Светлана, светает... (Юлия Волкова) / Проза.ру

   Окна городской библиотеки выходят в парк, и сквозь стволы вековых лип ощущается простор реки. Здание библиотеки старинное, двухэтажное, с красивым фасадом. Под крышей любят селиться галки. Все лето они кричат в кронах, а осенью исчезают. Я смотрю на прилипшее к стеклу перышко, – как оно держится, когда ветер сотрясает стекла? – не знаю, но легкое серое перышко уже три недели смотрит на меня, на длинные стеллажи с книгами…Перышко напоминает мне о лете, о галдящих стаях и о любопытных клювиках, стучащих по карнизу.
   Скоро конец рабочего дня. Вечерний свет, звон трамваев за оградой парка, шум ветра, стук капель, заворожили меня, даже лампу не хочу зажигать.
- Светочка, можно вас на минутку» – Я сгоняю с себя лирическое настроение и иду разбираться-ругаться с нашим бухгалтером по поводу ремонта библиотеки.
«Светлана, вас к телефону!» – извиняюсь перед бух-бухом, так мы прозвали нашего Алексея Ивановича, и спешу в коридор к телефону. В коридоре валяются доски, какие-то тряпки, щетки, стоят ведра с краской, на полу белые следы – одним словом – ремонт. На стене висит заляпанный телефон. В трубке, как обычно треск, шипенье, и, наконец, раздается совершенно ясный голос Виктора, давнего моего друга: «Здравствуй, Светлана…» Я улыбаюсь и провожу пальцем по свежевыкрашенной стене, краска липнет к пальцу. Я всегда становлюсь немного странной, когда слышу голос Виктора или нахожусь рядом с ним: руки мои в эти минуты непременно должны что-то делать.
- Светлана, устала?» - Виктор знает о ремонте и что хлопот у меня полон рот, как у заведующей библиотекой. Я молчу и слушаю такой дорогой мне, низкий, раскатистый голос Вити.

   С Витей мы знакомы уже пятнадцать лет. Ему за сорок, а мне под сорок. «Светлана, я жду тебя завтра в Н., как освободишься, приезжай…» – Виктор имеет право мне так прямо говорить, ведь мы видимся не часто. И я приеду завтра в Н. – родной свой городишко, где я встретила пятнадцать лет назад Виктора, тогда еще сотрудника областной газеты. Мама после смерти отца, продала в Н. свой дом и приехала в областной центр, где я живу с ней сейчас.
- Светлана, я встречу тебя, ты каким автобусом?..»
- Витя, - отвечаю я наконец, - я буду после восьми вечера, днем я занята, ты не встречай…Ты же в гостинице остановишься?..»
Виктор своим густым баском говорит мне что-то очень хорошее и неожиданно спрашивает:
- Ты реку-то из окон видишь? Завидую я тебе, Свет…» – и, не дождавшись моего ответа, прощается, - До завтра.» Я улыбаюсь, разглядывая измазанный зеленой краской палец и вдруг, не осознавая, что делаю, прикладываю ладони к щекам и напевая: « Как здорово! Как здорово!» – приплясываю и радуюсь, как девчонка.
   Где-то внизу раздается противный долбящий звук - меняют отопление, вот из-за него и возникают у меня стычки с бух-бухом. Алексей Иванович ждет меня, и, прежде, чем приняться за дела, достает носовой платок, произносит: «Чистый…» – и трет мне щеку: я измазала ее краской.
- На тебе уже печать ремонта.» – смеется пожилой низенький бух, и, надев очки, начинает серьезный разговор. Слушая его поскрипывающий голосок, я нет-нет, да и гляну в окно, за которым скоро стемнеет, и тогда в стекле отразится комната и я с Алексеем Ивановичем. А на улице шумят дождь и ветер, долбят внизу рабочие, дымится на краю стола сигаретка бухгалтера и мне необычайно хорошо на душе. А там, за высоким окном парк, а за вековыми липами – река, родная моя река. Я мысленно бреду по ее набережной, слушая шелест дождя по воде. До меня доносится, как сквозь туман: «Акт…подрядчику… на сумму… тысячи рублей…аванс…Смотри сюда, Светлана Петровна… Ты чего, Светлан? Голова что ль болит? Да оно и понятно…Краской несет, задохнуться можно…А я астматик…» – и бух-бух, отложив в сторону дела, в который раз повествует мне о своих болезнях…
   Я, улыбаясь, смотрю в его очки. Бух зажигает лампу и я начинаю отражаться в стеклах его очков. Мне делается смешно до одури. Неожиданно я хватаю его кругленькую голову и целую в лысину, покрытую седенькими волосками: «Алексей Иванович! Голубчик, давай до понедельника отложим, ничего не соображаю..»
- Светланка, ты, поди, совсем с ума сошла…вот девки бешеные пошли…Замуж пора вам всем, замуж… Алексей Иванович кашляет и говорит строго, - Светлана, давай-ка, вот это подписать надо…»
   С работы я ухожу в сумерках. Дождь прекратился, его разогнал ветер. Холодно. Небо ясное с остатками туч, похожими на черные пласты. Фонари поливают золотым светом улицы со старыми домами, блестящие трамвайные пути и мокрый асфальт. Провода причудливо переплетаются в глубоком осеннем небе, как бы паутиной соединяя обе стороны улиц. Сколько раз я ходила по этим улицам и ранним утром и днем. Вечером это совсем другой мир: ненавязчивая, робкая реклама кафе, тускло освещенные окна ателье и аптек, теплый мягкий свет за окнами жилых домиков, где жизнь, кажется, остановилась сто лет назад. В центре народу больше, легкая суета, на остановках полно людей, - все это мир моего города на реке, где прошлое перемешалось с настоящим. Купеческие постройки и новые детские сады, старинные церкви и знакомые всем многоэтажные коробки с мигающими лампочками над подъездами, изумительная корона дворца 18 века и тут же детские грибки и качели, скрипящие под порывами ветра, спящие подъемные краны, горы плит, недостроенные здания…
   Я подхожу к своему дому и, взглянув последний раз в небо, похожее на море, поднимаюсь на третий этаж. На протяжении многих лет меня преследует навязчивая идея: хочется, чтобы у подъезда меня ждал Виктор. Обнял бы меня за плечи и вошел бы со мной в мою маленькую квартирку, в которой стены содрогаются от трамваев и в окна лезут неоновые буквы кинотеатра. Ничего подобного никогда не было, но мне хочется. Виктор странный человек. Он добрый, но характер у него жесткий. Проработав здесь, в городе много лет, он больше имел друзей, чем врагов, а теперь там, в Москве, у него и тех и других поровну.
   Я стою между этажами на полуосвещенной площадке и жестикулирую в такт своим мыслям. Внизу кто-то вошел, и я тронулась со своего странного для раздумий места. На площадках этажей стоят ведра, и кошки, как черти, выскакивают из них и скользят по лестнице.
   В зеркале прихожей на меня наступает невысокая плотненькая женщина с модной короткой стрижкой и круглым личиком. Не хвастаюсь, я довольно симпатичная, только когда смеюсь, то морщу нос. Я люблю красиво одеться, люблю внимание, я давно могла бы выйти замуж, но тогда я бы не смогла бурно радоваться и тихо многое прощать Виктору, которого я просто люблю.
Семьи у меня нет, но я привыкла к одиночеству, хотя я далеко не одинока – весь город мой друг. Меня знают, уважают, у меня интересная работа, и я ни в чем себе не отказываю. У меня старенькая мама, и, пожалуй, она одна, я, да Виктор, знаем, когда мне бывает грустно и жалко себя. Но это случается редко, ведь жизнь такая интересная, полная забот и порой незаметных радостей, из которых складывается замена счастья.

   - Дочка, что рано-то так? К тебе Ленка, давеча, заходила… - услышав, что я вошла, мать прошаркала на кухню греть мне еду. Ужинаю в кухоньке, увешанной полками с кастрюлями, заваленной всяким хламом и рассказываю про свои рабочие дела.

- Вот, не успели с ремонтом-то к зиме, теперь как? Холода, ведь, поди, не сегодня завтра…Светка, ты бы сходила к Ленке, у ней послезавтра день рождения, она тебе напомнить заходила, а то уедет в отпуск, говорит, в санаторий куда-то…Светка, скажи ей, чтоб не курила она, ведь сын же растет…» Лена – это моя подруга. Я рассеянно слушаю, машинально изредка поддакиваю, а сама уже вся в своей радости: мы пойдем с Виктором по заросшей высохшим бурьяном тропинке к реке, по обеим сторонам которой раскинулся похожий на большую деревню город. Мы заберемся на древнее городище – и откроется перед нами красота – необозримая и прозрачная. А главное, детство мое вспомнится, послевоенное, но как всякое детство, несмотря ни на что, оно кажется прекрасным.

   Однажды, находясь со мной в Н. – Виктор, кстати, тоже из тех краев, - забыв о солидности и обо всем на свете, влез на дерево, на городище, и, сидя верхом на суку, стал махать мне рукой и кричать «Ура!» А я бросала в него шариками из репейника. Мальчишкам с удочками мы показались, вероятно, или пьяными или чокнутыми, но они смеялись и помогали мне «снимать врага», бросая в Виктора камешки, и тоже кричали «Ура». А затем мы долго бродили с Витей по улочкам, не переставая удивляться тому, что городок наш знавал еще Ивана Грозного, а чудный монастырь на берегу видел грозного царя, и Пушкина знавал наш городок, поэт писал о нем стихи, не забывая и о его милых барышнях…Удивительно!
   Я закрываю глаза – так лучше вспоминать. На улице под окнами слышен смех, пение, громкий говор, шарканье и каблучки – кончился сеанс, толпа рассеивается по улицам. Я много раз бывала с Виктором в этом кинотеатре, и после сеанса мы гуляли с ним в том самом парке, где моя библиотека. Шли по ступеням набережной и опускали руки в теплую, ласковую воду. В воде отражались луна, отблески огней на мосту, звезды летнего неба – все это мерцало радостно и беспокойно, и нам казалось, что плывут мимо нас воспоминания о детстве. Виктор читал мне свои стихи о реке, о людях, о городах – я слушала и не слушала. Виктор читал даже не для меня, а потому что просто невозможно не читать стихов, когда в сердце радость, легкая тревога и грусть воспоминаний.

   Мама гладит меня по голове: «Ступай, дочка, спать…» Я распахиваю шторы, открываю форточку, и, закрывшись одеялом до подбородка, гляжу на квадрат неба, исчирканный проводами. Всю ночь мне снятся ведра с краской, в которые я макаю палец, а затем пишу: «Светлана, светает…» Пишу, размазываю, и снова пишу…
   Светлана, светает нынче поздно… вставай, дочка, на работу… - мать тихонько будит меня. Я сажусь на кровати и ничего не могу понять. Мать, вытирая руки о фартук, ласково ворчит: «Вставай, дочка, поздно светает-то…»
- Мама, сегодня суббота, я вообще могу не ходить… - но мать уже вышла. Прижавшись спиной к ковру на стене, натянув ночную рубашку на колени, покачиваюсь из стороны в сторону и улыбаюсь.
   «Светлана, светает…» – так начинается стихотворение, которое Виктор сочинил мне больше десятка лет назад, в память о наших Н-ских рассветах. Мы с ним ехали как-то в автобусе. Я, отвернувшись, смотрела в окно, а Виктор на меня, и вдруг, наклонившись ко мне, прочел:


Светлана, светает..
Прощаемся с тайной.
Увидимся тайно…
Светает, Светлана…
Ночь спрятала крылья
Под крыши навесом,
Уж утро раскрыло
Свои занавески…
Светает…
Прохладою тянет из сада.
Прощай моя радость.
Светает, Светлана…


Вот такое странное стихотворение. Положив руку мне на плечо, Виктор произнес: «Светик, родной мой человечек…» – сказал, и больше ни слова. Так и расстались в тот день молча, лишь улыбнулись друг другу.
   Потом я долго не видела Виктора, наверное, два года, хотя знала, что он не раз бывал в нашем городе. Он женился в Москве, у него родился сын. Я не держу на Витьку никакой обиды. Ничем друг другу не обязаны, хорошо было вдвоем, понимали друг друга, а это главное. И вот, после двух лет разлуки, однажды он зашел ко мне в библиотеку. Я знала, что когда-нибудь вновь увижу его. Я не издала истошного вопля, не упала в обморок от избытка чувств, не приняла холодно-равнодушного вида. Я просто очень обрадовалась, у меня даже нос сморщился от радости. А Виктор своим густым баском произнес: « Ну, здравствуйте, Светлана Петровна, здравствуйте…Все такая же… красивая… маленькая… родная…» Он взял мою руку поцеловал, и долго, не выпуская мой руки из своей, смотрел на меня, тихо повторяя – «Ну вот, Светлана Петровна…Ну вот…»
   А потом мы пошли с ним к реке и глядели с моста на засыпанный снегом простор. Множество следов тянулось от одного берега к другому, сверху они были похожи на крупную строчку по белому полотну, и эта строчка связывала берега. Деревья облепил иней, парк издали был похож на хрустальный фонтан - казалось, тронь и зазвенит. Мы молча стояли с Виктором на мосту, словно боялись, – скажи слово или пошевелись – брызнет все разбитым хрусталем и исчезнет. А потом Виктор вдруг повернул меня к себе, поцеловал в холодный нос, и, неловко убирая с моего лба под шапочку волосы, сказал: «Еще я люблю Вас, Светлана Петровна, за то, что Вы здесь живете….Поверьте мне, это большое счастье, жить в этом городе…у этой реки….Вот так, Светлана Петровна…мой Светик…»
   Я не могла пригласить Витю к себе. У меня добрая, хорошая мама, но она страшно болтлива, я от нее все городские сплетни узнаю. Нам не хотелось лишних вопросов…Бог с ней! Мы пошли к моей подруге, а утром, когда Виктор провожал меня на работу, я шла и улыбалась, вспоминая такую родную, знакомую мне Витину привычку – во сне по-детски чмокать губами…

   Я смотрю на будильник – ого! Засиделась, замечталась! Быстро одеваюсь, собираюсь, завтракаю, и, целуя перед уходом мать, говорю: « Мамуль, меня сегодня не будет…» Мама вздыхает, и вдруг мне становится невыносимо жаль ее- такая она старенькая, у носа морщинки, как у меня – я в старости, вероятно, буду такая же. Отвернувшись, она быстро вытирает кончиком фартука глаза и машет мне рукой. Надевая пальто, прошу ее: «Мамуль, испеки завтра к вечеру пирожки сладкие, а?» И уже спускаясь по лестнице, слышу, как мать кричит мне вслед: «С повидлом, аль с черемухой, дочка?»
«С черемухой!» – кричу я и выскакиваю на улицу. Я нарочно попросила, чтобы мама пирогов испекла. Я знаю, она любит что-нибудь печь, а есть некому. И может это жестоко так думать, но ей без меня за стряпней будет не так одиноко.
   На улице холодно, тихо и почти безлюдно. Визжит на повороте пустой трамвай и визг гаснет, удаляясь. О вчерашней непогоде напоминают лишь лужи, подернутые корочкой льда. В библиотеке тихо, как и на улице, и пахнет ремонтом. Я сегодня буду здесь весь день одна: девчонки мои пусть отдохнут, три недели у нас аврал был и еще впереди огромная уборка предстоит. Вхожу в свой кабинет: на полу стопки книг, ящички с картотекой…Холодно. Я натягиваю поверх пальто синий халат и, грея руки о стакан с чаем, разбираюсь с бумагами. Для отдыха подхожу к окну и смотрю на застывший парк. Серое перышко еще держится на стекле, и, похоже, будет держаться до тех пор, пока я весной не вымою окно. От этой мысли мне почему-то делается тепло и радостно. Напевая, я роюсь в картотеке, и время летит незаметно.

   В шесть отходит в Н. вечерний автобус. Ехать два с лишним часа. Сейчас ходят отличные «Икарусы», а несколько лет назад до Н. тряслись в дребезжащем, битком набитом автобусе, ходившем раз сутки.
   Одно удовольствие сидеть в «самолетном» кресле и смотреть в окно. И так, я усаживаюсь поудобней и смотрю в окно. Мы все смотрим в окно. Человек не может не смотреть в окно. Куда бы не ехал, какой бы ни был его возраст, специальность, каков бы ни был его характер – человек смотрит в окно. Смотрит всю жизнь. Еще в детстве, мы, едучи в переполненном автобусе, упорно будем проталкиваться к окошку, противно канючить, давая понять сидящей у окна бабусе, что не ей, а именно тебе, просто необходимо сесть у окна. Мы будем пачкать ботинками сиденье, но никто не сделает нам замечания, а если и сделает, то это из зависти, что возраст не позволяет встать коленками на сиденье и, уткнув нос в стекло, глядеть на мелькающий мир.
   Становясь немного старше, мы бьем стекла окон. За что? За какие грехи в темное окно выселенного дома летит камень, пущенный нашей рукой? Может, именно за то, что оно темное? А в юности, и далее, с возрастом, в нас развивается и укрепляется странная привязанность к окнам. Любим мы или страдаем – мы смотрим в них, как часто – они наша надежда. У нас даже вырабатывается способность «болеть» за окна. Почему оно, всегда открытое настежь, выплескивающее на улицу взрывы счастливого смеха, вдруг закрылось и задернулось темной шторой?
   И так, мы смотрим в окна. Смотрим оттого, что в них отражаемся МЫ, за ними слышится НАШ смех, НАШ плач, за ними мелькают милые НАМ места, проносятся еще неизвестные НАМ судьбы людей, городов и дорог… Окна успокаивают нас: глядя долго в окно мчащегося поезда, машины, автобуса, у нас незаметно закрываются глаза, шум исчезает и мы блаженно спим…
   …В автобусе тепло и сонно. Рядом со мной спит на коленях у молодой женщины маленькая девочка. Она долго теребила помпон от моей шапки и уснула, зажав в ручке меховой комочек. Я смотрю на свое отражение в темном окне и думаю о нас с Виктором. Мы не задаем друг другу никаких вопросов, даже саму себя я никогда ни о чем не спрашиваю. Пока мы нужны друг –другу – «Что», «Как », «Зачем» – это лишнее…
   У водителя слышна тихая музыка, она и монотонное ворчанье мотора меня усыпляют. Я поворачиваю голову на откинутой спинке сиденья в сторону женщины с девочкой, закрываю глаза, и мне начинает казаться в полудреме, что кто-то, наклонившись к моему лицу, произносит шепотом: «Светлана, светает…»
   А между тем, за окнами темным-темно, и, возможно, что ночью выпадет первый снег...