5
Толик у нас прижился. Днем он уходил, а возвращался часам к десяти вечера. Зато по утрам он дрыхнул до двенадцати, кашляя, постанывая по-детски, но не просыпаясь даже в ответ на сердитые пинки Максима. Ну не мог тот удержаться, чтобы не пнуть ногой спящего бомжа!
– Вот бездельник!
Спал Толик, натянув на голову одеяло. На одной половине он лежал, другой укрывался, и непонятно было, как он удерживался в своем коконе на ребрах ступеней и не скользил вниз даже когда переворачивался на другой бок?
Питался он два раза в день. Утром Марина выносила ему кашу или вермишель с подливой, иногда – с котлеткой, я тоже подбрасывала кое-что для разнообразия. Вечером он ел горячий суп или борщ, непременно прося еще чаю. Естественно – с малиной или другим вареньем. Хлеб он любил с маслом – если к чаю. Но перепадали ему и булочки, пирожки. Словом, режим нашего Толика упорядочился, выглядел он вполне довольным и меньше кашлял. По вечерам Марина устраивала допрос: куда ходил, чего добился? Толик плел что-то про длинные очереди к депутату и в горздравотдел, про слабость, из-за которой он просидел в чужом подъезде полдня, про необходимость искать бутылки, а то ему хочется кефира, а купить не на что.
– А ты спи поменьше, – не выдерживала Марина.– Перед соседями стыдно! Конечно, если вставать в двенадцать, то ни какой прием к депутату не попадешь. Или мне тебя на руках в больницу самой отнести? Или «скорую» вызвать, чтоб доставили в диспансер, а там пусть разбираются, кто ты?
– Завтра пойду, – пугался Толик. – Вот увидите!
Но завтра он снова храпел на своих ступеньках, не подозревая, сколько приходится Марине выслушивать от супруга вполне справедливых упреков. Такие сцены начинались обычно при мне – как главной сообщнице.
– И долго этот бомжара будет дерьмом вонять на весь подъезд?
– Он уже чистый, не придумывай, – отбивалась подруга.
– Так ты его будешь купать каждую неделю?
Мы помалкивали, отчего Максим еще больше заводился:
– Вчера он мою котлету сожрал, гад.
– Это он мою сожрал, мне не хотелось. А свою ты съел сам, не ври.
– Две бы котлетки дала мужу, если сама не хочешь. Так она скормила этому ленивцу! Рена, ты вроде бы в нормальных бабах числилась. И тебя бомж охмурил? Или это Маринка давит на твои дружеские чувства, а ты не в силах отказать?
– На улице мороз, а человек еще болен. Вот спадет мороз, он уйдет, сам пообещал, – говорила я.
– Так он и уйдет от своей кормушки, ждите! Лерка недавно звонила, маминым здоровьем интересовалась, и я сказал, что у бедняжки крыша поехала – пригрела бомжа и кофе ему в постельку подает.
– Глупо, не подавала я кофе.
– А я своими глазами видел кофейную гущу в его банке. Слушай, ты ему мелешь кофе высшего сорта или второго?
– Кофе я ему давала, – пришлось мне восстановить справедливость.– Некогда было возиться с чаем, и я ему отлила своего кофе. И какое тебе до этого дело?
– Нет, ради Бога! Твои продукты, ты хозяйка... А ряшка у нашего Толика скоро лопнет.
– У него отечное лицо, почки больны, – громко вздыхала Марина. – Ему лечиться надо.
– Ему работать надо! Искать работу! Как он без денег живет? Или вы ему зарплату назначили? Или пенсию по инвалидности? Нет, а правда, где он деньги берет?
– Ты бы лучше ему помог на работу устроиться! Ведь у вас в институте есть столярные мастерские? А он плотник! Тогда его можно было бы и в общежитие определить.
– В какое? Студенческое? Ты спятила? Кто на работу возьмет бомжа без прописки?
– Вот! Что и требовалось доказать! – торжествующе говорила Марина.– А то все умничают, а помощи – никакой! Все либо болтают, либо мимо бегут, словно это не человек, а приблудный пес или кошка! Тех жалеют больше!
Все-таки кое-что долетало до ушей нашего Толика, уж очень звучный голос у нашего Максима.
После одного такого разговорчика Маринкин супруг подвел итог уже под самой дверью, перенеся туда свой спектакль:
– Надо все-таки заявить куда следует!
А вечером бомж не вернулся. Одеяло и посуда еще три дня прождали своего хозяина, а потом их вышвырнула дворничиха – прямо под мусорный контейнер, к радости других бомжей...
– Где он ночует – в такой-то мороз? – вздыхала Марина, время от времени вслух вспоминая Толика.
А однажды сказала грустно:
– Ты, Рена, была права: мы ничего не можем довести до конца.
– Ты сделала все, что могла. Будем надеяться, что сестра Толика пожалела его. Все-таки женщина...
6
Прошел февраль, уже кончался март, когда однажды Толик позвонил у дверей – почему-то моих. Я открыла и не узнала его, хотела захлопнуть дверь.
Жалкий оборванец с грязной щетиной на отекшем лице не походил даже на того Толика, что пришел к нам два месяца назад. Не говоря уже об ушедшем.
– Не узнали? – остановил он мой порыв не видеть и не слышать.
– Го-осподи, Толик! Что с тобой? Ты откуда... такой?
– Хлебца дадите? Три дня не ел.
И он опустился на ступеньки, что когда-то ему служили домом.
– Погоди, сейчас вынесу поесть!
Я кинулась в дом, чувствуя стыд, что не могу пригласить его к себе, как пригласила бы другого... Что бы мы ни говорили о человеколюбии, мы не можем переступить через привычку делить людей на приличных и не очень... Никто меня не осудит, никому в голову не придет стыдиться при подобной ситуации, но я-то по профессии кто? Не просто добрая тетя, способная сопереживать, я – писатель и призвана не только жалеть, но и уважать того самого пресловутого «маленького человека», о котором пеклись русские гении! А мой «маленький человек» сидит сейчас на грязных ступенях и униженно ждет подачки. Мало того! Я дала ему поесть, а потом сказала:
– Ты уходи, Толик. Вряд ли Марина может второй раз тебе помочь. Муж не позволит. Я вижу – ты пьешь, а это меняет дело. Но сначала расскажи, где ты пропадал.
Я не хотела, чтобы Марина застала его здесь. Она, конечно, снова пойдет на жертвы, пусть маленькие, но такие... неудобные для всех окружающих. Толик пьет, а с алкоголиками возиться бесполезно, тем более – бездомными.
– Ну, говори, что случилось. Только быстрее. Вот тебе деньги, пригодятся.
– Уйду, уйду. В общем, встретил я кореша. Он и сказал, что на работу меня устроит. Дом строить. Кормят там три раза. Обманул, сволочь, паскуда. Привел к цыгану, тот ему деньги за меня дал, я сам видел. Продал меня в рабство, короче.
– Какое рабство?
Толик вздохнул и продолжал таким тусклым голосом, что я поняла: он ко всему потерял интерес и говорит по инерции: обещал рассказать – на тебе, можешь не верить, мне все равно...
– Спали в конюшне, много нас. Моча лошадиная и дерьмо так воняют, я спать не мог, так и не привык... Жратва два раза в день, жрать хотелось...Жлобом цыган оказался, а сам, сволочь, толстый, аж лоснится. На обед, а он в семь часов был вечера, вместе с ужином, два стакана водки полагалось, чтоб спалось крепче. Самопальной. Я просил деньгами мне давать – вот сколько стоят два стакана? Я, говорю, алкоголик, мне пить нельзя. Нет, не положено! А деньги получишь, когда стройка закончится. А ей конца нет, домина – дворец! И много нас, бомжей недобитых. И водку все лакают с удовольствием. Потом спиваются, исчезают куда-то... Может, и убивают их, как говорили... Менты у них свои, прикормленные, кто ж будет бомжа искать? Новых находили тут же... А я, дурак, старался работать, думал – за деньги... Понял, что или сам пропаду, или меня тут убьют, когда сопьюсь. Не выдержал я, стал для веселья пить, как все, но побег задумал. А куда? Как? Собаки там – вроде волков голодных, забор высокий, из кирпича, и цыган этих самых полный двор, и цыганчат, под ногами вертятся... А потом пришел к хозяину молодой цыган, просит плотника на два дня. Меня позвали, пальто с меня сняли, чтоб не удрал. Вышли мы за ворота, а цыган вдруг вспомнил, что инструмент какой-то не взял, говорит: стой и не рыпайся, я сейчас вернусь.... Бо-о-же, как я драпал! В жизни не думал, что так умею бегать! До магазинчика добежал, к тетке продавщице в ноги упал и как заору: «Спасите!» плакал даже с перепугу! Она меня, спасибо ей, в кладовке закрыла, сидел я там до ночи, рассказал ей все про наши мученья. Жрать дала, денег на автобус, шапку подарила, пиджак мужнин...
– И куда ж ты теперь?
– К Маше, сестре пойду. Я три дня возле их двора хожу, встретить ее хочу. Муж-то ее помер, соседи сказали. А вдруг пустит? Если сын разрешит, мой племяш... Ему стукнуло двадцать лет, помнит дядьку своего, я так думаю...
– Протрезвись сначала, – посоветовала я.– Деньги я тебе дам, немного, на еду. Держи.
– А тетя Марина как? Живет тут еще?
– А куда ж она денется?
– Привет ей передавайте, может, еще помнит про меня?
– Да уж, тебя забудешь. Я рада, что она не увидит, как даром пропали ее труды. Пусть лучше думает, что ты устроился. Не передам я привета, не буду ее огорчать. Иди уж.
– Ладно, – махнул он рукой и поплелся по лестнице вниз, едва переставляя ноги. И вся его поникшая фигура была воплощением скорби и усталости, не оставляя места для оптимизма.
И все же, все же... На что намекала Судьба, посылая нам эту человеческую развалину, а потом убирая ее с пути? И кому этот намек сделан? Мне? Марине? Или главную роль играл сам Толик? Но какую? Он – просто бомж – или не просто?
Продолжение
http://www.proza.ru/2015/02/23/1187