Она слыла красавицей уже в самом васильковом возрасте. Во втором классе двое отличников коленопреклонённо объяснялись ей в любви, а отстранённый третий, независимо от этого, набил им в ночи лица. У любого человека, созданного из плоти существует тень, так вот у неё именно ею, и был тот третий, ненормальный какой то. Но отличники и не подумали смириться, создав из теневого, вообщем, субтильного носа, нос горбатый и смотрящий в сторону. На всю жизнь. И когда в армии, являясь звеном шеренги, пятки вместе носки врозь, сам он видел грудь четвёртого человека слева, нос предательски смотрел направо.
- Рязанцев, блин, разверни сопатку! – злился сержант.
- Можно я посодействую – яростно сжимал кулак – гориллу старослужащий Иван Щетинин. – Секундное дело. Для повышения обороноспособности страны, ишь ты ведь, салага нос по ветру не держит. Завтра, слава Министру обороны, дембель, а у него пятачок не начищен. Разреши командир.
- Отставить! – не решался командир отделения.
Она его ждала. Как же девушке без тени, на танцы в авиагородок не ходила, в компаниях скромно сидела в стороночке, теребила пальчиками скатерть. А глаза то голубые, голубые, грустные, грустные, как полевые цветы. В широком поле рожь переполна васильками, на всякий колос два, а то и три. Под ними мышата полевые, лежат серые хвосты отлячив. А поверху коршун висит, смотрит вниз, а то сядет на радугу и перья чистит, тут не зевай, с места на место перемещайся.
- Ты солобон молодец – сказал на прощание одетый в дембельскую одежду Щетинин. – Тебя всяк ломали, волочили, а не смогли принизить, за это можешь поставить мне, при всех, щелбан. Разрешаю.
- Да ну! Меня Анютка ждёт! – заметно, тут и испугался Рязанцев.
Иван довольно заржал:
- Раз лоб мой пожалел, оставляю тебя за это каптенармусом! Понял, сержант? По наследству, говорю.
- Рассмотрим положительно – пообещал тот, прислушиваясь к зачесавшемуся под пилоткой затылку.
На медовый спас повис по–над деревней жёлтый запах мёда. Одряхлевшие пчёлы походили друг к другу в гости, то в одно дупло прожужжат, то из другого
возвращаются пьяненькие, приняв на посошок. Нервничали матки, порядок нарушается, а толку чуть-чуть. Ходил в гости и Матвей Сергеевич Рязанцев, возвращался ближе к вечеру, тут его бухие, с заплетающимися крылышками и подкараулили. Еле ноги снёс. Коршун событие увидел, посмеивался. А Матвей видел, как плела венок из васильков Анюта и песню пела тихо и плакала.
- Пишет щагол то этот? – спросил, попыхивая в сторону перегаром.
- Антошка то? Пи – и – ишет! Каптёркой теперь заведует.
- А нам надысь прекратил, как жа, начальник теперь – улыбнулся старший Рязанцев. – А ты дева не грусти, пройдут дожди.
- Скорее бы.
Начальник каптёрки спал довольный и видел вчерашний сон, будто танцует его Анюта с Иваном Щетининым краковяк, прям посередь колхозного поля, но под крылом Ил-86. На ней будто венок из голубых цветов, у него же на плече коршун. Главное второй раз подряд одно и тоже, а неприятно. Анютины глазки смотрят хитрым способом, словно не соглашаются, а И.Щетинин знай напирает, пальцем тычет, прямо в нос:
- Вот он щелбан то! Сечёшь!? За тот разгул я тебя, Аня, поцелую сейчас. Три раза, и ещё один контрольный. Я у него сапогов кирзовых вязку спихнул налево. Гуляли вкруголя хороводом, берёзы в овраг прятались. Десантура - и ныне и присно и вовеки веков. Губы красила?
- Свои алые.
Антон после тех слов быстренько проснулся, потянулся, сказал нараспев:
- Во – от чертовщина.
И отправился считать сапоги. Семь вязок по семь штук. Сорок девять правых да сорок девять левых, итого девяносто восемь, коль случись тут пересортица. Только вязанок то шесть. Кажись, были все, огляделся во – от! Сами убресть не могут связанные по рукам-ногам, а значит кто то ж их увёл! Портянки на месте, кальсоны здесь, фуражки кокардами наперёд, строй ровный. Сапогов вязанки не хватает, четырнадцать пахнущих керзачём обувок.
На ужине аж сливочное масло не ел. Деливший провизию годовалый черпак вопрос просёк, мгновенно перекинув кусок в свою тарелку. Прикинул:
- Мне,..моё,..сержанту... Кашу и касторовым маслицем не испортишь, эх-эх, мне бы маслорезом пристроиться, будь готов тогда и на сверхсрочку. Год за два.
Пропажа не сыскалась ни завтра, ни послезавтра, ни через две декады. А осенью пошли дожди, с крапинами грязного снега. Коршун перья почистил, с радуги повалился, терпит неудобства. А Анютка всё ждёт, подробные письма пишет, тёмными вечерами, под светом звёзд. Свет погас, запалила керосиновую лампу, строчки стали неровными, буковки спотыкаются друг о дружку. В одном месте и вовсе, взявшись за руки, забрели в сторону, обходя посуху солёную капельку, выпавшую из анютиных глазок.
Осень виновата ли, плохое освещение ли, но замечать стала, что тускнеет либо её красота, та же, а без блеска. Выгорел за лето васильковый цвет, или раз за разом ночкой холодно одной то? А тут и прибыл, чур его, в академический отпуск один из бывших отличников. За ухом наколка, в нижней губе кольцо, с бриллиантом. Флибустьер, блин.
- Ты Анна Николаевна приходи за меня замуж, вещи собирай и айда. А как каникулы закончатся мигом и разведёмся. Зуб даю, даже без кариеса. Не смотри волком то. Обещаю! Будешь за мной, как за каменной спиной!
- Сань, иди ты! – хохотала красавица. – У меня Антон Родину защищает.
- Этот кривоносый? Надо же с плоскостопием не принимают туда служить, а с кривым носяром, наше Вам с кисточкой. Чудно! Получается, маловато мы его рихтовали, ох…
На сеновале пропахнувшим свежим луговым сеном, деловито ходил взад-вперёд, озабоченный мыслями, серый в яблоках кот Хвостун. Первоначально, когда очаровательная кошечка Клавка проявляла к нему знаки внимания, он был счастлив, даже лапы мыл в ручье. Но теперь, этот чёрный Сочара перешёл ему дорогу и кот страдал от предстоящей измены. Думал.
- Хвостун, ты чего здесь? – забрался по делам на сеновал Матвей Рязанцев. – Мышат охотишь?
- Мяу! – махнул дланью тот. – Мя.
- Понятно, чья кошка сало съела, красную сапёрную лопатку не видел?
Когда уже тревога стала притупляться, исходя на нет, и грязные снежинки превратились в белый, пушистый снег, а зимний плац в скользкий каток, вдруг явился в часть сверхсрочный прапорщик Иван Платонович Щетинин. Сказать надо всю правду, короткая гражданская жизнь здорово его подкосила. Грустно смотрел некогда прямой трёхмерный взгляд на неизменный солдатский уют, пряча в глубине, за роговицей горькую истину.
- Рязанцев, дела сдавай! Опись, пропись, печать, отпечатки пальцев - озвучил
замысел командования сержант, с редкой фамилией Малосольный.
- Ревизия – вздохнул следом Иван. – Извини, Антоша, своя рубашка ближе к телу, да и сапоги счёт любят.
- Может я тогда домой? – чуть не потерял нитевидный пульс тонкого чувства юмора пунцово покрасневший Антон. – Мне никто не сдавал ни понюшки. Я же благосостояние подразделения только в разы преумножил, режим жесточащей экономии ввёл повсеместно. Портянки ситцевые при мне оптом закупили? Весь склад, помнится, заняли. Горошек по белому полю. А рукавицы фланелевые без пальцев? Ротная каптёрка на переходящую премию помню, выдвигалась, другое дело, что приз тот ещё до нас сдули.
- А принимать, стало быть, надо! В целях пресечения поползновений твоих и следующего за тобой новообретённого Платоныча. В том числе и невидаль эту – ту! – отрубил Малосолёный, прошу прощения; Малосольный.
Свет немил, пряма дорога оказывается к соучастию, кто же – кто же содеял западню, молчат все, и письма домой писать неохота. Щетинин ходит по расположению этаким хозяином, через верхнюю губу поплёвывает, счастлив. Куда завсегда и перво – наперво направляется молодой боец, ответ правильный, в буфет. А ещё мечтает поводить дружбу с хлеборезом и заворожено смотрит на дверь, с табличкой: «Каптёрка», по коричневому фону. Вот и этим нескладным вечером приютился тут рядовой Вениамин Капитанов, мученик, на четвёртом, месяце почётной службы по охране Отечества. Там, в благородном городе Хабаровске несколько часов следаком вкалывал, кого-то, кого арестовывать было нельзя, они взяли с дикого похмелья и закрыли. Возник тут немалый скандал в благородном семействе, и вон он здесь, на содержании.
Серый, в яблоках кот, мягко ступая кошачьими лапами, вышел на улицу. Низко висевшие галактические звёзды плавно освещали обозримое глазу пространство, с двумя давно погибшими мученической смертью на столбах стоваттовыми лампочками. Никого, тишь да гладь. Но стоп, вон она Клавка, вон он Сочара, вон она парочка.
- Сашка, ослабь напор! – повеяло скучным Анютиным голосом. – Стыдно за тебя, ну ей Богу, домой уйду.
- Я знаю, твой носокривый, письма писать разучился, а оттого и тут, оковы со звоном упали, свобода, свободнее не бывает. Отстраняется от правообладания.
- Открытку недавно поздравительную…Выкроил минутку.
Коту стало нехорошо. Заныл когда-то отмороженный в дикую метель хвост, сдуру спёр со стола копчёную сосиску, получил не по понятию веником и мигом
изгнан был на мороз, на метель, на погибель. Стужа хватала за шкирку знатно, и сосиска ошарашенный желудок не грела. Только чудо и спасло в лице старшего Рязанцева, помочившегося против ветра, на поваленный забор. «Анька и Клавка одна хреновинка, женщины, два сапога пара» - разочарованно подумал котяра и отвернулся.
На утреннее построение неказисто взял да и припёрся нестроевым шагом майор Алишер Мурашко, начальник штаба войсковой части 13331, со свитой и писарчуками. В чёрной папке, с белыми завязками лежал приказ и ждал своего часа. Он и настал ровно в восемь ноль три утра, солнечного зимнего дня. Антон сегодня в ночь спал плохо, нудно чесалось темя, словно там росли завитушками рога, и грустная Анюта вытирала платочком синь прелестных глаз.
- Рота, выходи строиться!!! – завопил дневальный. – Без головных уборов!!!
- Первое отделение выходи, блин, строиться! – чистосердечно обрадовался этому Малосольный.
- Второе отделение выходи…!
- Третье…!!
Мурашко, притопывая, ходил перед ровным строем, искал погрешности. Но, надо сказать, боеготовность малолюдной Российской Армии находится теперь в таком идеальном состоянии, что даже страшно становится. Носочек к носочку, сапог к сапогу, стрелка на стрелке. И тогда разочарованный донельзя майор сказал, остановившись посередине:
- Сынки, слушай приказ по части!
Затем покашлял в кулак и продолжил:
- Как Вы, наверное, все знаете, нашу, не самую плохую в округе часть, а я бы сказал даже, что неплохую, пополнил недавно извне и по контракту, прапорщик Иван Платонович Щетинин. Который высоко вырос и идейно укомплектовался в нашем подразделении, во времена несения срочной службы.
- На гражданке жизнь мёдом не показалась – нечленораздельно буркнул кто-то во второй шеренге.
- Отставить разговоры!!! – заревел басом ротный.
Анютины глазки открылись поздним, серым утром стыдливой синевой, будто крикнул кто громко, прямо в ухо. На соседней подушке лежала голова бывшего отличника, ныне обладателя академического отпуска. Он мирно и устало спал в
тесноте полуторной кровати. За замороженным окном прошествовал по своим неотложным делам Матвей Сергеевич Рязанцев, с ярым осуждением взглянув и сплюнув под калоши. Аня заплакала тут, тихо и неисправимо.
И пока она плакала, там майор Мурашко опустился до подвала текста:
- Рядовому Рязанцеву по акту приёма-передачи в трёхдневный срок сдать имеющиеся в каптёрке материальные ценности, а прапорщику Щетинину по акту данные ценности принять.
- Со всеми вытекающими из документа последствиями! – зычно добавил довольный жизнью ротный, посчитавший своими прямыми обязанностями подправлять штабного.
- Пересортицы не потерплю – тут же пообещал прапорщик.
- Её и нет! – парировал Антон.
- Проверим! Может, где сапогов вязанка затерялась, а может летних пилоток, или, страшно подумать, гуталина. Не даром же ты нос воротишь всегда.
- Приступайте помолясь, а мы спальное помещение осмотрим – неожиданно решил майор, поглядывая в упор из-под нависших бровей, выросших аж на переносице, а по вискам плавно переходя в бакенбарды.
Но за последним рядом панцирных одноместок, в тёмном и тайном углу, спал после вчерашнего, незадолго до этого вернувшийся из дисбата Анатолий Побегалов. Третий раз сидел, и всякий раз, когда до дембеля оставались сутки, он, оправдывая бесплатно выданную свыше фамилию, уходил в самоволку. Находили, приводили в соответствующее состояние, отдавали в чистые руки правосудия. А там этап, Столыпин, замороженный Магадан. Майор Мурашко обрадовался нарушению устава, но остался непреклонен:
- Согнать козла с койки немедленно, пятьдесят пять суток гауптвахты! В увольнение запретить пожизненно! Век воли не видать!
- Ему разве докажешь, рецидивист махровый, заново ляжет – махнул рукой Малосольный. – Пытались сколько раз. Бесполезно. Глаза безумные выставит, белые в крапинку, жуть берёт. Зуб даю!
- Кровать вертикально поставьте!!! – предложил в гневе начальник штаба.
- А как же он спать то будет? – поинтересовался Малосольный.
- Вертикально и будет!!!
В лесу надрывно выл волк. И от этого вытья стыла в венах кровь, да так, что продавщица и магазин утром вовремя не открыла, бабы бельё полоскать в прорубь не засобирались. Мужики, опохмелившись, заряжали картечью ружья. У кого те были, у тех, что отсутствовали, похмелялись во второй раз. Волку надоела эта волчья жизнь, ежечасно ото всех прячься в мокрый лог, вечно лапы сырые, оттого насморк одолевает, нос не чует опасности. Вот и выл, протяжно и буднично. Матвей копался на сеновале, слушая звериную жалобу, хотя хотелось выть самому. Сашкина мать, тётя Паня, уж всем сообщила о новой сыновней пассии, как она у них там ночевала, срам, да и только.
- Глазки голубые опустила вниз – говорит она. – Шмыг в спальню, дверь и прикрыли. Теперь утро на дворе, а не выходили. Мой, гусар ещё тот, красивых девчонок мимо себя не пропускает, да и чего же?
- Думается мне, она кажись не замужняя, себя блюсти только лишние заботы плодить – завела трёп Любушка Рощина, на селе слывшая особой покладистой, теперь неся в пакете, оттопырив пальчик, буханку чёрного, пахнувшего сжатым полем хлеба.
- С волками жить, по-волчьи выть!
- Непорядок, все распоясались, и люди, и волки, и завклубом, и бабы – встрял трижды похмелившийся мужик. – Стыд и срам потеряли, теперь ищут, но не в том месте. А что случилось то, народ?
Народ промолчал и разошёлся по своим делам. К зимнему вечеру многие благополучно позабыли, для чего гневно ружья заряжали, хотя есть ещё порох в пороховницах. По верхам елей выкатилось на небосклон очередное полнолуние.
- Ты мать сходи к кому из соседок поболтать что ли, сидишь безвылазно в дому, выжидаешь – наконец объявился в горнице бывший отличник. – Анька тебя стесняется, не в пример тебе, боюсь, мочевой пузырь лопнет.
- Совесть у неё лопнула, вот Антон со службы вернётся, что ему скажет?
- Ты мать не переживай, кривоносый и не узнает, а и узнает, я далеко буду, страна наша землёй зело богата, больших городов тьма тьмущая – отмахнулся сын. – Давай – давай исчезай. Через полчаса придёшь.
В три ночи явился зверь в село. Сел под первым попавшимся столбом, тот погудел ему наставительно, пока волк мотал на ус, из дальнего проулка, скрипя снегом, выпорхнула девица. Ах, испугался хищник, хвост поджал, пасть разинул и пузо подобрал. Тут ещё звонко хрустнул, лопнув, сухой сук на огромной липе, сыпанув сверху снежной пылью. Что твой снегопад случился.
- Загрызи меня волк насмерть, прошу! – заплакала, увидев зверя, она.
Но лесной хищник, смешно подобрав хвост, затрусил за околицу, и за ним потянулась, быстро замерзая, тоненькая ниточка слюны. Там, за жиденькими кустами красноягодных рябин, спала в логове его любимая сероокая волчица, но он ещё долго бродил кругами, не решаясь невозмутимо юркнуть в тепло и побеспокоить. Только когда задымили закопченные трубы над андулиновыми крышами, прокрался в разомлевшую тишину.
Вокруг, да около разгадки внезапной пропажи семи пар солдатской обуви круглосуточно увивался Венька Капитанов. Не давалась ему сия загвоздка, даже новая морщина пролегла поперёк лба, даже похудел на два килограмма. Ночью, не моргая, смотрел на шикарные звёзды в широкие фрамуги окон, натужно думал. «Думай – не думай, три рубля не деньги, а вот Побегалов может. Он тринадцатого вернулся, в то же, примерно, время и сапоги сделали ноги. Но тот на гауптвахте, ждать времени нет, и не будет. Что делать? Что делать?».
- Тебе, кривоносый, сколь ещё служить? – полюбопытствовал Щетинин.
- Тройку месяцев.
- Подруга то дождалась?
- Анютка? Куда ж она, милая, денется? У нас всё давно договорено, скажем, сегодня возвращаюсь, завтра в сельсовет, послезавтра свадьба. Она уже и платье подвенечное заказала, и фату и туфельки справила, жить будем у меня, а там новый дом залепим, это без вариантов – мягко улыбнулся Антон, но сразу и посуровел, нахмурив разлапистые брови. Как знал.
- А вот недостачечка у тебя крупная обнаружилась, ситный мой друг – убил наповал прапорщик. – Наряд свадебный пущай нафталином пока посыплет, говорят, помогает. Будет ей жених со сроком.
- Даже скажешь какая – не выдал себя Рязанцев.
- Тебе всё дословно скажут, как придёт время, мало не покажется, прокурор уже речь перед зеркалом готовит.
- Слушай - ка, Щетинин, ты, почему на меня такой злой то, так и гундишь и гундишь гневом, расскажи, вместе посмеёмся.
- Гундишь это ты – прорычал в ответ тот. – А я говорю, на русском языке, думаешь, я не понимаю, что ты вот так специально нос сломал, имидж поменял. Только от нас не спрячешься, казнокрад уделанный. Жених он, видите ли, а она невеста! Передачки носить, пускай учится, покамест не поздно.
Фигня – сказал Антон. – Тебе, Иван, во всех случаях лучше не будет, как был кривоногий, так и останешься. Читай книг побольше и под мышками регулярнее ополаскивай. Оттого будет тебе скидка, дальняя дорога и жена доярка.
Зашипел прапорщик Иван Щетинин, что тебе змея-уж на горячей сковородке, глаза выпучил и задыхается в злобе. Готов разнести в мелкие щепки и каптёрку, и вкусную хлеборезку, и заодно ротную канцелярию, и фикусы в горшках на подоконниках. Испуганный дневальный боком-боком припрятался за зелёную тумбочку, мол, паны тешатся, а с холопов перья клоками летят. Сидел там, пока не разрядилось напряжение, и мочевой пузырь скромно постучался изнутри в живот.
- Сынки! – рубанул с плеча, на утреннем разводе, подполковник Мурашко. (Долго сказка сказывается, да недолго дело делается. За явные успехи на ниве укрепления железной обороноспособности страны и как почётному Донору, присвоено очередное звание. Командир части теперь был майор, а начальник штаба подполковник. И хвост собакой крутит, а не собака хвостом. Непорядок. Или там добавить, или здесь убавить.) Потревоженная снежная пыль взвилась до самого замороженного края и осела там, не желая опускаться назад, на головные уборы, продрогших на плацу военнослужащих.
- Пойдём Альпы покорять! – съязвил кто то в третьей роте.
- У нас ЧП. Каптенармус второй роты рядовой Антон Рязанцев, при передаче матценностей, не смог объяснить местонахождения семи пар кирзовых сапог. Четырнадцати, выходит, штук.
- Матнахождение цивилизованному человечеству неизвестно – там же, во втором взводе, третьей роты, резвился умник.
- Мат под запрет! – поддержали в первой роте.
- Документы, солдаты, переданы в прокуратуру военного округа – подбил кучкой бабки начальник штаба, и одышливо выпуская пар изо рта, принялся спускаться по ступеням с трибуны. На одном каблуке подкова была в наличии, на другом нет, вот и случилось, что одна поскользнулась на ледышке, другая не пожелала. Алишер Мурашко не удержавшись, грузно присел на пятую точку, словно головотяп в детском саду, пёстрым курам на смех.
- Отставить!!! – птицей полетело по плацу. – Поротно в казарму!!! Правое плечо вперёд!!! Шаго – о – ом, марш!!! Запе – евай!!!
Все неблаговидные дела вершатся ночью, после сбитого событиями дня. Ти -
хо шагают по круглому циферблату стрелки, зевают по углам тени, добегают до крова запоздалые путники. Анюта не спала, тихо плакала, а рядовой Российской армии Антон Рязанцев, собирался стать дезертиром. Бескорыстно помогал ему в этом Капитанов Веня, сунул в губастый рюкзак китайскую зубную пасту и два куска сливочного масла оставшихся от завтрака. Поверху застлал провизию чистым полотенцем и синими сатиновыми трусами, налил воды во фляжку, сунул в наружный карман. В пятидесятиграммовом шкалике медицинский спирт под завязку. Две тысячи рублей мятых бумажных денег, семь рублей мелочью. Конверт без марки. Компас.
- Я найду, Антошка, три дня на всё про всё, иначе трибунал тебе – горячо шептал друг. – Телеграмму отсемафорю, ты тогда при назад, быстрее паровоза. Падай на колени и не трепыхайся.
- Как найдёшь то? Цыгане до дыр поди заносили. Ходи – и.
- Это от того, что ты квантовую физику не изучал, и сумасшедши дик. А вот подобие миров и позволяет…
- Прекращайте там, - зашикали на них с верхних ярусов.
Антон Рязанцев тихонько прошмыгнул, прямо из двери, в изрядный пласт проходившего мимо тумана. Дневальный спал, облокотившись о тумбочку, так и ушёл не попрощавшись. В тумане было сыро и неприветливо, по чёрному погону ходит взад – вперёд хромой паучище. «Чёрт знает что!» - квакнула в болоте старая лягушка, уворачиваясь всем телом от спешащей подошвы. В полночь он уже трясся в купе проводницы, рассохшегося вдрызг вагона.
Дико удивлённый кот Хвостун, храбро пренебрегая реальной опасностью разглядывал бесхозно валявшегося на сеновале солдата. Небрежно приваленный шуршащим сеном, тот спал, ядовито похрапывая. Будто знакомый, но будто и нет, уж очень необычная одёжка, и гуталином пахнет.
Озабоченный ушёл, тогда вниз, пообщаться со старшим Рязанцевым.
- Хвостун, пошёл вон! Взялся о ноги тереться. Чего тебе, хитрец?
- Мяу – посмотрел ему в глаза кот и задрожал хвостом от нетерпения, выгнув коромыслом спину.
- Молоко что ли опрокинул? – предположил Матвей.
Кот до слёз расстроился. Часто оглядываясь метнулся к лестнице на сеновал, в мгновение ока взобрался на верхнюю перекладину, но не рассчитав, тут же свалился вниз. Ударился мордой о лежалый наст снега, отчего зелёные его глаза полезли на лоб, да там и остались оцепенело. Но находясь в высшей степени на -
пряжения, боли Хвостун не почувствовал, только закрутился юлой на всякий случай.
- Рождённый котом, взлететь не может – подстрекнул мужик.
Тот решил взять лаской, замурлыкал, завёл на высоких полутонах котярскую народную песню, ощетинился. И тут на сеновале зашуршало. Матвей как бы, что-то заподозрил, потянул из пачки Беломорину, подрагивая спичкой, закурил. Дым, свободный от обязательств, поплыл вверх, одно колечко даже зацепилось за аистиное гнездо, после чего понукаемое ветерком исчезло навсегда. Аист стоявший там на одной ноге брезгливо отвернулся.
- Никак Антоха!? – дрогнул Матвей.
На что кот Хвостун еле заметно кивнул головой.
Вениамин всё ходил нервно по расположению, всё вынюхивал, что лежит на поверхности и что скрыто под толщей, всё приближался к разгадке. Но время поджимало. Хотя в в.ч. 13331 царил хаос. Пропал или исчез рядовой Рязанцев, бывший ротный каптенармус, отличник боевой и политической подготовки. Чрезвычайное происшествие. Поэтому с утра забытые кем-то личные дела военнослужащих небрежно лежали в канцелярии, на краешке письменного стола. Капитанов завладел одним и теперь тихо шуршал бумагой, переворачивая негнущиеся страницы, шевеля бескровными губами:
- Прапорщик Щетинин Иван Платонович, не привлекался, родился, учился. Стоп, знакомая мне школа… Нет, не помню… Антон же в ней учился! Так-так, аттестат с красной обложкой. Отличник, блин.
- Рядовой Капитанов, ты что здесь? – явился попить чаю, командир роты.
- Личные дела оберегаю – не растерялся Веня.
- Ну пооберегал и иди, иди – погнал его ротный. – Нечего тут военную тайну узнавать, враг, как видишь, не дремлет. Привет Рязанцеву.
- Есть!
- А вот скажи мне Вениамин, – передумал офицер, – ты с ним дружишь, из одной миски щи лаптем хлебаешь, может ли он, подлец такой, в западные спецслужбы информацию слить?
- Прежде эту самую информацию надо поиметь, а её лыковым лаптем не соберёшь – разом обиделся бывший следователь. – Только он подлецом никогда не был, и надеюсь, не будет. Прошу мои слова занести в протокол.
- Ага, занесём! – в свою очередь обиделся командир.
Холодно. У дюжего полузабора, окружающего старый интендантский склад, скромно притаилась неопознанная тень. Время от времени она начинала вдруг скакать и подпрыгивая, что есть мочи колотить себя по страдающим бокам. А то вдруг, булькала вовнутрь себя из плоской фляжки. Хрустнул снег, и вторая тень большими шагами появилась из-за угла. Тень первая поспешила спрятаться за ржавой бочкой.
Специфически, как могут только ключи, зазвенели они освобождённые из кармана. Загрыз, открываясь, обширный амбарный замок, доселе заносчиво висевший на кованых петлях. Раз и тень номер два исчезла за приоткрытой дверью. Тень номер один не шевелилась. Через некоторое время, небрежно-голубая луна ярко осветила показавшегося из склада прапорщика Щетинина, с вязанкой сапог через плечо.
- Привет ночному каптенармусу – вышел под разгулявшуюся Луну рядовой Вениамин Капитанов. – Сверхурочные дела одолевают?
Сверхсрочник крупно вздрогнул, перед тем, как с силой швырнуть сапоги за надвинувшийся на него забор. Троицу секунд подождав, пока те приземлились, взвихрив по сторонам снег, хрипло ответил себе под нос:
- Хотел молодым сюрприз сделать, у некоторых обувь истолклась до срока носки. Переизбыток строевой подготовки, так сказать. Сильно о плац каблуками колотили, сверх всяческой нормы. Холодно, что пятки бестолку морозить?
- Не тот ли это сюрприз, который ты на днях Рязанцеву преподнёс? И почему ты то нормативы обноски устанавливаешь, на сэкономленных резервах что ли? Собирайся в дорогу Иван, билет в места тебя давно поджидающие обещаю.
- Подожди, давай мирно договариваться, Вениамин – захитрил Щетинин. – Я это дело попробую нежно замять, неожиданно найду пропажу, а ты вот тут же и забудь про сапоги, служи себе сладко, дембеля жди.
- Тогда скажи ворюга, почему же от солдатского сообщества скрываешь, что с беглым Антоном в одной образовательной школе учился, отличником был.
- Анютины глазки!
- Гербарий сушил? Листочки в блокнотик клеил?
- Сушил! – надорвано вздохнул прапорщик, и было видно, что разговор его тяготит и раздражает. – Ищите женщину. Победил твой кривоносый, пусть не за явным преимуществе, но всё же. Повезло ему в этот раз, подождём другой.
- Идём сдаваться – поторопил Капитанов.
- Идём.
Старший Рязанцев, уже торопливо подходил к дому Анны, когда его и догнал письмоносец, на хрюкающем мотоцикле, распространявшем в обозримой округе великий запах солярки:
- Матвей Сергеевич, срочная телеграмма! Распишитесь в графе и получите. Я за Вами гоню – гоню, навзничь запыхался весь. Вот ручка шариковая.
- От кого?
- Воинская. Наверно Антоха в отпуск едет суток на десять.
- Догонят, ещё добавят – буркнул мужик. – Показывай где.
- Вот здесь.
Двенадцать разрозненных деревень обслуживает после укрупнения один почтальон, хорошо мотоцикл пригнало начальство, ато на велосипеде, задник едет, ноги нет. Правда и писем никто особенно не пишет, так, юнец какой либо закинет девчонке и ждёт ответа, как соловей лета. Это вам не стародавние года, это вам не хулиган Пушкин с посланием к другому хулигану и старому другу Вяземскому. Керн не перехватила и благодарение Богу. А уж Натали…
Матвей волновался разворачивая, но, прочитав хитро ухмыльнулся. «Срочно возвращайся, сапоги дорогу знают. Венчик» - провозгласили ровные строчки на синеньком бланке. Вокруг будто повеселело.
- Аннушка, выйди ка! – внахлёст постучал в сиреневое оконце.
Та выглянула и засомневалась, неуютно в глаза смотреть самой себе перед зеркалом, гадко соседям казать очи, а уж дядя Матвей, что тебе судья и палач в одном лице. Стыдно то как!
- Здравствуйте, Матвей Сергеевич, - густо, как мармеладка покраснела она, - заходите в дом!
- Лучше ты, девка, к нам, и чем скорее, тем для всех лучше – заговорщески покривился в сторону гость. – Там гости нежданные, в сеновале скрываются, ух и неприятность! Огнём в коленки ширяет! Мать твою за ногу, чуть не заругался! Поспешай!
- Антон!?
- Тихо! – убедился, что никто не слышит Матвей.
Загорелись жарким пламенем Анютины глазки. Грудь мигом сдавило тесным обручем, счастье ли это или беда? беда…беда – а. Или всё же счастье?
На сеновале заправлял кот. Как только какая то бесстыжая мышь позволяла себе пошуршать сеном, или не дай никому, пискнуть (детям не читать!), он незамедлительно вышагивал туда, и проводил стремительную воспитательную беседу с оступившейся нарушительницей. Лакал ледяное молоко из банки от кильки в томатном соусе, словно жёстко намереваясь простудить горло. Шипел грозным шипом, и весь горел неугомонным жаром.
- Радость ты моя – лихорадочно прошептала Анюта в железных объятиях беглого солдата. – Услышал меня нынче Бог, прислал тебя, я уж совсем плохое дело задумывала, прости!
Хвостун озадаченно и исподлобья, непонимающе и старательно взглянул на неё из-за стрехи. Как и подобает всякому-каждому внебрачному сыну, он казалось, понимал немалые эти страсти, шкурой чувствовал. Тут либо пан, либо пропал, да и кто в этом мире не ошибался?
- Дядя Матвей мне всё рассказал – чуть освободилась из плена она. – Телеграмма спасительная пришла, давай будем потихоньку возвращаться.
- Посадят меня – обмяк Антон.
- Посмотрим, может и не случится. Ты главное сейчас возвратись, прощения у всех попроси, скажи, что больше не будешь.
- Детский сад какой то, вот влепят года три дисбата и не кашляй. Это тебе не в углу постоять, семечки погрызть – но тут, словно неожиданно припомнив что-то, озлобился. – Зачем же ты с отличником шашни завела?
- Рассказали или кот намурлыкал?
- Есть на селе добрые люди. Вон соседки у плетня воду из колодца несли, как специально разговорились. А мне на нашем сеновале скучновато, да и слух в ушах хороший. Что прикажешь? Не слушать?
- Прости, за ради Бога!
- Вернусь, тогда и решим. Дождёшься хоть?
- Дождусь, родной. Хоть год, хоть два, хоть пять!
Однако первым из первых закрыли преступившего закон, прапорщика Ивана Платоновича Щетинина. Освободили Ленинскую комнату и Малосольный, сам лично повернул ключ в замке, скрипучей двери. Опечатали и пломбу повесили. Всё честь по чести. Часового, при штык-ноже приставили. Мурашко одобрил:
- Молодцы!
Темно. Видавший всякие виды атобусик, посвечивая фарами в придорожные сосёнки, чертыхаясь выхлопной трубой, бредёт между сугробов. Вот встал под столбом, как государственным флагом размахивавшим жестяной табличкой.
- Остановка – дорога на кладбище! – вздрогнул, проснувшись, и разламывая затекшие ноги Антон, а водила продолжил – Выходи кому охота!
- Вроде как рано – прохрипел сидевший на переднем сиденье чахлый мужик, в заячьем треухе.
- Рано не поздно, посидишь возле ворот! – задребезжало из динамиков.
- Нет! – решил треух. – Успеется завсегда, я и в баню сегодня, блин на масле, не ходил, только мечтаю ашшо.
- Кто о чём, а вшивый… - сам себе предположил старик с пешней.
- В торец тебе треснуть, да бабка плакать будет – враз и навсегда озлобился чахлый. – Ушицы разваристой не съест.
- Сам не тресни – прошамкал старик. – Засверлюсь пешней то!
К станции подрулили в аккурат к проходящему скорому, головной вагон которого уже бессловесно стал, обволакиваемый метелью, а хвостовой ещё-ещё скрёб колёсами о мерзлые рельсы. Чрез мгновение, когда электровоз дёрнул безжалостно раздираемый состав, хвост чуть не оторвался, но не состоявшийся дезертир, Антон Рязанцев, был уж там, в купе знакомой проводницы. И ехал вместе с ним, на пару, под перестук круглых колёс жаркий Анютин поцелуй, на обветренных губах. И ехали вместе с ним, за пазухой, воспоминания о голубых глазах любимой, о просьбе вернуться.
Прибыли утром.
Ну что ж, вторым по списку поселился в Ленинской комнате по приезде к месту службы Антон Матвеевич Рязанцев. Малосольный, уж как настоящий тюремщик со стажем, с наслаждением гремел ключами:
- Могу шахматы принести, сидельцы! Один разгаданный кроссворд и прошлогоднюю Литературную газету. Трёх пешек всего не хватает. Чёрных.
- Огурцов малосольных хочу – отзывался Щетинин.
Сержант тут же обижался. Приказывал масла сливочного не давать, свежих газет лишал и вместо полновесных четырёх раз в сутки выводил на санитарную прогулку всего три. Так и жили, солдат спит, а служба ползёт себе, взялись тут набухать почки на деревьях, и затуманились от ожидания глаза озёр.
- Встать, суд идёт! – громко началась в понедельник выездная сессия Военного трибунала. – Слушается уголовное дело о краже личного имущества военнослужащих, выразившейся семью парами кирзовых сапог, сорок второго, сорок третьего, сорок четвёртого и одного сорок шестого. Обвиняется прапорщик Небритый Иван Платонович, бывший ротный каптенармус.
- Щетинин – поправили секретаря трибунала.
- Не цепляйтесь к моим словам, разболтались тут! – взвизгнула мадам с погонами лейтенанта. – Ато как перенесу слушание на постдембельское время. Завоняете служимши.
- Ага, через две пасхи – посчитал нужным вставить комментарий дежурный по роте, вольно постукивавший подковами по расположению.
- Здорово! – непринуждённо поздоровался грузный судья в чёрной мантии, взбираясь на дерматиновое кресло.
- Здоровей видали! – отозвался чубатый дневальный и с очевидным чувством собственного достоинства усмехнулся. – Суди давай, судила.
Алишер Мурашко никак не смог замять это дело. Капитанов мешался между ног, а уж командир то части трижды вывернулся наизнанку, лишь бы звёздочку прикрутить новую. Штабист теперь имел полную возможность одну потерять. Вот так служишь-служишь, лижешь мёд с шипов, оказывается всё напрасно.
Через час мадам дошла до середины дела:
- Вызывается для дачи показаний, свидетель, рядовой Рязанцев, у которого и произошла кража сапогов со склада, а именно четырнадцати штук, с кирзовым верхом, без зимней подкладки.
- Рязанцев на гауптвахте, за самовольную отлучку, два раза по десять – проспешил Малосольный. – Вернётся, товарищеский суд соберём.
- Ещё нос аккуратно подправлю по ветру – развалился на скамье подсудимых Иван Щетинин. – Я бы на его месте не торопился.
- Ему домой через три недели, Анютка ждёт у плетня, платье подвенечное сшила – встрял Вениамин Капитанов.
Иван промолчал, да и не очень захочется поболтать, когда тебе год условно влепили, с немедленным отстранением от занимаемой должности. Теперь салажат по метельному голому плацу строевой подготовкой гонять. Тоже ж мне перспектива.
- Поле сажать картошкой, а они свадьбу! – ворчал Матвей, заглядывая в глаза довольному коту, у которого его любимая кошечка Клавдия ходила на сносях, удобно переваливаясь со стороны в сторону.
Платье было славного василькового цвета и фата под стать, и глаза. Уж глаза будто прямо сейчас из ржаного поля, где они и терялись меж росных васильков, прекрасными цветками. А у него того же цвета модный галстук и нос глядевший в сторону. Венька Капитанов, бывший подсудимый Иван Щетинин, и Виталька Малосольный без галстуков, в мятых рубашках на выпуск, но с короткими рукавами. Неустанно горлопанят одно и тоже:
- Горько!!!
И огурцы горько и холодец горько, и салат «Оливье» горько. Всё помешали в огромную смеющуюся смехом кучу, водочка одна сладкая. Девчонки сельские румянцем перехвачены в талии, праздник. А Сашка – отличник сбежал вчера, поехал дальше счастье своё искать, людей добрых будоражить. У Ивана сильно кулаки по его пятачку чесались, но не случилось.
- Горький торт! – прошамкала соседская старуха. – Подсластить надо!
- Горько!!!
Разошлись через три дня. Сил сажать картошку не было. Назавтра пошли весенние дожди, с величавыми радугами, так что во вспаханных полях ходили одни недоумевающие грачи. Осуждающе крутили головами, щёлкали клювами.
Но мы же не только гулять, но и работать можем. Успеем до снега!
До василькового лета далеко ещё. И красная сапёрная лопатка нашлась на сеновале, по ней неуклюжие котята спотыкались. Трое. Снаружи, на коньке сидел коршун, охранял порядок. Метался в проулках ветер, драл лужёное горло на поворотах. Ночью упала в чащу падшая звезда. Над тем местом поднимался туман. Ходили по широкому полю стреноженные сивые кони. Вокруг приторно пахло яблоневым цветом. Весна же!
г. Москва. 2014г.