- Ты надоел уже, отстань!
Меня даже подбросило на сидении. Не переношу, когда меня будят, все время просыпаюсь как суслик во время зимней спячки от выстрела ружья над ухом.
- Кто здесь?
Нелли и водитель оба отпрянули от моих размашистых полусонных жестов. Или не от них.
- Больные что ли?! - гавкнул водитель в салон, потирая вмятину от руля на животе.
Это какие-то разборки между пассажирами разбудили меня.
- Где мы? Ещё далеко?
Я договаривал вопрос глядя на площадь Воинской славы. Спросонья не сразу сообразил, что уже приехали. Нелли, видимо, наблюдала за моим проясняющимся взглядом и не ответила, а властелин баранки все еще что-то обиженно бурчал себе под нос. Не знаю, насколько эта фраза понесет в себе первозданное значение, но, все-таки - наконец-то я дома. Пускай дома у меня тут как раз и нет.
«Газель» обогнула площадь, свернула в проулок, поплясала на торчащих из земли обломках строительных кирпичей и, не без грубых комментариев владельца, выехала на центральный Иртышский проспект. Широкая улица восемь полос удерживала нас ближе к середине, и из-за лобового стекла, мы имели возможность рассмотреть мемориальную гранитную стеллу, высотой превосходящую здание автовокзала напротив. На самой верхушке ее разместилась эмалированная красная звезда, сопровождающая памятник со времен могучей Советской империи. Скорее всего, несмотря на множество попыток, в девяностые ее просто не достали - это и обеспечило памяти Советов такую долгую жизнь. Ломать - не строить.
- Дай им волю и инструменты, они бы и гранит на плитку растаскали, только бы что-нибудь сломать или украсть, - едва слышно проворчал я.
- Вы что-то сказали? - спросила Нелли, расчесываясь. Наушники её и сейчас не покидали, стабильно удерживаясь в ушах с самого момента нашего знакомства.
- Ничего, просто мысли вслух.
Мы пересекли шлагбаум, припарковались к одному из «доков» - очень уж эти обнесенные бордюром выемки в асфальте напоминали корабельный причал. Хотя я за собой знаю такую черту, что от скуки начинаю фантазировать и наделять разные предметы из окружения излишними функциями. До сих пор помню, как однажды в деревне нарисовал лапоть-овощерезку на урановом топливе. «Вкусно, быстро, полезно!» - гласил его рекламный слоган. Ну-ну.
Каждый человек легко вспомнит то чувство, когда встает утром с кровати и с хрустом потягивается, издавая при этом пеструю серию звериных восклицаний ля мажор. Так вот, с дальней дороги в сидячей позе подъем дает еще более сладкую свободу замученным мышцам. Тело, оно как плотно пообедавший ласковый кот - запрыгнул на колени и ластится, урчит, наслаждаясь маленькими тактильными радостями. Каждый вышедший из салона посчитал своим долгом потянуться и широко, во весь рот, зевнуть. Даже смурый водитель вылез из своей мобильной крепости и комично попытался нагнуться к полу, чтобы подобрать лежавшую там монетку. Живот ему нисколько не помогал в процессе, своими объемами выступающий непреодолимым препятствием на пути к мелочному обогащению. Недолго думая водитель выругался, и вместе с выбросом негативных эмоций расплескал и всю мотивацию, после чего попытался уйти, но природная жадность на то и существует, чтобы заставлять таких людей бежать, высунув язык, за разбросанной по траве горсткой мелочи.
- Сколько грации в его пируэтах! - потешалась Нелли, поправляя воротничок белой блузки и наблюдая коленопреклоненного брюходержца.
- Рыцарь без страха и упрека в порыве покорности склонил гордый лик перед своим божеством, - дополнил я этот смехотворный этюдик. Как будто специально, чуть было не рухнув на шпагат, раскрасневшийся рыцарь повернул голову к нам. Чтобы не оскорбить его высоких чувств совместным смехом, пришлось срочно отвернуться.
- Вы сейчас как планируете поступить? - спросила Нелли, как только успокоилась и утерла выступившие от смеха слезы. - Не хочу навязываться но, поскольку нам по пути, я хотела бы немного прогуляться на пару остановок. Ради такого расстояния и такси вызывать смысла не вижу.
Словно дрессированные собака на команду «фас», едва заслышав вожделенное слово, все таксисты в радиусе десяти метров подбежали предлагать свои услуги. Нелли, с видом привыкшего к вниманию человека, деликатно, но быстро отказалась от всех предложений, в том числе и носивших двусмысленный характер. Последние, кстати, она сопроводила едким замечанием: «Если вам не хватает острых впечатлений, можете подержаться за чужую баранку».
- Первым делом я собираюсь чихнуть, - ответил я и исполнил план на все сто, - теперь я готов согласиться на все авантюры кроме убийства тюленей, пожалуй.
- Вы всегда так странно шутите? - она с улыбкой на губах потянулась за своим красным чемоданом на колесиках. Едва те коснулись земли, девушка вытянула ручку и простукала несколько шагов невысокими каблучками, свободно включив в маневры сам чемодан, и грациозно обернулась. Красно-зеленая клетчатая юбка с запозданием повторила движение, плавно опустившись на полусогнутое в ожидании колено. Ждать долго не пришлось, и вот мы уже двигались в сторону советского мемориала, желая начать пробуждать воспоминания прямо отсюда.
- Вы родились в этом городе? - спросила Нелли, когда мы подошли к полированной до блеска поверхности гранитной стеллы. В отражении я доставал макушкой до шва второй облицовочной плиты, а подняв руку, достал и третью. Моей спутнице не удалось взять те же высоты, хотя для девушки она была весьма рослой - больше 170 однозначно.
- Нет, - отвечал я, опираясь одной ногой на мраморный постамент. - Когда-то очень давно моя мать привезла меня из другого места сюда, в город открытых перспектив и возможностей, научных изысканий и культурных мероприятий, дивных услад и развлечений, наконец. Конечно, много лет спустя я понял, что ничем подобным Иртышск похвастаться не может, а если и может, то в порядке исключения или, вероятнее всего, по ошибке. Но, тем не менее, именно здесь прошла моя юность, выбирать на тот момент не приходилось. Да и было бы из чего. Ребёнком я очень любил эти тесные грязные улочки, исхоженные вдоль и поперек, гаражные кооперативы, где мы тренировали ловкость и отрабатывали умение уходить безнаказанными от разъярённых автомобилистов. Славные были деньки.
Нелли слушала с интересом, но не торопилась делиться ответными воспоминаниями, если они вообще были. Я не настаивал.
Мы неторопливо вышагивали по залитому солнцем тротуару. Случайно выпавший на эту субботу теплый апрельский денек радовал отсутствием пока еще студеного ветра. Я скинул куртку с плеч, оставаясь в сиреневой футболке со стоячим белым воротником. Кругом расхаживали довольные теплом люди, которым погода в придачу развязала язык. До нас то и дело долетали обрывки фраз, чьи-то замечания, шутки и восклицания, ни одно из которых не содержало в себе признаков недовольства и враждебности. Автомобили, байки и велосипеды мелькали в обоих направлениях так, будто бы на весь город не осталось ни одного светофора. Жизнь кипела повсюду и общая атмосфера была очень позитивной и энергичной, что, впрочем, не особенно спонсировало пламенный жест ностальгии, которым она прикасалась к застывшим под многолетней коркой льда воспоминаниям. Несомненно, я знал, где нахожусь, но это место казалось мне чересчур непривычным. Все-таки Иртышский проспект я и раньше не особенно посещал: просто переходил его поперек, следуя, обычно, в другие районы и кварталы. Мое лицо вряд ли выражало одухотворённый трепет, но Нелли, к моему удивлению, демонстрировала еще меньший энтузиазм, тоскливо опустив глаза в пол. Какой-то неприятный образ из прошлого, очевидно, не давал ей покоя. Мне и самому было, куда обратить памятный взор, потому допытываться подробностей я и сейчас не стал... пока. Назойливость для меня совершенно не характерна, в отличие от любопытства.
Таким же молчаливым порядком мы спустились в подземный переход на пересечении - внимание! - Суворова и Кутузова. Иртышск, в общем-то, никакого отношения к этим личностям не имел, зато кичливо пестрил подобными громкими фамилиями на каждой отдельно взятой улице. Даже на самом распоследнем, богом забытом тупичке на окраине города украшала единственный шаткий домик изобилующая иронией табличка «Туп. Л. Троцкого 1». Вспоминая об этом странном месте, моя излишне садистская фантазия всегда подкидывала изображение шутливой брошюрки со Сталиным при ледорубе на обложке. Заглавием ей служило: «Легкий способ бросить вредить».
На выходе из переполненного киосками перехода я насчитал двадцать ступенек.
- Я тут немного задумалась, извините, - нарушила молчание Нелли, пока я помогал ей поднять сумку по лестнице. - Потащила вас с собой и молчу - нехорошо получается. Расскажите что-нибудь еще из вашего прошлого. С учетом скорости роста современных городов, от которой не отстает и наш, мне интересен исторический облик этого места в глазах разных людей.
Скользнув по ней взглядом, я стал рассматривать футуристично оформленный фасад филиала некой нефтяной компании, за последние двадцать лет успевшей появиться из ниоткуда, простоять какое-то время и утратить часть облицовки. Прямо за ней отец Иртыш совершал свое беспрерывное паломничество из Китая в размеренные воды Оби.
- На том месте, где сейчас стоит ТраснСибНефть мы с товарищами когда-то ловили рыбу, используя при этом все подручные средства - камни, палки, прибрежные камыши, комья глины. То мы тренировались в меткости бросков, то в скорости нырков, то делали из вышесказанного что-то вроде молотков, чтобы несчастных водоплавающих оглушать. На то они и были, эти детские развлечения, чтобы мы скоро могли ощутить насущную необходимость в удочках, которые небезуспешно склепывались из тех же, и некоторых новых, материалов. После возведение одной из первых ГЭС вкус и цвет воды изменился до неузнаваемости, а позже там разбили пляж. Надо полагать, его вскоре заменили на это.
Для наглядности я махнул ладонью в сторону здания с щербатой облицовкой. Нелли не проследила за движением руки и не сводила с меня глаз. А точнее с моего шрама на правой щеке.
- Видимо тебе не показалось, - предположил я, - этот шрам я действительно заработал в те времена. Баловался с крючками, а один знакомый позарез нуждался в удочке СИЮ минуту. Ну и дернул. Вместе с половиной моей щеки. Врачи утверждали, что мне еще повезло, и что розовый шрам это самый минимум возможных последствий. Другие, правда, пророчили борозду через весь висок, но регенерации я научился, похоже, у собак.
- Жуть какая, - пробурчала Нелли, пока мы пересекали подземку Рокоссовского -Тухачевского. - Ничем подобным я не занималась, хотя и насмотрюсь всякого. Да и в наше время рыбу ловить в Иртыше чревато получением моральных травм от их внешнего вида.
... четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать. Шестнадцать ступенек в подъёме.
- Мы с друзьями, - продолжала Нелли, - среди которых было больше мальчиков, очень любили проводить время на крышах. Мы просто сидели там часами, играли до позднего вечера. Разумеется, у нас была любимая крыша, с которой нас даже ни разу не выгнали, и которая была самой удобной для хранения всякой чепухи. Мы так удачно там устроились, что при желании можно было там спать на тайком затащенных матрасах. Можно было есть или пить чай, потому, как провода от вырванной лампочки мы переоборудовали под водонагреватель.
- Какая изобретательная молодежь! - воскликнул я, пока мы опускались, на мое удивление, в очередной переход. Куда он вел, я вспомнить не мог, да и сама улица мне показалась незнакомой.
... пять, шесть, семь, восемь, девять. Всего девять?
- В детдоме мы многое вытворяли, - собеседница сразу прикрыла себе рот рукой.
Видно, она вовсе не собиралась об этом упоминать, но, как выражался один мой знакомый - с языка стекло. - Проговорилась. Ну что ж, теперь вы знаете.
Опять какие-то бутики, беляшные. Люди снуют повсюду как крысы на помойке, буквально отворачиваясь от прямого взгляда. Одни опустят голову, другие натянут капюшон, третьи вообще в очках. Лица такие однотипные, как будто бы они куклы, выстроганные из одной сосны. Нет, куклы, наверно, более выразительные. У меня нет привычки смотреть на спутника во время разговора, и это мне не мешает. Сейчас же ощущение такое, будто бы я иду один.
Пять, шесть, семь.
- Всякое в жизни приключается. Я не считаю это постыдным фактом, требующим сокрытия, даже наоборот - справившись со всеми трудностями ранней самостоятельности, человек обретает подлинную свободу решений, где каждый его шаг порождает череду изменений для окружающих, а не для себя исключительно.
- Вы так считаете? - пропела она чуть позади. - Серьезно? Приятно слышать мнение вне представления об «интернатовской оторве». Не то, чтобы люди от этого плевались, не случалось по-разному. За жизнь такого наслушаешься, что потом делиться лишний раз не захочется. Вспоминать даже неприятно.
А вот мне самое время вспомнить, где мы находимся. Раньше я всегда мог похвастаться отличным знанием всех закоулков Иртышска, но сейчас я испытывал серьезные затруднения. Вот мы спускаемся в очередной чертов переход. Когда они успели столько их настроить и зачем так много?
Раз, два, три, четыре.
Они что, на лестницах экономят? Зачем делать такие неглубокие переходы, как они держат проезжающие машины? До чего технологии могли дойти?
Они, эти люди так смотрят на меня. У них такие мрачные взгляды. Все пялятся мутными глазами, будто бы на футболке у меня написано обидное оскорбление в их адрес. А там ничего нет.
- Нелли, а куда мы, позволь спросить, идем?
- Куда идем? - спросили хором все окружающие, продолжая мелькать повсюду, внимательно устремив на меня черные крупицы зрачков.
- Нелли...
- Нелли! - повторили они, продолжая рыскать вокруг, своими одинаковыми лицами вводя в заблуждение и дискомфорт. Теперь мне хотелось обернуться, высмотреть ее, затерявшуюся в толпе, услышать ее голос. Но выйти наружу мне хотелось сильнее.
Расталкивая прохожих, я двинулся в сторону предполагаемого выхода. Чем дальше я продвигался вперед, тем больше становилось людей. У самого поворота их столпилось так много, что никто был не в состоянии идти. Они как пингвины перетаптывались с ноги на ногу и все так же бессмысленно таращились на меня, пока я протискивался сквозь них к выходу. Несколько высоких парней загородили мне обзор, но я уже отчетливо видел, что теснюсь не наружу, а внутрь. Механический щёлок и резкий звуковой сигнал привели человеческую массу в действие. Толпа, посреди которой я теперь оказался, утащила меня следом за собой.
- Стойте! Я не туда зашел! - мои слова утонули в какофонии разговоров, восклицаний, жалоб, криков и даже чьих-то всхлипываний и причитаний; но ближайшие ко мне истуканы, казалось, вообще не подают признаков жизни, просто автоматически перемещают конечности, поскрипывая как марионетки с плохо смазанными шарнирами.
Сопротивляться не было возможности. Человек в толпе лишь гребень на волне цунами. Эта стихия играючи смела меня на один из эскалаторов, захлестывая собой все возможные пути к отступлению. Я решил не противиться и попросту подняться с другой стороны. Лента живой лестницы ускользала в глубины земли, где с каждым метром иллюминация была все хуже. Вот одна лампа мерцает, другая светит в пол силы, третью и вовсе кто-то разбил. С соседних дорожек люди неустанно наблюдают за мной, как будто бы я чужак, зашедший на их территорию. Их одежда пестрит разнообразием, их прически имеют различные формы, но лица все бледные, со впалыми щеками и застывшей холодной злобой в глазах. Даже косметика на женщинах не в состоянии замаскировать это.
Флуоресцентная трубка светильника частью оторвалась от потолка, с размаху зацепила мне ухо, и осталась раскачиваться по инерции и брызгать искрами. Люди за мной, отошедшие в определенный момент на несколько ступенек назад, совершенно никак не реагировали на бьющуюся от об их тела стеклянную трубу. В это время я сам въезжал на отрезок пути, на котором не было ни одного источника света. Глаза постепенно привыкли к темноте. Доносились только звуки отрывающихся светильников.
Погруженный во мрак, я слушал монотонный гул эскалатора и отголоски толпы наверху. Мои невольные попутчики, напротив, едва оказавшись на ступеньках, как будто бы дара речи лишились. Сейчас, пока не было видно даже приставленной к носу собственной ладони, мне казалось, что сквозь нависающий над нами мрак я все еще вижу их сосредоточенные взгляды.
Оглянувшись, я ощутил, как холодеют и сжимаются мои внутренности, пытаясь собраться в одну, ведомую лишь им, безопасную точку. Мне не кажется. Тлеют десятки тусклых огоньков глаз. Они стерегут каждый мой вздох, каждое движение, словно ждут неосторожного шага, просчета, ошибки.
Я стал спускаться. Никого не оказалось на пути, и через минуту мне удалось оторваться от них, ступая на металлическую пластину в основание эскалатора. В любом другом метро впереди я бы мог найти поезда, но здесь впереди брезжил свет другой лестницы. Через мрачный пустой зал я гулкими шагами подошел к ней, и наступил на первую ступеньку и увидел, насколько она огромна. Представления о лестнице в рай, как если бы она была от земли до небес, наиболее точно описало бы ее высоту. С игольное ушко размером белое пятно дневного света сияло на самой вершине. Стоило мне пройти несколько шагов, как позади послышался недовольный ропот толпы, проследовавшей за мной. Оборачиваться я не стал.
Куда она ведет? Странный вопрос. Она ведет к свету, а большего мне сейчас и не нужно. Те, предыдущие становились все меньше одна за другой. Двадцать, шестнадцать, девять, семь. То ли они пропадали, то ли я сам не мог досчитаться. Почему?
Нервный импульс, усилие мышц, поднятая нога - шаг, толчок, подъем. Раз за разом повторяю это движение. Вновь и вновь находится опора, осуществляется рывок вверх. Бессвязные ранее слова стали цепляться концами друг за друга как состав поезда и вот уже сами собой сложились в знакомый патетический строй:
Годами лелеял покойных поэт.
Чернильные капли ронял на тела,
Хотелось извлечь из них внутренний свет
Но вместо того вскрыл источники зла.
Как страницы шипят, изгорая до корки
Так художник кричит, проклиная момент:
Может душу и спас, труд услав на задворки
Разум больше не есть верный твой инструмент.
О великий огонь! плоть бумажная всюду,
В ней есть дьявол сокрыт, вольнодумия власть!
И пускай я в безумии страшном прибуду
Пламя красным бичом подчинит мою страсть.
Эти неуклюжие стихи я сочинил, когда Роман порыве гнева сжег рукопись с повестью, над которой работал так долго и которая сильно его увлекла. Дни и ночи он корпел над своей записной книжкой, опрокинув кресло спинкой на шкаф, рассуждая вслух и энергично вырисовывая ладонью круги в воздухе. Иногда даже казалось, что он вовсе не пишет, а только говорит и машет ручкой в пространстве. Иногда Рома проговаривал такие интересные для меня мысли, что некоторые из них до сих пор выскальзывают из пучин воспоминаний.
«Таймер обратного отсчета: молниеносное мерцание доль и уверенные скачки секунд. Они вместе лучше всего напоминали мне, что жизнь не бесконечна. Что каждый шаг размерен и ограничен, что каждая минута твоей нынешней жизни стоит тысяч жизней других: загробных, минувших, будущих... не настоящих. И если представить, что альтернативные жизни есть комнаты в обители разума, то существование настоящее есть лестница, на каждой ступени которой ждет озарение. Собственное, сокровенное, не являющееся подарком судьбы, так как в конце пути не будет наград. С каждым последующим шагом растет риск запнуться и упасть, а в второй попытки нет ни у кого. Лишь оттого ты должен полностью посвятить себя подъему. Отдавать без остатка, распылять, как одуванчик семена, результаты своих трудов. Только так ты посеешь то, что сможешь... захочешь пожать. И если у основания в окна был виден лишь домашний сад, то пара оборотов стрелки таймера приоткроют твоим очам бескрайние луга, а еще лишь миг спустя ты увидишь далекие горные пики с вершины своей обители.
А потом таймер споет свою прощальную песню, и ты уйдешь в иллюзорную комнату, с призрачной улыбкой наблюдая своих последователей на восхождении бытия».
Поднимаясь по белому мрамору я вспомнил именно эти его слова. А через один шаг я обнаружил себя возле самого обыкновенного подземного перехода. Из-за моей спины выходили самые обыкновенные люди. В своей правой руке я почувствовал небольшой предмет. Это оказался секундомер.
- Что-то неладное со мной твориться, - произнес я, озираясь по сторонам в поисках моей затерявшейся спутницы. Озабоченные своими проблемами, радостные и безразлично-сухие физиономии пешеходов вновь напоминали живых людей.
Живых. К чему, все-таки, эти видения? Надеюсь, это простое переутомление. Ценить каждый миг, обрести свой путь... что? Слишком много риторических вопросов. Бессмыслица. Нужно отдохнуть и не обращать на это внимание.
- Наконец-то я вас догнала, - запыхавшимся голосом заявил кто-то позади. - Из-за этой толпы пришлось обходить перекресток снаружи.
Она оказалась прямо за бетонным ограждением. Я подошел, все еще не в себе после увиденного. Пронизывающий взор у меня был не хуже, чем у тех иллюзий.
- С вами все хорошо? У вас глаза странно блестят.
- До ближайшей лавочки дотяну, - признался я, ощущая онемение по всему телу.
Оказалось, что мы, хоть и разминулись, но все-таки добрались до нужного места. В глубине лабиринта жилых домов мы нашли тот, в котором, по её словам, Нелли недавно получила квартиру от бездетной дальней родственницы, перед самым своим концом осознавшей, что жилплощадь бездыханному телу ни к чему. Я с трудом дотащил ноги до лавочки у незнакомого подъезда и обрушился на нее всей массой тела. Головокружение и мигрень, вечные спутники моих нездоровых фантазий, вспомнили некстати про мою черепную коробку. Нелли встревожилась от моего резкого ухудшения самочувствия, и предложила зайти к ней, чтобы прилечь. Когда, отказываясь, я чуть было не упал в обморок, она молча потащила меня, схватив за локоть. Или мне только так показалось.
Последующая череда черных пятен поглотила всю дорогу - вот я уже лежу на продавленном диване, укрытый одеялом и с мокрой тряпкой на лбу. Не дает покоя этот спуск в метро. Даже сквозь боль и вспышки света в глазах я вижу этот эскалатор, эти впалые лица, тлеющие жуткие взоры. И, самое главное - подъем. Сияющая отражениями и бликами далеких лучей лестница. Я её уже видел, но только никак не могу вспомнить - где?
- У вас даже кровь из уха идет! Давайте вызовем...
Нет, ничего мы не вызовем. Ни скорую, ни священника, ни даже наряд милиции. Им не стоит меня видеть. Нельзя. Даже не знаю, почему во мне такая уверенность.
- Спасибо, не нужно, - вежливо отказался я. - Сейчас пройдет. У меня иногда бывают сильные приступы мигрени, из-за чего я могу иногда видеть галлюцинации. Это происходит редко и достаточно быстро проходит, а потому у тебя нет причин для беспокойства. Разве что малознакомый мужчина у тебя в доме.
Нелли слушала, нахмурившись: неудачная шутка ее не затронула. Впрочем, говорил я вполне спокойно и убедительно, хотя и пару минут назад с трудом мог вспомнить собственное имя.
- Вы уверенны, что не маскируете слабости гордостью? - возразила она. - Ваши слова очень напоминают мужские бравады на манер «ерунда, это просто царапина», в то время как речь идет об отрубленной ноге.
Она смотрела с долей осуждения, будто бы кроме её догадки не существовало причин для отказа от помощи. Мне даже выгодна была такая интерпретация, и охотно принял роль крутого парня с шаблонно-жертвенным поведением и безмерным самолюбием. Задрал нос, сложил руки на груди и наполовину отвернулся.
- Нет, просто со мной все хорошо. Сейчас передохну и пойду, - пробурчал я в подушку для антуража.
- Не торопитесь, вас никто не гонит, - улыбнулась Нелли, и тут же добавила, припоминая, - а ваши галлюцинации... что вы в них видите? В этот раз они тоже были?
- Да, пожалуй. В тот момент, когда мы случайно разделились у входа в метро.
- Куда? - искренне удивилась собеседница. - Постойте, вы сказали метро?
- С таким окончанием я ещё знаю слово «ведро», но оно не подходит к контексту. Второй на углу Роко...
- В Иртышске нет, и не было никакого метро, - удивленно вздымая тонкие брови, заявила Нелли.
А вот это уже сюрприз для меня.
- Как нет? Я лично спускался на эскалаторе на прохладную глубину. За несколько десятилетий моего отсутствия, мне казалось, оно вполне могло бы возникнуть. Что это тогда могло быть?
- Я вам даже больше скажу - ни в одном из переходов в Иртышске нет эскалаторов.
- Хорошо, - не унимался я, - тогда куда мы пошли после перехода Тухачевского?
Девушка молча смотрела на меня. Если бы лицо можно было отсканировать и напечатать в виде текста, то этот текст состоял бы целиком из одного предложения «я на дуру похожа?». Но, немного погодя и для этого вопроса она, благо, нашла свой смысл. Черты лица разгладились
- Вам точно не нужна помощь? - медленно произнесла она.
- В дурку я всегда заглянуть успею, а вот дела за меня никто не сделает.
Фраза несколько разрядила обстановку. Она вымученно улыбнулась.
- Раз шуткуете, думаю, не помрете.
- Перестань обращаться ко мне на «вы»! Чувствую себя старым немощным дедом от этого. Даже когда преподавал не переносил этих обращений.
- Разве не вы сами подчеркивали разницу в возрасте? – улыбка стала естественней. - И как к вам тогда обращались студенты?
- Выглядел я тогда значительно моложе, так что допускать некоторые фамильярности было не так зазорно. Глупо конечно, но у всех свои тараканы.
- А где вы... ты преподавал?
Я попытался сесть, но головокружение пригвоздило меня обратно к подушке. Неспешные разговоры из позиции «лежа» - все, на что я сейчас способен.
- Здесь, в Государственной академии. Как раз после того, как мы с Ромой побывали в горах. Событие, произошедшее там, несколько поменяло мое мировоззрение.
- Да? И в какую же сторону?
- Да не в какую. Скажем так – я обрел некоторую уверенность в завтрашнем дне. Правда, ненадолго.
- И сие событие подвигло тебя стать преподавателем?
- Можно сказать и так.
- Расскажешь? – её глаза горели очень знакомым мне огоньком.
- Ну если только чуть-чуть. Не то, чтобы за мной водилась особая откровенность, но в качестве благодарности за помощь поделюсь этим эпизодом. А там действительно есть что вспомнить...
- Минутку, - прервала Нелли, - пойду хоть чайник поставлю. Может ты голоден?
- Честно говоря, нет, - признался я, глядя на настенные часы. Полтретьего. Пару-тройку часиков тратить можно смело. Тем более что я себя чувствую здесь, как дома.