1.03.1995.
Всегда сложно начать. Всегда. Тем более, если тебе вручают толстую книженцию и велят писать, не уточнив, что именно и в каком объеме. В школе всегда говорилось, что и сколько писать. Это я хорошо запомнила, а, может, не забывала. Помимо этого, я помню много всего: дом, друзей, родителей, собаку... но не помню лиц и имен. Если меня спросят, где я живу, я не смогу ответить, хоть и прекрасно помню свой дом, улицу, город. Все имена, названия и лица словно стёрли, как ластик стирает карандаш. Я не знаю, точнее не помню, с чего вёе началось. Начну, наверное, с того осознанного воспоминания, воспроизводя которое в памяти, перед глазами не возникает белая пелена.
Проснулась я в грязном автобусе. Меня ужасно мутило и не хватало воздуха. Было очень душно и жарко. Я попыталась открыть окно, но оно не поддалось.
Так еще жутко трясло, видимо, автобус мчался по грунтовой дороге и с немаленькой скоростью. Я попыталась встать, но что-то мешало мне совершить это действие. Поморщившись, я посмотрела вниз. Оказалось, что мою талию крепко держал черный ремень безопасности. Автоматически я отметила, что он слишком лоснящийся и чистый, для такой старой развалюхи, как этот автобус, странно, что он до сох пор не развалился. Трясущимися руками, с трудом сдерживая спазмы рвоты, я вытащила язычок ремня из замка. Опираясь на спинку впереди стоящего кресла, я встала и на негнущихся ногах направилась к водителю. Я боялась открыть рот и произнести хоть слово. Судорожно сглатывала слюну, которая с каждым разом наполняла мой рот все быстрее. Одной рукой я старалась держаться за спинки кресел, в то время как другая с силой давила на губы. Меня шатало, так еще и автобус все время подскакивал даже на незначительной кочке. Я сделала, как мне показалось, уже сотню шагов, но с места я почти не сдвинулась. Внезапно водитель резко затормозил, и я с грохотом упала на ржавый пол автобуса. Меня стошнило. Стало легче. Я села и тихо, держась одной рукой за голову, другой обхватив живот, тихо застонала. В машине стало почти невозможно дышать. Послышались чьи-то голоса. Думаю, не будь мне так плохо, я смогла, прислушавшись, разобрать хотя бы часть беседы, но, увы, я была заняты своим желудком, который бесконечно урчал и булькал.
Дверь открылась, и в автобус ворвался такой долгожданный для меня ветер. Я откинула голову на стоявшее рядом со мной кресло и, улыбаясь, закрыла глаза. Последнее, что я помню – это высокий женский голос, удивляющийся тому, как в этой консервной банке жутко воняет и, каким это я образом могла очутиться на проржавевшем полу в луже собственной блевотины.
2.03.1995.
Я проснулась от болезненного тычка в плечо. Замычав, я попыталась повернуться набок, но из этого ничего не вышло. Тогда я нахмурилась и приоткрыла глаза. Надо мной склонилась фигура, вокруг головы которой светился ярко-красной нимб.
- Тише, девочка, тише. Все хорошо. Это маленькая прививочка от которой ты не будешь чувствовать себя плохо.
Нежный женский голос, смутно напоминавший мамин, что-то говорил еще, но глаза слипались, и я не стала сопротивляться
Мне снилось, что я еду в микроавтобусе, выкрошенном в черный цвет. Все места были заняты людьми в белых халатах. Рядом со мной сидела молодая девушка. Она часто поправляла очки, которые норовили сползти, как только машина подскакивала на кочке. Непослушные каштановые пряди выбивались из неумело заплетенной косы, спадающей на левое плечо. Девушка тоже была в белом. На мне был такой же белоснежный халат. Девушка посмотрела на меня и улыбнулась, снова поправляя очки. Закатив глаза, я отвернулась к окну.
Оно запотело было забрызгано грязью. Проведя ладонью по стеклу и вытерев ее о белую ткань, оставила на ней серые пятна. За окном сыпался мелкий снежок. Он таял быстрее, чем успевал упасть на землю. Микроавтобус мчался слишком быстро, так что я не могла толком рассмотреть пейзаж за грязным окном. Было понятно, что маршрутка едет по совершено дикой территории. Дорога была совершенно разбита. Множественные деревья замерли в изогнутых позах, а их ветви словно тянулись к машине полной девушек в белых одеждах. Вздохнув, я опустила взгляд на колени и закрыла глаза.
Потом я с толпой белых призраков шли по широкой дорожке, выложенной из множества многогранных камней. Ее ограничивал вечнозеленый кустарник. Мы шли к заброшенной усадьбе. Черный кирпич местами осыпался, местами оброс плющом. Большинство окон было забито досками. На крыше рос мох. В водоотводных трубах проросли травы, маленькие деревца и кустарники. Под их тяжестью трубы прогнулись, но обваливаться не собирались.
Группа девушек остановилась у массивной железной двери. Девушка в очках подошла к ней и неуверенно постучала. Дверь распахнулась, и в глаза ударил яркий свет.
Я резко села на жестком операционном столе. Послышались взволнованные голоса. Я начала осматриваться, но в глаза бил яркий чистый свет, мешавший мне рассмотреть помещение и людей, сбегающихся ко мне. Бессознательным движением я потянулась к правой руке, чтобы утолить зуд. Локоть пронзила боль, не давая закончить движение. Я закричала, резко поднимая левую руку. Жуткая боль пронзила её от кончиков пальцев до плеча. Кто-то кричал чтобы мне немедленно вкололи снотворное. Взвыв от невыносимой боли, я потянулась к правой руке, но моё движение перехватили. Руки в белых перчатках силой опустили меня на стол.
Я по-прежнему ничего не видела, в глаза с новой силой ударил белый свет. Я зажмурилась, а из глаз хлынули слезы. Скуля и извиваясь в руках безликих людей в белых и зеленых халатах, туман в моей голове постепенно рассевался. «Вколите ей 20 миллиграмм пропофола» - произнес тот самый нежный голос. В этот раз он был невероятно сух и спокоен. В глазах потемнело, а мышцы налились свинцом. « Изрядно она себе ямку локтевую порвала, - прохрипел старческий голос. – Не меньше четырех швов наложить придется». Меня уже никто не держал, и, окончательно обмякнув, я провалилась во тьму.