Кроманьонец выходит на равнину, пещерный век завершился,
сознание расширилось, подобно горизонту.
ЗА ЕВЕЯНКАМИ
А как там быт холостяков,
евеек сочных, дождались,
устами пылкими слились,
половой раздел каков?
Олени здесь не подпускают,
их копьем уж не достать:
рога закинув, убегают
козу подавно не поймать.
Попервости питались с луга,
когда, припасы промотав,
в расщеп окатыш вставил туго,
наш пращур пр`ащу испытал.
Тогда с перебитой лопаткой
копытный бежать уж не мог,
медведь на острую рогатку
ложился грудью, скоморох.
Жилье построили с размахом,
из бивней мамонтов каркас,
отрыли ямы про запас.
Но вот кручина, где девахи?
Отобрали тех, кто ловок
и послали встретить «телок».
Пора нам имя дать кому-то,
отряд возглавил некто Бор,
ему приснился, перламутром
сверкая, месяц среди гор.
И говорил: «Вдоль гор Уральских
дойдешь до белой ты воды,
свяжешь плот гиперборейский
и спускайся, пока льды
не скуют твою дорогу.
Там поставишь малый чум,
перетерпишь снег, тревогу,
а весной опять кочуй.
С остановками, с охотой,
с ежедневною заботой.
до большой дойдешь воды,
берегов не будет слева1,
там отыщешь ты следы
дочерей Прамамы Евы».
Бор на стойбищном совете
изложил маршруты эти.
Экспедиция «Жена»
была тут же снабжена:
одеялами их шкур,
сапогами из лосины
под названьем мокасины.
Ремни из кожи, крепкий шнур,
плащи на фибулах; подвески
из кости, бивня и клыков;
туески, браслеты, блестки
и колье с песца зубов, –
в бурдюки все улеглось,
чтоб дорогой не тряслось.
Взяли лучшее оружье:
копья, дроты, и пращи,
половики из носорожьей
кожи толщиной в ладонь
и, в пути его ищи-свищи,
как драгоценный дар – огонь.
Конечно, нужные орудья:
столовый каменный набор
ножей, и разные примудья
шитья и кройки, «транш»2 топор
для валки леса, наконец,
многофасеточный резец.
Собрались поздно, в разгар лета,
навьючив тягло – лошадей,
от женихов, чать, эстафета!
в верховья тронулась, за ней
проводники деревья метят,
чтоб назад вернуть коней.
Что люди где-то существуют,
гнездятся вместе и кочуют,
что где-то есть неандертальцы,
и боле дикие скитальцы,
не ведал палеоантроп.
Есть он и звери, есть сородич,
он – следопыт звериных троп,
и матка, что детишек родит,
в лесу он прожил много лет
и не видал чужой здесь след.
Через тридцать дней пути
пришли на место прошлой жизни.
Ну, как в пещеру не зайти,
где ты родился, правил бивни,
колол отщепы и не раз
подправлял свой унифас.
Живут отшельники в Медвежьей,
в основном, то старики,
что не хотели с бытом прежним
расстаться, седы и легки.
«Для нас из дальних,– шутят,– мест
приведите сколь невест».
Подхарчились и затем,
перевалили Отортем1
и вышли к Вишеры истоку,
поджимали уже сроки.
Желтый лист с дерев слетает,
валит сосны женолюб,
сучкоруб в руках играет,
из нефрита сучкоруб.
А вода уже прохладна,
паутину понесло,
первобытно, но и складно1
к бревну прилажено бревно.
Проходит месяц и приматы
спускают на воду «фрегаты».
Вода упала, перекаты
обнажили камни – межень,
плоты выводятся на стрежень,
и воды, рыбою богаты,
несут к невестам женихов
за триста каменных веков.
Как же нам не догадаться
приставая на ночлег,
что без весел телепаться
мы к невестам будем век.
И уключины срубили,
примотали на ремни
жерди длинные, и мили
веселее потекли.
И сидим в тулупах волчьих,
вспоминаем про жилье,
и невесты тело молча
гладим, белое голье.
Когда блестящ, круглоголов
на небо месяц выплывает,
на берегу костер пылает
(видение из школьных снов).
Кипит уха из осетра
в котлах из черепов хоботных,
всяк занят делом, безработных
не знала палеопора.
Нам бы так, на малый срок
пожить с пещерным человеком,
забыть табак, забыть порок,
на горной речке бабьим летом.
Бруснику кушать, как медведь,
щелкать звонкие орешки,
под бубен гимны Гее петь,
носить бочатые сережки.