Два долгих года мы жили в оккупации, не имея никакой связи с близкими людьми. Все семьи были разбросаны по стране, часть в эвакуации, часть на фронте, а мы никакой весточки от них не получали. Донбасс освободили осенью 1943 года.
Наши освободители шли по улице! Сначала проехали ровным строем конные подразделения. Осматривали улицы, перекрикивались между собой. Потом шла пехота, издалека был слышен шум. А пацаны никак дома прятаться не хотят! И кричат - идут! Идут! Навстречу стали выскакивать люди из подвалов, приветствовать солдат, совать им хлеб и картошку, яблоки. Какие-то полевые цветы им вручали.
После освобождения Украины заработала почта, и почтальоны носили пачки писем с фронта. И похоронки. Начали возвращаться инвалиды, получившие увечья на войне.
Как только по почте начали приходить первые письма, Настушка получила письмо от Ивана, и тут же примчалась к бабушке Лене. Он с тревогой спрашивал:
- Напишите мне, какова судьба моей семьи. Что с Марией и Томочкой? По всем официальным каналам мне разыскать их не удалось. Живы ли они?
Мария отвечать ему не стала, считая себя виноватой в том, что не сдержала своего слова и не ушла пешком вглубь страны от наступающих немцев. Сказала:
- Когда Иван вернется, тогда и объясняться будем.
Настенька сама ему написала. Через два месяца к нам приехали двое военных из Москвы, подчиненных Иванкову, и привезли в четырех руках подарки и гостинцы, деньги, одежду, продукты. В это тяжелое военное время в посылке было и сливочное масло, и сало, и сахар, кожаные перчатки для мамы и портфель для меня. Книги, тетради, обо всем предусмотрительно позаботился мой папа. К посылке прилагалось письмо, перечень, написанный рукой отца.
Эти хлопцы переночевали у нас и вернулись на место своей службы. В разговоре Иван Бовкун, друг и личный водитель отца, вскользь сказал:
- Мы очень уважаем Ивана Архиповича. Он в Москве сам подженился и нам разрешил.
Мария была поражена новостью, что у Ивана есть женщина, с которой он живет.
Прошло 4 месяца. В один из весенних деньков 44-го года пригрело солнышко, снега было еще много, но он подтаял и потемнел. Был обычный тихий ласковый день, птички на солнце весело чирикали. Война отодвинулась далеко, бои шли уже на территории Европы, все уже надеялись на скорую победу и конец фашистской Германии.
По радио-брехунчику звучали бодрые песенки, особенно нравилась мне частушка, которую я распевала во все горло:
«Барон фон-дер-Шпик
Попал на русский штык.
Остался от барона только пшик!
Мундир без хлястика,
Разбита свастика.
А ну, налазьте-ка
На русский штык!»
Громко стукнула калитка, примерзла, наверное. Заголосила баба Лена. Мария испугалась: «Может, похоронка на Андрея?». Побежала к двери и услышала материнский голос:
- Маня, Маня, виходь з хати! Іван прийшов додому!
Едва успела выскочить на крыльцо, и попала в объятия мужа. А моей радости не было предела! Папка с фронта пришел! Зашли все в дом, он снял офицерскую фуражку, шинель, усадил меня на колени:
- Я так рад, что вы все живы, я уже не надеялся! Думал, вы погибли под бомбежкой в эвакуации. Я проездом, рано утром уеду. Ай, Томочка, молодец, как подросла! Почти три года не виделись!
Я пересчитала звездочки у отца на погонах и спросила:
- Папа, а ты теперь кто?
Он засмеялся:
- Я капитан теперь, капитан! А ты кто? Школьница? В каком классе? В третьем? А первом и втором ты разве училась? Нет? Здорово! Как так?
Мария стала пояснять:
- Как занятия в школе начались, Тома с тремя соседскими девчонками сразу в школу пошла, те постарше. Документов у них не требовали. Дочка наша по-честному села за парту в первом классе. Учительница стала проверять, что дети помнят из учебной программы, а никто ничего не помнит! И писать разучились. На переменке Тома к подружкам в 3 класс села, а там тоже никто ничего не помнит, зато веселее! Когда учительница Мария Емельяновна обнаружила, что она не в своем классе сидит, пожалела ее, стала ей больше заданий давать, писать слова на косых линеечках. Тетрадок-то не было, мы дома на книгах между строчек чертили эти три косые линейки. Зато не пропало два года учебы.
- Ай, молодец, дочка, наша артисточка! - отец смеялся.
Я сидела у него на руках, обнимала его, до сих пор помню запах кожаного ремня, портупеи, начищенных сапог. Это был мой настоящий бубновый казенный король - важный военный, крепкий и надежный!
Иван привез гостинцы - тушенку, сахар, крупу, сало, достал вино, бабушка сварила картошечки, сели к столу и потекла семейная беседа.
Бабушка Лена, торопясь, рассказывала о многочисленных родственниках. Андрей и Костя с первых дней на фронте, оба водителями служат. Хрисанф с семьей в эвакуации на Урале. Муж Фроси погиб. Говорят, что пехоту расстреляли по ошибке собственные танки. У Дениса бронь была, он на шахте работал со своей конякой до оккупации, а когда немцы отступили, снова на шахту пошел работать. Вася, сын Настушки, как Горловку освободили, сразу на фронт ушел, ему 18 исполнилось. А через 2 месяца серьезно ранили его, полгода в госпитале пролежал, вернулся инвалидом, одна нога короче другой на 10 см.
- А Вера? - спросил Иван.
- Так она в Германию завербовалась на работу, - выпалила баба Лена.
Иван изменился в лице:
- Как в Германию? Почему? Этого еще не хватало! И как мне жить
с этим?
Мария вздохнула:
- Так это было, когда немцы еще под Москвой были, на победу надежды не было. Она сказала: «Что тут Германия, что там, все равно работать надо. Там мне хоть деньги платить будут». Мы отговаривали ее, просили, она ни в какую. Мужа нет, детей тоже, ее здесь ничего не держало.
Иван хорошо помнил Веру, простую деревенскую бабу, с обветренным лицом, широким носом «картошкой», да к тому же раскосую. Всегда на ней были цветастые кофточки на пуговичках, широкие юбки и обязательно белый платочек в горошек, по-особому повязанный, низко натянутый на лоб. От этого лоб у нее всегда оставался белым, как сметана, а остальное лицо - красным и обветренным.
- А ты, Мария? Что же ты не уехала с Верой в Германию? - зло спросил он.
Баба Лена снова встряла в разговор:
- Так она все время от немцев пряталась, дома бывала украдкой, когда немцев в доме не было. Голодали мы, вещи выручили, что она привезла из Западной Украины. Ходила по селам с тачкой, меняла на продукты. Раз с подругой пропали на полгода. Оказалось, поймали их немцы, отняли все и на принудработы отправили, на разрушенных домах кирпичи разбирать. Отбивали раствор с кирпичей - «работа по специальности» - строителем. Вернулась домой грязная, вшивая, чесотка у нее была. Дочку не подпустила к себе, чтобы не заразить.
- Папа, папа, мы мамину одежду спалили, а вшей знаешь как? Ногтиком надо поймать и придавить, чтобы не убежала! Знаешь, они не прыгают, как блохи! А еще они на морозе вымораживаются! Мы ее одежду на веревку вешали на морозе! И в кофточке сколько дырочек, столько вшей, одни жопки торчат черненькие!
Я щебетала, а бабушка дальше рассказывала:
- Да, вымыли Маню, вычесали, спалили одежду и долго мазали, лечили от чесотки. Мы с Томочкой подолгу одни в доме оставались, фронт двигался, немцы у нас квартировали разные. И итальянцев, и румынов видели. Нет, никто не обижал нас. Корову, правда, в первые дни увели, кур поели. Собаку пристрелили. Когда солдаты в доме стояли, мы с Томочкой жили в сарае, у нас там кровать односпалка на досках и сверху сено. Тут долго полевая кухня стояла, на веранде. Немцы подкармливали нас. Повар чечевицу с вечера замочит в котле, рано утром суп варит без картошки. Часа два варит, потом наберет полный черпак, позовет меня - на, матка. А потом уже для солдат тушенку добавляет. Так и перебивались. Идем, Ваня, покажу, где котел стоял, да и на ту половину дома посмотришь.
Иван накинул на плечи шинель, и они вышли на веранду. Баба Лена не умолкала:
- Вот тут котел стоял, на кирпичах, сюда в окно вывели дымовую трубу, а сюда окно открывали и подавали котелки с супом. Очередь стояла, потом тут же во дворе садились есть, а кто с собой котелки забирал. Немцы яблоки ели, чистили тоненько, а я очистки собирала и сушила за сараем на доске, потом компот варила.
- А еще бабушка пекла вкусные драники из картофельных очисток, - похвалила бабушку я.
- А там, у соседей фундамент был построен, а в нем погреб, туда все прятались от осколков, когда бомбили.
Иван угрюмо слушал. Мария открыла замок во вторую половину дома.
- Вот она, моя несбывшаяся мечта! - вслух подумал Иван.
С тех пор, как он отдал дом Хрисанфу, ничего не изменилось. Проемы высоких окон были забиты досками, штукатурки и пола не было. В доме стояла промозглая сырость и крепкий запах конской мочи. Старые и новые обиды на Марию лезли в душу, Иван, бегло глянув на дом, вышел во двор.
- Здесь немцы устроили конюшню, - сказала Мария ему вслед. - Здесь возле дома яму вырыли наклонную, забор разбили. В яму орудие закатили и замаскировали, а двух лошадей, которые его таскали, завели в дом. Я таких лошадей и не видела раньше - огромные жеребцы, тяжеловозы, с подвязанными хвостами.
- А почему дверь входная обгорела? - спросил Иван.
Мария ответила:
- Немцы, когда отступали последний раз, спалить хотели. Ходила команда по дворам, облили бензином и наш, и соседний дом. И тот дом напротив. Бегали, торопились, огонь разгореться не успел. Они ушли, а мы тушить кинулись, и соседи прибегали. Одни бабы, но ничего, справились. Вон в том доме немецкая полевая почта была. Из Германии письма шли и посылки. Двое мальчишек украли оттуда продукты. Не знаю, сколько там было, конфеты, печенье, плиточный мармелад. Пацанам лет 12-14, их быстро вычислили, они фантики от конфет в своем туалете выбрасывали. Тогда жандармы приходили в черной форме, каски с рогами, жуткие. На груди бляха на цепи с какой-то надписью по-немецки. По-моему, их даже сами немцы боялись. Мальчишек увели, а что с ними дальше? Никто не знает.
- Да, папа. А один мальчишка из пекарни булочку украл, знаешь арку на Советской улице? Палатка там была, и булочки пекли такие, как до войны «франзольки», разрезанные посредине, только круглые, пахло! А его поймали и повесили в арке, а на груди табличку деревянную, написали «партизан». Он долго висел, я бегала смотреть с подружками.
От этих обыденных горестных рассказов у Ивана кругом голова шла. Наверное, я почувствовала, и стала его успокаивать:
- Папа, ты не думай, нас никто не обижал, не бил. Солдаты нас угощали. Меня печеньем и конфетами. Даже шоколадом из посылочек. На Новый год им прислали маленькую елочку искусственную, она так сверкала! А еще мне игрушку один солдат подарил! А еще у нас жил один немец, майор, его называли барон, культурный такой, важный. Он даже играл со мной, по голове гладил, мне фото показывал. У него жена и дочка, а фотки красивые, разноцветные. Он меня на плечи сажал, носил по двору, а я песни пела: «Барон фон-дер-Шпик попал на русский штык!». Он смеялся, а бабушка меня ругала! Ему надо было на стол белую салфетку стелить под тарелку, ставить столовый прибор с перцем и солью. Вилку надо положить слева, а нож - справа, как мама учила.
Иван напрягся:
- А что, дочка, мама наша прислуживала ему?
- Не-а, мамы тогда с нами не было. Ему денщик прислуживал. Поставит ему еду на стол, а сам стоит возле него с полотенцем на руке. Пап, а пап, а еще у него была собака, он ее с собой возил всегда. Большая такая, черная, шерсть длинная, но не лохматая, а гладкая, волнистая, блестящая. А уши у нее были такие большие, что мешали ей кушать, и денщик их за ошейник ей закладывал, чтобы в миску не попадали. Мне разрешали даже на поводке ее по улице водить! Она хоть по-русски не понимала, но слушалась, когда я ее за поводок подергаю. Барона этого мы только один раз видели сердитым. Он на какого-то подчиненного своего громко кричал и бил его белыми перчатками по лицу. А тот только бубнил: «Яволь, яволь».
- Холодно во дворе, - сказала бабушка. - Пойдемте в дом. А ты, сорока, не стрекочи, дай взрослым поговорить.
«Да, - думал Иван. – Видимо, здесь был глубокий тыл, раз тут важный барон поселился. Ничего не боялись немцы».
- А еще я тебе, папа, расскажу важное, ну, интересное! К этому майору приезжали в гости артисты немецкие - три женщины и мужчина. Они в дальней спальне переодевались, гримировались, я видела. Одна такая рыжая, кудрявая, вторая - совсем черная, с высокой прической, а третья строгая, как учительница, и белявая. Тут в зале стулья стояли для офицеров, а сюда из спальни артисты выходили. Ставили какие-то сценки, пели, танцевали. Только я не поняла ничего, все же было не по-русски. Я в щелочку подглядывала и все видела.
- А где же партизаны?! - удивлялся Иван. - Весело вам тут жилось, куда же партизаны смотрели?
- Про партизан мы и не слышали, - баба Лена ему в ответ. - Вот мальчишка, что булку украл, один партизан и был. Святые угодники, да разве ж можно из-за булки жизни лишать?
- А ты, Мария, слышала о партизанах? - повернулся к ней Иван.
- Да нет. Мы сколько с Дусей по селам ездили, меняли барахло на продукты. За два года все вывезла, и мое, и Андрея, и посуду, и инструмент. Деньги никакой цены не имели, только в обмен, одежду - на крупу, кукурузу, картошку. Домой украдкой привозила, чтобы люди меньше видели. Потом с Дусей нанимались у людей траву косить, копать огород, сажать картошку. Она научилась сапожничать, таскала с собой лапку, дратву, шило, резиновый клей. Обувь отремонтирует, нас покормят, на ночлег оставят. По селам немцев почти нигде не было. Однажды ночью пришли мужики бородатые, ограбили хозяев, и наше прихватили. Называли себя партизанами, а мне кажется, просто грабители, мародеры какие-то.
Иван внимательно слушал все эти подробности, никого не перебивал, даже меня расспросил. Он пытался из этой мозаики фактов сложить цельную картинку. Душа его была в смятении. А где же массовые расстрелы мирных жителей? Истязания, грабеж, насилие? Где же народные мстители - партизаны? Правду ли ему рассказывают? И главное - какую цену заплатила Мария за свою жизнь? О чем молчит?
- А как тебе удалось остаться живым и невредимым? - спросила теща, как будто услышав его мысли. - Как вы там, на фронте с немцами воюете?
- Ну, в рукопашном бою с фашистами не дрался, но на передовой постоянно бываю. В первые месяцы войны много мы людей потеряли, и орудий, и танков. Потом пополнение пошло с Урала, из Сибири. Я приписан к службе обеспечения фронта. Получаю для фронта все необходимое: орудия дальнего и ближнего боя, боеприпасы, пулеметы, гранаты, личное оружие, полевые кухни, продовольствие, строительные материалы для оборонительных сооружений. По 2-3 недели оформляю в Москве все документы на получение этих грузов в Генштабе. Потом наблюдаю за погрузкой в вагоны, сопровождаю на фронт состав. Часть грузов идет по железной дороге с военизированной ох¬раной на открытых платформах, это везут зачехленные танки, орудия, ящики со снарядами, цистерны с керосином для самолетов. Часть - на автомобилях. Немцы следят за передвижением военных грузов, бомбят поезда, расстреливают автоколонны. Каждый день под смертью ходим. Довезли и живы остались - хорошо. Живем одним днем. И ответственность большая, надо все по назначению доставить, можете представить, что со мной сделают, если один такой вагончик по дороге потеряется?! Или машина с продуктами на неделю задержится? Или цистерна с керосином по моей вине не тот участок фронта попадет? Сколько надо в голове держать, чтобы все упомнить?
- Я вот бы что хотел, Мария, - повернулся к жене Иван. - Пока у меня есть такая возможность, хочу Томочке Москву показать - ее родину. Месяца через 3-4 пришлю своего водителя Ивана, он приезжал к вам в ноябре 43-го года, дорогу сюда знает. Он надежный человек, можешь не беспокоиться, они поездом доедут спокойно туда и обратно. Фронт уже от Москвы далеко, светомаскировку давно сняли. Москва сияет огнями - дочке будет интересно.
Мария не нашла, что возразить.
- Когда я шел с вокзала, - продолжал Иван, - видел дома разрушенные и сожженные, даже центральных улиц нет, вечером тьма кромешная. У вас тут и собак не слышно. Пусть Томочка увидит, что есть и другая жизнь, где полно света и звуков, машин и людей. Обязательно свожу ее в Большой театр и в цирк.
Я слушала его, как завороженная, я не могла об этом даже мечтать! Бабушка Лена погладила меня по голове и сказала:
- Пішли, онучечка, у ліжечко.
И увела меня спать.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/02/22/1172