удивился дядя Ваня, - ей-ей, ни сном, ни духом!
Наступила ночь, ещё одна ночь, которая принесла всем облегчение и радость, а бедному старику бессонницу. Иван Захарович вышел за двор покурить. Всё было тихо вокруг, но на соседской скамеечке опять кто-то сидел и вздыхал.
- Кто там не спит в такую пору? – окликнул неведомого страдальца Иван Захарович.
- Это я, дядя Ваня!
- Вера, ты что ли? Чего не спишь. Иди ближе, поговорим.
Вера подошла, кутаясь от прохлады в старенькую вязаную кофточку.
- Григорий домой не пришёл. Не знаю, что и думать! Где он? С кем он? Не завёл ли кого на стороне.
- От хорошей жизни муж никогда гулять не будет. Может, обидела чем-нибудь? – Иван Захарович пытливо посмотрел на Веру.
-Было дело, обидела! Укоряла за пьянку.
- Эх ты, Верунька, Верунька, нашла пьяницу! Если бы все пили, как твой Григорий, нашему селу можно было бы медаль дать, как самому непьющему. Оно конечно, бороться надо, а то распусти мужика, он и пойдёт по кривой дорожке, но не таким же способом. Это грех, ты знаешь, мужика от постели отлучать!
- Так он Вам нажаловался?
- Нет, просто намекнул, но я понятливый! Так ты, почему решила, что он на сторону пошёл?
- Странный он был какой-то! Брюки гладил, рубашки каждый день менял, песни пел какие- то непонятные, Про Матильду какую- то!
- Что я слышу! Про Матильду! - выступая из темноты в круг света произнесла Ольга, жена дяди Вани, - мне всё ясно! Это ты, старый проказник его подучил. Без тебя тут не обошлось! Это же он с войны эти странные песни привёз. Кто привёз мешок соли, кто – муки, кто мыла – а мой умнее всех оказался. Он арии привёз и спел мне их одну за другой. Мыло у всех измылилось, соль съели, муку на калачи перевели, а песни так с нами на всю жизнь остались! Про Матильду, значит! Говори сейчас же, где Григорий?
- Ну ладно, - слегка оторопев перед напором жены дед Иван смеясь произнес, - сдаюсь, в лесочке он сидит, ревность твою, Вера, возбуждает.
- В лесочке! – воскликнула Вера, - в каком лесочке?
- Да за огородами нашими, в лесочке, в каком же ещё?
- Я ему сейчас покажу! Так! Значит, всё это розыгрыш был? Я ему покажу сейчас, как надо мной измываться? Он у меня расчувствуется!
Рассвирепевшая Вера, подхватив увесистый дрын, стоявший возле калитки для того, чтобы подпирать её. кода корову в стадо выгоняли по утрам, кинулась бегом к своей калитке, чтобы напрямую, через огород, добраться до лесочка.
- Стой! – властно окликнула её Ольга, - палку–то брось, брось, кому говорю! А вот прутик выломай по дороге. Прутик тебе сгодится! Прутик – в самый раз!
Вера в сердцах швырнула увесистый дрын на землю.
- Ничего, я так, без вспомогательных средств с ним разберусь.
Её легкая фигура мелькнула и исчезла в темноте.
- Эх ты, старый дурак! Советы даёшь! Развлекаешься! Да какие умные советы! – с укоризной сказала Ольга.
- Советую, помогаю чем могу! На этом фронте я тоже ветеран и в любви кое-что понимаю. Вот увидишь, у них сейчас замирение выйдет!
-Замирение! Иди уж в дом, посвежело, может уснешь, душа твоя неугомонная!
- Ты иди, а я тут побуду! Охота мне узнать, чем дело кончится.
- Смотри, как бы тебе в благодарность чего не прилетело, в виде небольшой затрещины или оплеухи.
- Не боись, не прилетит, они люди воспитанные, с уважением к старшим относятся!
- Ну, жди, а пойду, усну.
Ольга ушла, тяжело ступая больными ногами, а Иван Захарович остался опять один на скамеечке под звёздным небом и ясной луной. Он сидел тихо и к чему-то всё время прислушивался. Наконец, до него донеслись голоса, смех, тихий шепот. Григорий и Вера возвращались из лесочка. Вглядевшись в темноту, Иван Захарович увидел, что Григорий несёт свою Верочку на руках.
- Смотри ты! – удивился старик, - двоих детей родила, а стройность и легкость не утратила! Я свою Ольгу уже после первенца нашего от земли не отрывал, своё здоровье берёг! Ишь, как воркуют!
Как будто устыдившись того, что ему открывается чужая тайна, Иван Захарович поднялся со скамьи и пошёл в дом.
- Ну, как там? – спросила Ольга сонным голосом.
- Всё хорошо! Воркуют! Маневры удались!
- И сколько продолжались эти ваши маневры?
- Два дня!
- И всего-то! Слабые нынче женщины пошли! Я, как мне помнится, твою «Матильду» семь дней слушала!
Жена засмеялась чуть надтреснутым старческим смехом, но были ещё в этих звуках такие нотки, которые будили в душе старика самые светлые воспоминания. И показалось ему, что там, в сумерках укрытая легкой простынкой лежит на старенькой кровати не седая старушка, с которой он уже полвека прожил рядом, а светлоокая голубоглазая молодая женщина, и что вся жизнь у них впереди.