Отец был прав, постоянно разъезжая по стране, он видел огромную разницу между столицей и остальной разрушенной войной территорией. Надо отдать ему должное, ко мне он всегда относился с любовью, восторгом и заботой.
Мы ехали поездом с Иваном Бовкуном из Горловки в Москву, и я с нетерпением ждала встречи со своим любимым папкой!
Отец был занят, на вокзале нас не встречал, и мы с водителем поехали к отцу домой на улицу Беговую, 22.
Дверь открыла Ангелина Ивановна. Красивая, деликатная, заботливая женщина. Мне она сразу понравилась. Шофер поехал к отцу доложить, что мы прибыли. А мне Ангелина стала готовить ванную, чтобы выкупаться с дороги.
Только я влезла в теплую благодатную воду, как примчался отец. Ангелина Ивановна открыла ему дверь, он спросил:
- Где дочка?
И сразу помчался в ванную:
- Где тут моя любимая дочурка?!
Я от неожиданности завизжала и закрылась полотенцем. Папа удивленно сказал:
- Вот еще новости! Я не могу обнять свою дочку?!
Но Ангелина развернула его за плечи, сказав при этом:
- Иди отсюда, она уже большая девочка, она стесняется. Я помогу ей помыться и мы скоро придем. Жди.
Когда я из ванной вышла, отец тискал меня в своих объятиях и все приговаривал:
- Вот это да! Вот это да! Я не могу зайти в ванную комнату, видите ли, моя дочурка выросла, она стесняется своего папку! До чего я дожил! Вот это да!
Я так любила своего папу, что не хотела с ним расставаться ни на минуту. И эта любовь была взаимной! Теперь мы каждый день были с отцом вместе: реже днем, вечером обязательно. День начинался и заканчивался общением с ним. Ангелина Ивановна, как могла, мне угождала, утром жарила мне на завтрак мою любимую молодую картошечку, потом уже будила меня. Позже я поняла, что она угождала больше папе, чем мне.
В 6 часов утра на следующий день я проснулась от динамика на кухне, звучал гимн Советского Союза и голос диктора:
- Добрый день, дорогие товарищи. Передаем сообщения ТАСС.
Говорили о новостях с фронтов. Красная Армия гнала фашистов с
нашей земли где-то далеко от Москвы. Папа сказал:
- Раз ты проснулась так рано, поедем с тобой вместе, сейчас приедет за нами машина, пока в наркомате не начался рабочий день, я покажу тебе Москву - твою родину. Здесь в дни своей молодости я прожил 4 года. Покажу тебе достопримечательности столицы, пока что из окна машины. Я уже подумал, куда мы с тобой вместе потом сходим, что будем смотреть.
Я целый день ездила в машине, иногда папа выходил по делу, а мы с шофером Ваней ездили часа полтора-два сами, потом заезжали за отцом. Где-то обедали, ехали снова.
Москва - очень древний и в то же время современный город. Он обрушился на меня всем своим величием. Многоликий, многоголосый, сверкающий разноцветными огнями, поражающий своим великолепием. Очень широкие улицы с восьмирядным движением, двухэтажные троллейбусы, особый городской постоянный гул городских улиц - короткие частые гудки автомобилей. Плавающий прерывистый звук из динамиков.
А ночью! Ночью меня поражал умытый теплым летним дождем асфальт, отражающий огни уличных фонарей и витрин магазинов. Величественная Красная площадь, кремлевская стена, огромные рубиновые звезды на башнях, бой самых главных часов страны. Все это удивляло и восхищало меня, провинциальную девочку из разрушенного и разграбленного города, где с заходом солнца все погружалось во мрак и тишину. Где даже дворовых собак постреляли немцы.
Москва жила напряженной жизнью. Толпы людей куда-то спешили. Работали магазины, кафе, театры, кинотеатры, звучала из динамиков музыка, песни знакомые и незнакомые. Война еще не закончилась, но уже шла далеко от Москвы. Всего полтора года назад немцы были под Москвой, Гитлер даже назначил парад своих войск на Красной площади. Огромными усилиями и потерями отстояли столицу, и теперь она сияла огнями и каждый день салютовала успехам своей Красной Армии. Я ощущала себя Золушкой, попавшей на бал. Головой вертела во все стороны, восхищаясь увиденному.
Папа сказал:
- Жаль Мавзолей закрыт, но все, что могу, я тебе покажу.
После долгого-долгого дня, мы вернулись домой, зашли в квартиру вместе с тремя папиными друзьями.
Был повод выпить со своими однополчанами, организовали закуску. Ангелина Ивановна корила его за то, что поздно приехали, что сорвал наши с ней планы, что привез друзей без предупреждения, что можно было гораздо лучше подготовиться и так далее.
Он ответил:
- Не ворчи, мы все привезли с собой, нам больше ничего не нужно. И не говори со мной прокурорским тоном!
Сели к столу, выпили «За Победу», немного поговорили о своих делах, потом кто-то сказал:
- Давайте споем, что ли, давно не пели. Давай, Ванюша, нашу, шоферскую.
"Эх, дороги...
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Выстрел грянет,
Ворон кружит:
Твой дружок в бурьяне
Неживой лежит...
А дорога дальше мчится, пылится, клубится.
А кругом земля дымится, Чужая земля."
Кто-то воскликнул: «А теперь давайте что-нибудь повеселей!»
"Эх, путь-дорожка фронтовая,
Не страшна нам бомбёжка любая!
А помирать нам рановато,
Есть у нас ещё дома жена!"
И все вместе подхватывают: «И не одна, да, не одна!», смеются, перемигиваются. А потом, перебивая друг друга, они пели одну за другой много хороших, душевных песен.
"От ветров и стужи
Петь мы стали хуже,
Но мы скажем тем, кто упрекнет:
С наше покочуйте,
С наше поночуйте,
С наше повоюйте хоть бы год."
Пели все подряд: «Катюшу», «Синий платочек», «На позицию девушка провожала бойца». Не особо большой выбор был этих песен. Самые трогательные песни о войне были написаны уже после войны. И мы всегда пели их и вспоминали погибших наших отцов.
"Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Они до сей поpы с вpемён тех давних
Летят и подают нам голоса.
Hе потомy ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?"
Разошлись гости поздно, я уже заснула. С утра мы пошли с Ангелиной Ивановной к ее сестрам, Вере и Надежде. Они обмеряли меня с ног до головы, и обещали пошить три хороших, нарядных платья.
Папа покупал мне все самое дорогое и модное, одежду и обувь, в ЦУМе и военторге по лимитным карточкам. Он лично ездил со мной по магазинам, с удовольствием выбирал мне платья и ботиночки. Когда мы были в ЦУМе, я вспомнила, что мама просила меня купить ей модные резиновые ботики, их надевали прямо на туфельки с каблуком. На тот момент это было красиво, практично и модно. Я попросила папу, и мы подошли к отделу, где они продавались. Пока мы стояли и выбирали, подошла Ангелина Ивановна.
- Что это вы тут покупаете? - недоуменно спросила она. Когда я ответила: «Ботики для мамы», она резко крикнула:
- Дочке все, что хочешь бери, а Марии нет! Я не разрешаю!
Отец оттащил меня за руку от прилавка, сбежал по лестнице, приговаривая:
- Она не позволила. Ну, ничего, дочка, закончится война, а там посмотрим, как оно повернется! Решим этот вопрос!
Что значили эти слова, для меня до сих пор загадка.
В один из вечеров Ангелина Ивановна потеряла сознание, когда готовила мне ванную. Она упала на пол, выронив что-то из своих рук. На этот грохот мы с папой из комнаты побежали к ней. Он прислонил ее к стенке в коридоре, открыл в кухне форточку и сказал мне:
- Ничего, дочка. Ничего страшного, это пройдет. У нее закружилась голова, она ждет ребенка.
Я тогда не осознала всю серьезность такого поворота событий. Ну, ждет - так ждет. Откуда ждет? Когда? Судя по дальнейшим новостям из Москвы, беременна на тот момент она была уже четыре месяца. Отец об этом не мог не знать, аборт делать было уже поздно.
Так что же значили те его слова? Война закончится, и посмотрим?
На следующий день мы с ним сфотографировались.
На одной фотографии (цветной) - два счастливых человека. Только тень от моей головы закрывает левую сторону его лица. Вот и не верь после этого приметам! Это была наша последняя встреча. На обороте снимка дарственная надпись: «В память маме и дочурке в дни пребывания Тамарочки в столице, на своей родине. Июнь-Июль 1944 г. От папы. Подпись И. Иванков».
Строки письма ровные, места для надписей мало, но четко выписаны буквы и простая подпись, без выкрутасов.
И вторая фотография, в тот же день, на ней я одна. На мне новое, красивое креп-жоржетовое платье, оверложенный отделочной ниткой воротник, от него по груди три пуговицы, рукав фонариком. «Дорогой дочурке Тамарочке в память о днях пребывания в Москве. Июнь-Июль 1944 года. От папы».
Он написал моей маме письмо и отправил с оказией - был в Москве наш земляк.
В письме подробно все описано, у меня от избытка впечатлений все смешалось в голове, я бы позже не смогла вспомнить все это. Он пишет, как мы посетили цирк и Большой Театр, театр «Метрополь» и Театр юного зрителя. Письмо мама сохранила. Оно написано карандашом какого-то розового цвета, сейчас уже затертое в отдельных местах.
"Хранят так много дорогого
Чуть пожелтевшие листы.
Как будто все вернулось снова,
Как будто вновь со мною ты…"
Отец был жадным до жизни. Вспомнились мне строки одного стихотворения:
"Слушай - ты умеешь
Жадно слушать пенье,
Жадно взгляд ловить
И жадно встречи ждать.
Если не умеешь,
Обрети уменье!
Тот, кто взять не может,
Что он может дать?
Солнца луч весенний
Жадностью отмечен,
Знойный летний полдень
Жаждою хорош.
Пусть не закрадётся
В сердце зимний вечер.
Если ты не жаждешь -
Значит, не живёшь.
Нет на свете меры,
Чтобы жажду мерить,
Если знаешь песню,
Ты её мне спой.
Буду жадно слушать,
Буду жадно верить.
Пусть я буду жадный,
Только не скупой."
Как мы с ним везде успевали, уму непостижимо! Он спешил жить. Всегда. И в 31 году, и в 39-м. И в 44-м. В такое сложное и суровое время он продумал и осуществил для меня праздник, показал мне все достопримечательности Москвы. При его занятости это было непросто, но он захотел! Нашел время и возможность, провел со мной этот удивительный месяц, который я запомнила на всю жизнь! После жутких лет оккупации и разрухи я увидела праздничную и сияющую белокаменную столицу, такое, что ни до того, ни после не было возможности увидеть.
3 июля 1944 года по радио голосом Левитана передали Приказ Верховного Главнокомандующего вооруженными силами СССР товарища И.В. Сталина:
- В честь освобождения от немецко-фашистских захватчиков столицы Белоруссии города Минск произвести салют из трехсот двадцати четырех орудий, двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами.
Папа сказал:
- Такой салют бывает редко, только в честь крупных побед на фронте, а Минск - это столица моей родной Белоруссии.
Москва ликовала. Я первый раз в жизни видела салют! Мощные прожекторы скрещивали свои лучи во время салютов и освещали небо Москвы. Он продолжался долго, а потом звучала музыка военных духовых оркестров, на Красной площади танцевали люди.
Отец делился со мной всем, что у него было. И Москвой тоже. Он был мой добрый волшебник из сказки. Самое яркое впечатление у меня осталось от спектакля в Большом театре. Мы подъехали к нему со стороны ЦУМа и папа сказал:
- Время у нас до начала спектакля еще есть, немножко походим, отойдем по скверику дальше, чтобы лучше была видна квадрига на фронтоне.
Таким величественным мне и запомнился Большой академический театр оперы и балета: на фоне ночного неба колесница из четырех неудержимых лошадей, подсвеченная прожекторами, огромные мраморные колонны.
Потом мы зашли внутрь театра, в буфете он угостил меня пирожным. Народу было много, но все двигались тихо, разговаривали вполголоса, звуки с улицы сюда не проникали.
Зал театра поразил меня неповторимым запахом дорогой деревянной мебели, блеском позолоченных балконов. Все звуки терялись в красном бархате кресел и театральных лож.
Мы смотрели балет «Сказка о царе Салтане». Больше всех мне запомнилась Царевна-Лебедь, я воображала себя балериной на сцене, у которой под косой луна блестит, а во лбу звезда горит.
Позже, я представляла всех персонажей этой сказки Пушкина такими, каких видела их на сцене Большого театра, и Лукоморье, и дуб зеленый, и кота на цепи, и город, возникший на острове. Думаю, что любители классической музыки на всей земле мечтают попасть в Московский Большой театр. А я даже не мечтала об этом, и вот - я здесь. Сколько раз, уже взрослой, я бывала в Москве, и ни разу не попала в Большой театр, все суетилась, бегала по очередям за покупками, потому что здесь в Горловке не было и близко таких вещей, которые я могла приобрести там. И что мне запомнилось из этих поездок? Километровые очереди за дефицитом? Тяжелые сумки со шмотками?
А эти сказочные три недели оставили след на всю жизнь.
Тем временем мне пора было покидать Москву. Отец очередной раз уезжал на фронт, а Ангелина собиралась в Конотоп к своей матери, которую не видела 4 года. Тот же Иван Бовкун повез меня поездом на Украину, в Горловку, к маме. Мы привезли несколько чемоданов с моими обновками.
Не задумываясь, я радостно все рассказала о том, как я жила и что делала в Москве. И почему ботики ей не привезла, и что ребеночек будет у Ангелины Ивановны.
Мама была в шоке. Плакала, говорила:
- Предатель, второй раз он меня предал. И ты предательница! Чему ты рада?! Он тебя задабривал, чтобы бросить! А ты - предательница, как и он!
А я в недоумении отвечала:
- Как он может меня бросить, он же меня любит! Говорил, мол,
кончится война, разберемся, посмотрим.
Мама опять в слезы:
- На кого посмотрим? На ребеночка? Как же ты не понимаешь, дочечка?! У него уже другая семья! Нас он уже вычеркнул из своей жизни!
Мама оказалась права. На этом кончилась моя сказка. Больше мы не получили от папы ни одного письма.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/02/24/1649