С Праздником, Дорогие Мужчины!
ЦЕНИМ. ЛЮБИМ. БЛАГОДАРИМ.
Перед каждым февральским праздником на её столе, в тесном кабинетике поселковой администрации, появляется стопка новых глянцевых открыток со звездами. И три списка.
...В тот день сюда несмело вошли трое солидных военных и сразу заняли все пространство. Даже воздух вытеснили, потому что стало трудно дышать.
Женщина подняла воспаленные от бессонницы глаза на первого, что медленно снял папаху из серого каракуля и всё поняла — последнее письмо от мальчика пришло два месяца назад... Поняла... И жизнь закончилась.
Осталась оболочка. Жесткая. Морщинисто - серая. Соленая от слез. А ещё прошлое счастье, о котором не подозревала.
...Учительницей после института она проработала всего два года, до декретного отпуска. Когда настала пора отдавать сына в ясли, муж поставил вопрос ребром:
- Наверное, не нужно возвращаться в школу, женушка? У тебя семья. С чужими детьми будешь с утра дО ночи возиться, а свой без должного присмотра останется?
В Совете паспортистка требуется. Я спрашивал, тебя возьмут. Работать- три дня в неделю.
Она не перечила. Муж был старше и, как ей казалось, сильно умнее. Даже побаивалась, когда он начал за ней ухаживать. А потом разглядела и сердце доброе. И характер, пусть вспыльчивый, но отходчивый. И надежность его почувствовала.
Так и жили втроем. Хорошо и дружно. Конечно, хотелось очень ещё одного ребеночка. Хоть девочку, хоть мальчика. Но не сложилось.
После школы сын, как и отец когда-то, поступил в автомобильный техникум. Решили, если дело пойдет, потом и в институт можно.
А осенью девяносто четвертого пришла повестка из военкомата. Конечно, можно было подсуетиться. Время было мутное и смутное. И деньги для врачей или работников военкомата нашлись бы, и связи кое-какие.
Но муж сказал:
- Надо, сынок, жить честно. Это наш мужской долг — Родину защищать.
Да, мальчик и сам не думал даже об ином. А вот она думала и боялась очень. Но перечить не привыкла.
В учебку под Москвой они на присягу ездили. Всё было торжественно и строго. Издали сын казался матери повзрослевшим и серьезным. Только похудел сильно.
Когда его отпустили ненадолго, увидела вблизи беззащитно обритую голову, по - детски оттопыренные уши, оголенную худую шею... Как сжалось сердце от боли, так и не отпускает до сих пор.
Он пыжился, конечно. Старался взрослым себя показать. А сам любимые пирожки с рыбой уплетает, торопится, не жует почти. И молоком топленым запивает. С пенками. Когда допил, она молочный ободок над его верхней губой своим платком вытерла. Потом пакет с угощением для ребят взял, обнял их с отцом напоследок, поцеловал. Пообещал служить честно и писать почаще. Про Валюшку спросить постеснялся, видно, — она сама от девушки подарочек передала и письмо.
Держался-то бодро. Улыбался. А уходил неохотно. Медленно. И всё оглядывался.
Она терпела до машины. А там уж волю себе дала - полдороги глаза мочила.
После поездки пришло только три письма. В последнем, в декабре, сообщил, что учебку окончили досрочно, а теперь их отправляют куда-то на юг. И всё.
...Почти через год приехал его товарищ сразу после госпиталя. Симпатичный тоже мальчик, если на левую сторону лица смотреть. Потому что правую покрывают рубцы от ожогов.
Он и рассказал, как весь их выпуск участвовал в бронетанковой атаке на Грозный, начавшейся аккурат тридцать первого декабря.Как необстрелянные мальчишки въехали на танках и бэтээрах на городские улицы и сразу стали мишенями для боевиков. Бронетехнику расстреливали с верхних этажей. Из минометов и гранатометов, установленных внутри зданий и в подвалах.
Колонна тоже отстреливалась. Но бить могли только по улицам и стенам домов.
Он глухо выговаривал слова, сидя на их кухне и опустив голову:
- Машины начали гореть. За час у нас подбили пять танков, шесть бэтээров. Было очень страшно. Но мы двигались вперед, уничтожая то, что могли уничтожить.
Стала пропадать связь с колонной. Всё время слышно было только: «Двухсотый. Двухсотый»... Значит, потери большие в живой силе.
Наш танк загорелся, когда стемнело. Мне огнем задело лицо и руки. Я растерялся, а Андрюха мигом набросил мне на голову куртку и потащил наверх. Если бы не он, я бы сгорел, наверное. В дыму и темноте нас боевики, видать, не заметили. Чудом выбрались из танка.
Везде стреляли. Горели машины. Это он предложил отползти к груде бетонных панелей и там затаиться. Только пока ползли, его ранило. То ли снайпер. То ли шальная пуля. До панелей все-таки добрались. Пуля попала в живот. Он старался держаться. Я салфетками рану обложил и голову его всё на коленях своих держал. Вот тогда мы обменялись адресами. В полночь Про Новый год вспомнили. Поздравили друг друга. Пожелали вернуться домой.
Утром повезло - десантники делали зачистку улицы и нас вытащили. Андрюха уже без сознания был, его сразу на операцию в полевой госпиталь отвезли. А меня на вертолет погрузили — и в Россию.
Потом и они с мужем многое узнали про этот страшный штурм Грозного. Про молодых ребят, погибших за те четыре дня. Теперь говорят, счет на тысячи шел.
А когда привезли сыночка, не рассказали ничего. Только сообщили, что геройски выполнил свой воинский долг. Что будет представлен к награде.
Гроб не разрешили открыть даже ненадолго.
На похоронах народу было немного. Мало, кто знал. Выступали военные и классная руководительница сына. Когда солдатики стреляли, в небо всё взлетали испуганные галки с кладбищенских деревьев. Крупные такие. Черные.
Матери очень хотелось прыгнуть в ледяную глубокую яму, чтобы сыну было не так холодно и одиноко. Муж и Валюшка удержали. Да фельдшерица всё колола и колола шприцем в руку.
Долго была она как мертвая. В черном ходила. С мужем не разговаривала. Хотела уйти от него. Но пожалела. Кого теперь винить? А после притупилось как-то.
...В следующем феврале купила открыток со звездочками, тщательно выверила списки. И всем «ветеранам и участникам боевых действий» поселка красивым учительским почерком написала поздравления к Празднику. Председатель Совета покивал, пряча глаза и вздыхая, и подписал, конечно. За три дня разнесла открытки по адресам. Потом в привычку вошло. Только лет через пять завуч из школы предложила открытки ученикам-мальчикам раздавать,чтобы они соседям вручали. Она согласилась.
Списков всегда три. Первый — для ветеранов Великой Отечественной войны. Второй — для тех, кто воевал в Афганистане. Третий — ребята, побывавшие в Чечне и вернувшиеся оттуда.
Нынче их - пятьдесят две. Всего восемь - для первого списка, двадцать четыре — для второго. Восемнадцать — для третьего. Пятьдесят завтра заберут в школу. Одну она отнесет сама - на их улице недавно поселилась семья из Донбасса. Жена с мужем и маленькой дочкой. Муж в ополчении воевал, ранен в руку.
Последнюю, как обычно, подписывать не будет. Они с мужем в этот Праздник ходят к сыну. Она закрепляет цветную открытку рядом с фотографией, с которой глядит на мир паренек с по-детски торчащими из-за воинской фуражки ушами и худенькой шеей.
Вечером, может, Валюшка забежит. Конечно, она давно замужем. Двое ребятишек у них. Муж, ничего, понимающий. Отпускает её. Она её пирожками с рыбой угостит. И с собой даст.
Товарищ сына уже звонил. Он всегда звонит на Новый Год и 23 февраля. Контузия у него сказывается. Головные боли частые. А так ничего. Женат. Детишки. Всё как положено.
Наверное, к лету ей увольняться нужно. Уж шестьдесят почти. Её не гонят, конечно. Но пора и честь знать. Работы в поселке мало. Она уже просила председателя взять на её место ту беженку из Донбасса.
Только открытки к Празднику так и будет сама подписывать каждый год. Пока сможет ручку держать.