На Русской равнине вольготно жилось,
там зубры бродили по лугу как в парке,
медведи и тигры, гигантский там лось,
там мамонты тундрой брели – олигархи.
Не то стало ныне, москаль задавил,
он трон здесь воздвигнул и герб свой прибил.
Указы он пишет уж сколько веков,
откуда он прибыл, и кто он таков?
Бесспорно, он Рюрика пришлого семя,
взвалил нам на плечи боярское бремя
и гнет крепостной, кабалу романидов,
колхозно-москальскую власть паразитов.
Теперь капитал на равнине жирует,
забрал наши скребла, лощила ворует,
присвоил отщепы, пластины, резцы
и камни, что нам завещали отцы.
Откуда он взялся, пещерный оскал,
а ниоткуда, то хитрый москаль,
повсюду своих насадив президентов,
он с кроманьонцев сосет дивиденды.
Он Богу воздвигнул громадный алтарь,
и Пастырь его осеняет, как встарь,
свозить москалям со всей Русской равнины
пушнину и бивни, копыта и рог,
перо лебедей для москальской перины,
старинные бусы, – весь общий пирог,
что накопили за двести столетий,
едят лишь москаль и москалевы дети.
До морозов без запинки
плыли вплоть до Красной Глинки1.
Ба, опять дымят жилища
крутобокие, в снегу.
Плотовой глазами ищет,
где пристать на берегу,
но на том, протиположном,
учён встречей в Островской.
Берег крут, обрыв, и сложно
притулиться на покой.
До стоянки как до неба,
люди – мелкие жуки.
Если б я на Каме не жил,
то не знал бы Ра реки.
Брег другой почти не виден,
кто там, что там – не понять,
поворачивает лидер
плот так румбов аж на пять.
Оглянулись, пригляделись,
что за щепки по воде
вслед скользят, нагнать надеясь?
Где каменья, пращи где?
Сома, бог, яви удачу!
Шубы скинули с плеча.
(Не тщетно ль силы ночью трачу,
к пращурам сочувствия ища?)
Машут истово руками,
нам ли жестов не понять,
речь немую мы и сами
можем молча передать.
Ближе, стали, разглядели
нас они, и мы – в упор,
и по-глински загалдели:
приглашают нас во двор.
На плоты концы кидают,
кто же этого не знает,
что потащат на буксире,
как везде ведется в мире.
Что же делать, не готовы
руку помощи принять,
а в привет несутся зовы,
как тут радость не понять.
Вяжем толстые веревки,
не из кожи – из пеньки!
и по «салу1» через Волгу
тянут бревна челноки.
На снегу в кругу из кож
нас встречает белый вождь
в белой шапке и плаще,
мокасины тоже белы.
Приближаемся несмелы,
груз неся своих вещей.
Церемонию приема
постигали впопыхах,
не учил Борей, Сын Сомы
преклоненью на коврах.
Мы сперва огонь вручили –
драгоценный дар Земли
(изумился вождь счастливый,
он наш символ оценил),
а затем к ногам сложили
сорок шкурок соболей.
Ахнул глинский, удружили,
он весь в шкурах из свиней.
Вот несут в ответ подарки,
но сперва из рыжей чарки
поят теплым молоком.
Мы из черепов привыкли
сому пить, нам незнаком
глиняный сосуд, не смыслим,
как твердеет глины ком.
Нас здесь сорок и один –
старшина наш, плотовой,–
он вожак и господин
над каждой русой головой.
Ровно сорок и одна
нам была дана жена.
Раньше думали, что все же,
очага милей, дороже,
не найти в горах Уральских,
а теперь в пещерах нет
сердца щедрого на свет,
и недаром в край Евейский
нас отправил бог борейский,
чтобы с помощью другого
сердца женского земного
зародился плод известный.
А здесь, вот они, принять
без борьбы, без боя рады,
распахнуть свои услады
и коленями объять.
С переметного мешка
знаки на камнях резные,
женам, детям именные
мы достали и на шеи
их повесили подруг,–
муж отметил крови круг.
Вот откуда оберег
превратился в личный герб.
Все, приехали, а где
евеяночки зимуют,
может так же по нужде
их мужьями где даруют?
Приведем на Бызовую
мы оказию двойную:
в теплых куколях из кож
целый рой милейших рож.
Ну да ладно, мы в тепле
крутобедрых обнимаем,
жмем их, тискаем, ласкаем
и участвуем в котле.
Не нахлебники, хоть гости,
кус чужой не зажуем,
мы рубилом дробим кости,
мозг нежнейший достаем.
Нас на смех подняли глины:
кости псам мы отдаем.
Да, конечно, кабанов,
свиноматок и коров
удивительно как много.
Не охотники глиняне,
скотоводы, пастухи,
ну а летом ставят сети,
что плетут из конопли.
Мы их тоже кой чему,
говорящему письму,
научили их граффити
на камнях и бересте,
изваяли мы в граните
наш тотем и знаки те,
что повесили на шеи
мы милашкам одиссеи.
Переметили их род –
будет помнить нас народ.