«Каждый момент времени обладает бесконечным существованием в вечности. Осуществлённые возможности остаются бесконечно осуществлёнными в вечности, тогда как возможности неосуществлённые остаются столь же бесконечно неосуществлёнными в своей неосуществимости…»
В тот же год Волошин написал своей знакомой Аделаиде Казимировне Герцык:
«Объясните же мне в чём моё уродство? Все мои слова и поступки бестактны, нелепы. Всюду, но особенно в литературной среде, я чувствую себя зверем среди людей, чем-то неуместным. А женщины? У них опускаются руки рядом со мной, сама моя сущность надоедает очень скоро, и остаётся одно только раздражение. У меня же трагическое раздвоение: когда меня влечёт женщина, когда духом близок ей – я не могу её коснуться, это кажется мне кощунством».
Пока Волошин был полон размышлений о бывшем союзе с Маргаритой, она продолжала:
– Можно не любить Берлин, но нужно быть слепым, чтобы не видеть, что именно здесь история завязала свой гордиев узел.
Ася Тургенева включилась в разговор и вспомнила бесконечно ровные улицы столицы Германии. Идеальную нумерацию домов. А математик по второму образованию Андрей Белый сказал, что общественная идеология Берлина похожа на геометрическую проекцию реальных отношений.
Волошин снова обратил внимание на глаза бывшей жены, большие яркие, подвижные и тёмные. В них, словно горело пламя воли, как языки Святого Духа. Образ Маргариты сейчас напомнил ему образ Анни Безант, горячей последовательницы дела, основу которому положила Елена Петровна Блаватская. В эти дни Макс много думал о смерти, и в связи с этим ему вспомнилась лекция англичанки, прекрасного оратора, женщины, обладающей недюжинным даром убеждения.
– Смерть это переход. Этот переход можно совершить и свободно, не проходя сквозь врата смерти… Я это знаю, потому, что я это испытала. Кто подготовлен к этому, тот за гранью найдёт естественное продолжение своих интересов. Для тех, кто привязан к земным формам и вещам, – этот переход связан с долгими периодами потерянности и скорби.
Тогда же 18 июня 1905 года в Париже в зале Географического общества Волошину вспомнились стихи ас-Сухраварди, поэта-суфия, воплотившего идею вечности и неизменности в противоположность преходящей материальности:
«Скажи моим друзьям, которые видели меня мёртвым
И оплакали меня, увидев, что я печален:
………………………………………………
Пусть вас не пугает опьянение смерти, ведь это –
Лишь переход отсюда в иной мир.
Субстанция душ у нас едина,
Поэтому все тела – это одно тело, объединяюшее нас.
Я считаю, что я – не что иное, как вы,
Я убежден, что вы – это я.»
– О чем ты думаешь Макс? – обратилась к нему Аморя, заметив, что её бывший супруг не слушает собеседников. Волошин ответил:
– Я вспоминал лекцию Анни Безант. Статья моя об этом была опубликована, если ты помнишь, в газете «Русь». Тогда еще Анни Безант сказала о том, что великая роль принадлежит славянской расе. В ней сосредоточены все силы и токи. Уже рождаются дети, которым суждено составить то поколение. – При слове «дети» Маргарита вся напряглась, побледнела и словно застыла. Волошин с опозданием осознал свою оплошность, но потом он понял, что снова ошибся в ней. Смятённый, с виноватым видом, Макс подошел к Сабашниковой, чтобы поцеловать руку, но Маргарита не подала её для поцелуя, а спрятала поглубже в кармане платья. Она стояла, вся натянутая как струна, по которой, не щадя, ударяют вновь и вновь, чтобы она издавала звуки, совсем не заботясь о том, чтобы пожалев, оставить в покое. Ведь струна может, не выдержав нагрузок, порваться. Но это вовсе не означало, что Аморя тоскует по материнству. Её заботили совсем другие причины.
Волошин в этот момент подумал о том, что желание любви – это чьё-то желание жить. В своей слепоте люди думают, что это их собственные желания. Нет ничего, чем бы человек не пожертвовал ради любви. И нет ни одного, который бы получил от любви для себя. И именно тогда, когда человеку кажется, что он получает что-то для себя, он получает меньше всего для себя. И тогда, когда человеку кажется, что он наиболее служит себе и своему наслаждению, на самом деле он наиболее служит неизвестному другому.
…Шла война, ноги болели так, что он не ходил, а ковылял, но всё равно в душе Волошина неизменно царила радость. И Макс знал причину: он снова был рядом с ней, его первой женой, подарившей ему не только восторг любви, но и нестерпимые страдания отверженности.
«Я – мёртвая» – говорила она ему, а сама пылала от страсти к другому. Стихи жгли душу поэта, как раскалённые угли и рождались строки, подтверждающие его предназначение быть поэтом:
«Пред нею падал я во прах,
Целуя каменные ризы
Царевны Солнца Таиах
И покрывало Моны Лизы.»
Теперь она снова приблизила его к себе под предлогом работы над книгой «Дух готики», и Макс примчался тотчас сюда, в Швейцарию, втайне надеясь, что она скучает, хочет искупить свою жестокость к нему – мужчине, но оказалось, что здесь она нашла свою новую любовь. Это – швейцарец Энглерт, главный инженер строительства.
Энглерт сказал Маргарите после их сближения:
– Я справился со своим гороскопом и нашёл, ЧТО ЭТО БЫЛ САМЫЙ ВАЖНЫЙ ДЕНЬ в моей жизни.
Волошин, как мог, усмирял нарастающий внутри гнев, вызванный ревностью к швейцарцу. Потом решительно взял руку Маргариты и поцеловал покорно, как нашкодивший школяр.
В конце концов, он приехал не столько по случаю знакомства с новомодным философским течением, антропософией, а, на самом деле, к ней – непостижимой, талантливой, грациозной и женственной настолько, что голова кружилась только от её присутствия, тембра голоса, неуловимых ароматов французских духов. Она была и осталась для него неиссякаемым источником вдохновения. Неутолённая страсть, вызванная Маргаритой, делала его одиноким странником по жизни, путником во Вселенной.
Всю свою жизнь он боролся с зависимостью от неё, от влечения к ней, от неудовлетворённости, живущего в каждом мужчине, зверя, желающего обладать женщиной, и превратить ее в добычу. Бывшая жена будила в нём целую гамму чувств: от самых низких до самых возвышенных.
Маргарита, видимо, уловила это в Волошине. Возможно в другой раз она, как женщина, была бы удовлетворена тем, что волнует его, значит, её влияние на него не прошло, а это многое дает в их отношениях, в последнее время переросших из дружеских и близких в деловые.
Макс был литературным агентом, экспертом и ходатаем, антрепренёром и консультантом издательств «Скорпион», «Гриф», и братьев Сабашниковых. Сейчас же она сидела, сжав руками виски, и её взгляд был странным и глубоким. В этом взгляде читалось болезненное недоумение. Максимилиан Александрович погружался в её большие глаза и во взгляд, уводящий глубоко, в некую тайну, и был покорён красотой этого странного взгляда.
Но после, общаясь с Маргаритой, Волошин понял, что она нуждается в нём, только лишь как в друге и единомышленнике.
И вот сегодня, она как раз захотела предложить Максимилиану Александровичу тему, над которой раздумывала последние дни.
Разговор начался на отвлеченную от их совместной истории жизни тему, она пересказывала темы последних лекций Штейнера:
– Настанет время, когда достигнутая Землёй и человечеством высокая ступень развития позволит силам и существам, которые вынуждены были отделиться от Земли во время лемурийского периода, чтобы сделать возможным дальнейшее развитие земных существ, снова соединится с Землёй. Это совершится в такое время, когда наряду с высоким развитием, которого достигнет известное количество человеческих душ, будет существовать и другое, направленное в сторону зла.
– Отставшие души накопят в своей карме так много заблуждений, безобразия и зла, что они образуют первоначальное сообщество злых и заблудших, резко направленное против общины добрых людей.
– Доброе человечество в своём развитии научится пользоваться лунными силами и сможет благодаря этому так преобразить злую часть людей, что она получит возможность участвовать в дальнейшем развитии как особое земное царство.
Покидая комнату бывшей жены, Волошин, как никогда раньше, осознал вещие строки стихов Валерия Брюсова:
«Ты – женщина, ты – книга между книг,
Ты – свёрнутый, запечатлённый свиток;
В его строках и дум, и слов избыток,
В его листах безумен каждый миг».
Ночью, когда Волошин с Белым вышли прогуляться, Макс вспомнил, как на одной из берлинских выставок, в прошлом, он видел картину, изображающую один из берлинских вокзалов. Сквозь сырую мглу осеннего вечера были видны бесконечные пары рельс, стрелки, огни фонарей, огни локомотивов. Людей не было видно, но их отсутствие не замечалось зрителем. Присутствовало чувство, будто руководящий разум переселился в рельсы, колёса, в рычаги и пар. В могучем сочетании механических частей было видно воплощение безличной, но несокрушимой воли. И хотя людей не было видно, но над панорамой вокзала, казалось, парил коллективный человек, и становилось очевидным: драма двадцатого века – это драма коллективного человека.
Макс думал о драме коллективного человека, ставящей перед искусством огромные задачи. И это особенно понималось в городе, где политические страсти под внешним покровом дисциплины и порядка достигли высочайшего напряжения. Таков суть Берлин. Потом он невольно подытожил события прошедшего дня и всего пути сюда в Швейцарию из России: он везде успевал на последние поезда, и границы захлопывались за его спиной как будто только и ждали, чтобы он успел проскочить. Пламя войны, объявшее всю Европу, остановилось прямо у границы, стрельба доносилась сюда в мирный посёлок людей, искавших духовные пути не только для себя, но для будущего человечества. Неужели весь этот путь он проделал только для того, чтобы примкнуть к их рядам? Или всё же, но об этом Волошин даже боялся подумать..! Неужели для его самости так важна история возобновления их отношений с Маргаритой?
Болели ноги, тело, но больше прочего болела душа, испепелённым колодцем маня в дебри мистики, застилая пеленою воспоминания о том аде, что он пережил в доме с башней в плену у зимней столицы России семь лет назад…
А Белый, не в силах сдерживать восторг, рассказывал о Штейнере (Докторе) и своём восторге перед этой неординарной личностью…