Бабушка увела меня спать, а Иван продолжал:
- Когда немцы захватили Горловку, я был уверен, что вы эвакуировались, я же тебе строго-настрого приказал, Мария! И ты же мне обещала! Я первое время искал вас по своим каналам и не нашел. Ну, думал, в пути еще где-то. Позже я находил всех, кто со мной работал, они были на Урале, в Западной Сибири, в Казахстане. Всех! А вас нигде не было, и никаких следов. Меньше всего я думал, что вы могли здесь остаться. Ты же мне обещала, Мария! Мы же с тобой решали вместе! Отобрали у тебя казенную машину. И что? Ты испугалась, что тебя накажут? Ерунда! Права на эвакуацию тебя никто не лишал. Тебе, Мария, как только приходится принимать самостоятельные решения, ты теряешь голову, разрушаешь до основания мою жизнь и свою. Не щадишь даже дочку! А если бы немцы расстреляли вас? Изуродовали тебя? Надругались над дочкой?! Да я бы тебя собственными руками задушил!
Мария со страхом слушала эти резкие слова, она вдруг поняла, как сильно изменился Иван, как ожесточила его война. Это был уже не тот веселый, компанейский парень, которого она знала и любила.
А Иван продолжал бросать ей в лицо обвинения.
- Как бы тебе не было тяжело в эвакуации, я бы тебя везде нашел, в Москву бы забрал, хотя она была для беженцев закрыта. Я бы добился! Ты же меня знаешь! Я бы все для своей семьи сделал! А как мне жить теперь?
- А что изменилось сейчас? - удивилась Мария.
- Многое, - с досадой ответил он. - За мной на моей службе пристально наблюдают. За каждым шагом. Любое передвижение военных грузов - государственная тайна. Мне больше, чем вражеских пуль и бомбежки немецкой, нашего военного трибунала бояться надо! И в Москве за мной следят. А ты на оккупированной территории была! Сейчас порядок такой, при приеме на работу нужно подробно указывать, был ли в оккупации, где именно, точные даты, чем занимался в это время, был ли подпольщиком, как немцам вредил. И свидетели нужны, доказательства, что с немцами не сотрудничал. А если еще заподозрят, что немцам пособничал, поверь, мало не покажется! А ты добровольно в оккупации осталась! Да еще Вера в Германию добровольно завербовалась! С таким клеймом я сразу с должности полечу! Пойми, мне важно не просто выжить в этой войне, а незапятнанным остаться, иначе я тебе и дочке ничем помочь не смогу! И как мне теперь жить?! И кто в этом виноват? Ты!
Пока шли все эти разговоры, бабушка Лена уложила меня спать и вернулась. Иван молча хмуро смотрел на нее, занятый своими злыми мыслями. Она тихонько сказала:
- Ваня, я каждый день прошу Бога, чтобы сохранил жизнь нашим близким. Молюсь, чтобы остались живы и здоровы сыны мои Андрей, Касьян и Керсончик. И за тебя, Ваня, тоже Богу молюсь! Вот закончится война, вернешься к нам, достроишь дом, заживешь лучше прежнего. Бог милостив! Надо верить и надеяться. Молись и ты, Ванечка.
Она сняла с себя крестик, хотела отдать ему, он обнял ее, плачущую, но крестик не взял, сказав:
- Не положено мне, мама. Спасибо Вам за заботу и доброту Вашу! Другой мамы у меня уже нет. Может, Ваши молитвы и спасут наши жизни. Скоро война кончится, даст Бог доживем, все под Богом ходим. Сюда, мама, я не вернусь! Мы построим новый дом. И вот еще что. Я привез Вам деньги, если их хватит, купите корову.
Бабушка перекрестилась, взяла у него из рук деньги, поклонилась ему, поблагодарив:
- Храни тебя Господь, Ванюша!
После этого разговора Иван немного размягчился душой и мирно сказал:
- Ну все, дочка уже спит, пора и нам отдыхать.
Оба они понимали, что главные слова еще не сказаны, и на главные вопросы ответы не получены.
Они с Марией пошли в спальню, где была им приготовлена постель.
Иван не спеша разделся, снял сапоги. Мария стояла посреди комнаты, не решаясь лечь в постель первой. Ее мучил вопрос, который надо было обязательно задать Ивану. Гвоздем засела в голове фраза солдата, привозившего посылку от него: «Мы очень уважаем Ивана Архиповича, он сам подженился и нам разрешил».
Мария никогда не умела хитрить, жила по принципу: «Сахар должен быть сладким, перец - горьким, а соль - соленой». Вспомнила, как уходя на фронт, Иван клялся ей, что всегда любил только ее, и требовал от нее обещания преданности и верной любви. Теперь они стояли друг перед другом, глядя в глаза, терзаемые ревностью.
Наконец, она решилась:
- Так что, Ваня, ты женился?
Он взгляд не отвел и ответил:
- Нет. С тобой мы заново расписаться не успели, а третий раз жениться я не спешу. Я же тебе рассказал, что искал вас, потом посчитал погибшими. Когда на фронте рискуешь жизнью, то хочется, чтобы тебя в тылу ждала женщина. И такая женщина у меня есть. Не вижу в этом ничего плохого.
Мария рассердилась:
- Ты всегда находил оправдания любому своему поступку! Предатель!
И с размаху ударила его по лицу. Он скрутил ей руки, пытаясь удержать. Мария бросала ему в лицо злые слова:
- Значит, она тебе не жена? Нашел себе очередную шлюху? Предатель, подлец! Ты опять меня предал!
Ему было невыносимо слышать это слово! В военное время это клеймо было самым позорным!
Он начал трясти ее и кричать:
- А ты у нас святая? Дева Мария непорочная? Сколько немцев ты пропустила через себя? Сотню? Две? Исчезла из дому на полгода, где-то с немцами шлялась? Может, в немецком борделе была? Скажешь, я не прав? А мне достались только немецкие объедки? Давай, покажи приемчики заграничные, чему ты у них научилась?!
Вырваться из его цепких рук Мария не могла, от бессильной злобы и несправедливой обиды плюнула ему в лицо. Иван в ярости развернул ее спиной к себе, швырнул на кровать, задрал ей юбку, оголив зад, насадил на свое естество. Как молодой бык, он наносил ей удары всем телом, крича:
- Вот тебе! Вот еще и еще! Немецкая подстилка!
Баба Лена, услышав их громкие голоса, пошла в спальню, чтобы как-то их примирить и успокоить. Приоткрыв дверь в спальню, она увидела такую картину, что перекрестившись, зашептала: «Свят, свят, свят!» и тихо закрыла дверь. «Не по-людски это», - сказала она самой себе.
Она вспомнила, как однажды летом они были в доме одни с внучкой, сидели на кухне, кушать готовили. Вдруг грохнула наружная дверь, и на пороге появилась Мария. Казалось, она или расстроена чем-то, или пьяна. Следом за ней ввалился молодой, красивый мадьяр, он толкал Марию впереди себя и на ходу расстегивал ремень. Пока Мария пыталась вырваться от него, он толкал ее то в коридор, то в комнату напротив кухни.
Внучка расплакалась:
- За что он ее будет бить ремнем?
Бабушка поспешила увести ее подальше. Мадьяр затолкнул Марию в комнату, где обычно спали они с внучкой, захлопнул дверь. И потом через закрытую дверь был слышен только плач Марии:
- Ну, не надо, не надо.
Тогда она подумала: «Да ладно, дело молодое. Мане еще и тридцати нет, выдержит. Будет сильно сопротивляться, еще пристрелит. А так не замордует же он ее до смерти».
«Но неправильно это, - вздыхая, думала бабушка. - Господь соединяет мужчину и женщину, чтобы продлять жизнь на Земле, населять ее новыми людьми, и при этом дает наслаждение обоим. Это богоугодное дело, и оно никак не может быть истязанием, насилием или наказанием. Господь учит нас милосердию и любви».
Когда Иван, насытившись, выпустил Марию из своих рук, она, плача, сползла с кровати на пол, а он рухнул на постель.
Она рыдала:
- Скотина, зверюка, с женой так не поступают.
Он стал на колени перед ней, обнял ее, на глазах у него тоже были слезы:
- Муся, Муся, прости меня! Как ты можешь так меня обзывать?! Не зуди, ты сама виновата, довела меня! Ну, иди ко мне, поговорим серьезно! Не плачь, Муся, прошу тебя! Я расскажу все тебе честно, как есть!
Он поднял ее с пола, поправил матрац, который наполовину сполз на пол, подбил подушки. Уложил Марию, улегся рядом, обнял ее и сказал даже больше того, что собирался сказать, когда ехал сюда.
- Муся, я надеюсь, ты все правильно поймешь. Этот разговор должен остаться между нами. Я не потаскун. Это знают все окружающие меня люди. Я всегда стремился, чтобы у меня была крепкая семья, много детей, собственный дом, надежный тыл. Когда я уходил на фронт, мы обо всем с тобой договорились. Я очень люблю дочку. Вас обоих я люблю больше всех на свете! Не было у меня на свете никого дороже вас!
Голос его прервался, Иван отвернулся и долго молчал. Мария тихо плакала.
- Своим решением остаться в оккупации ты вывернула все наизнанку. Если я распишусь с тобой, сразу буду под подозрением. Понимаешь, мне и бабу эту подсунули неспроста, а чтобы контролировать круглые сутки. Поселили к ней в квартиру на время командировок в Москве. Когда я приезжал в Москву, она уходила ночевать к сестрам, их у нее трое. Потом приходила в квартире убирать, стирать мне белье, потом готовить стала. Я живой человек, почему бы не воспользоваться и другими услугами? Два года прошло, как вы пропали, я уже считал вас погибшими. Теперь мы живем с ней, пишем друг другу письма, она меня ждет. Она не замужем, но я ей ничего не обещал. Она знала, что я потерял семью, знает, что искал вас, сочувствовала мне. Она знает, что я сейчас поехал к тебе в Горловку, что собираюсь привезти Томочку в Москву. Она тоже будет жить в ее квартире. Никаких прав она не качает, согласна на любой вариант. Меня это устраивает.
- Хочешь знать, что будет дальше? Никто не знает. Ты говоришь, работу тебе только обещают. Пока тебя проверять будут, полгода пройдет, доверят кирпичи на стройке таскать. И под любым предлогом не дадут тебе работу, связанную с бланками, печатями, штампами, архивами, какими-либо военными тайнами. Мы с тобой не расписаны, у тебя девичья фамилия, это к лучшему. Я тебе ничего конкретного обещать не могу, я от вас не отказываюсь, буду помогать во всем. Закончится война, встретимся, поговорим. Не теряй времени, ищи свидетелей, которые могут подтвердить, что ты не пособничала немцам.
- Я сам себе сейчас не принадлежу. Даже мой личный шофер и друг Иван Бовкун - это соглядатай и доносчик. Делать ему эту работу очень просто, мы с ним практически никогда не расстаемся.
Мария притихла у него на плече. Слезы давно высохли. Она всегда была далека от политики, всяческих интриг, и сейчас с горечью думала: «Вот оно как повернулось! Приехал живой и здоровый муж, а он и не муж ей вовсе! А что же дальше будет?»
Всего сутки был отец у нас дома, переночевал и уехал дальше по своим важным военным делам. Я не знала, о чем они говорили, часть мне рассказала бабушка, часть - мама, спустя много лет. Когда он уехал, мама сказала, что он подтвердил:
- Да, у меня есть женщина, которая любит меня, заботится обо мне, ничего в этом плохого не вижу.
Это была последняя встреча Ивана и Марии, больше они никогда не виделись.
После войны, изучая различные документы, которые остались у нас от отца, я выяснила, что капитан Иванков И. А. был официальным представителем сначала Украинского, потом Белорусского, а потом Прибалтийского фронтов в Наркомате обороны страны. Это было автотранспортное управление, которое занималось снабжением фронтов автомобилями, танками, мотоциклами и другими транспортными средствами. В его обязанности входило оформлять в Москве документацию на необходимую технику. Потом это все грузилось на железнодорожные платформы или в закрытые вагоны и под охраной направлялось к действующим фронтам. И через 2, 3, 4 недели все повторялось.
Мама разрешила мне поехать к отцу в Москву. Провожая меня, она сказала:
- Ты уже девочка большая, тебе 11 лет, все там смотри, запоминай, все потом нам расскажешь. В общем, мы засылаем в Москву своего шпиона. Папе этого не говори.
Забегая вперед, скажу, что шпиона в Москве перевербовали. Много ли ребенку надо?
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/02/23/1738